Поцелуй Большого Змея

На площади Эфраты бурлила и шумела толпа, крикливые продавцы за прилавками десятков лавок и лавочек наперебой предлагали удивительные, манящие товары. Посреди площади неумолчно журчал фонтан. Из большого бассейна вокруг него крестьяне, приехавшие в город, зачерпывали ведрами воду и ставили перед волами, запряженными в повозки с высокими деревянными колесами. Прислонясь к стенке из аккуратно обтесанных и плотно подогнанных желтых камней, я опустил ладони в холодную воду. Пить из бассейна, разумеется, было нельзя, ведь прикосновения множества нечестивых делали воду непригодной для детей Света. Но остудить руки и омыть вспотевшее после долгой прогулки лицо я мог.

Я уже бывал несколько раз на площади вместе с отцом и поэтому прохаживался по ней с видом завсегдатая. Мое внимание привлек шум возле возвышения, с которого глашатаи возвещали царские указы. Рядом с этим возвышением теперь была разбита большая палатка, похожая на палатку римских легионеров. Стоящий перед ней человек в короткой коричневой тунике что-то выкрикивал, размахивая руками. Собравшаяся толпа отвечала ему одобрительным гулом.

Я подошел поближе и вдруг ощутил на своем плече чью-то руку.

– Ты кого-то потерял, мальчик?

Высокий, грузный сын Тьмы с двумя подбородками, в белой, но плохо выстиранной тунике, бритый, подобно язычникам, сладко улыбаясь, смотрел на меня. Я промолчал и попытался освободиться от его руки, но он держал меня крепко.

– А где твои родители, мальчик? – вкрадчивым голосом продолжил расспросы сын Тьмы. – Ты, наверное, хочешь попасть на представление, а?

– Какое представление? – не выдержал я.

– О-о-о, ты даже не знаешь, что тебя ждет! Сегодня у нас в гостях лучшие паяцы из самого Рима. Случайно, проездом в Кейсарию, Эфрату посетила столичная труппа. Она покажет безумно смешное, забавнейшее представление. Правда, мальчикам твоего возраста немного рановато, но… – он многозначительно подмигнул, словно я понимал, о чем идет речь, но не хотел говорить об этом вслух.

– Так хочешь зайти внутрь?

Я неопределенно пожал плечами. Слова: представление, комики, труппа – я слышал впервые в жизни. Но вокруг так возбужденно шумела толпа, продвигаясь к входу в палатку, что мне захотелось посмотреть, на что так многозначительно намекает этот сын Тьмы.

– Хочу.

– Положись на Руфа, – он похлопал себя по груди. – Руф купит тебе билет.

Не снимая руки с моего плеча, он стал толкать меня в сторону входа. Скоро мы оказались внутри и уселись на скамейке неподалеку от помоста, возвышавшегося посередине палатки. Все пространство вокруг было уставлено таким же скамейками и на них рассаживались галдящие сыны Тьмы вперемежку с язычниками. Мне стало неприятно и страшно, и я попытался встать, чтобы выйти из палатки, но Руф обхватил меня поперек туловища и силой посадил рядом.

– Сиди, мой мальчик, – сладость исчезла из его голоса. – И не вздумай шуметь, не то я задам тебе хорошую трепку.

Рукой, толстой, словно ветка дерева, и такой же твердой, он крепко прижимал меня к своему жирному боку, и в этой близости было что-то омерзительное. Я решил сбежать при первой возможности и, чтобы успокоить Руфа, перестал дергаться и стал рассматривать помост.

– Вот так-то оно лучше, – буркнул Руф.

Я думал, что он уберет руку, но он и не думал этого делать, а наоборот, еще сильнее прижал меня к себе.

На помост стали подниматься люди, одетые в яркие, но изрядно потрепанные и грязные одежды. Мы сидели прямо перед помостом, и я мог не только хорошо рассмотреть комиков, но даже ощущал исходивший от них едкий запах пота.

Люди на помосте принялись громко выкрикивать какие-то слова, отвешивать друг другу невсамделишные оплеухи, картинно падать, фальшиво рыдать во весь голос. Время от времени кто-либо из них приподнимал или сбрасывал часть одежды, обнажая интимные места тела, и публика начинала истошно свистеть, улюлюкать и топать ногами.

– Посмотри, посмотри, – говорил Руф, указывая лоснящимися подбородками на помост, – видал?

Мне это казалось неинтересным и внушающим отвращение, но я кивал, дабы не сердить сына Тьмы.

– А мы с тобой поладим, – прорычал он, когда женщина на помосте, уронив тунику, стала бегать в притворном испуге взад и вперед, показывая вопящим от восторга нечестивцам дряблое тело. – После представления пойдем в таверну, я куплю тебе полную тарелку изюма и пастилы. Ты ведь любишь пастилу, а?

Я не знал, что это такое, но снова кивнул. Женщина на помосте подобрала, наконец, тунику, натянула ее на лоснящуюся от пота плоть и завела хриплым голосом песню по-гречески. Нечестивцы подхватили, и палатка заполнилась ревом, несущимся из множества глоток. В этот момент один из мужчин на помосте сбросил одежду и стал демонстрировать всем болтающийся у него между ногами мех, сшитый в виде огромного бульбуля. Это вызвало новый взрыв восторга. Походив, вихляя бедрами, взад и вперед, мужчина высвободил затычку меха и стал поливать всех из бульбуля, словно писая.

– Вино, вино, – раздались крики. Нечестивцы вскочили на ноги, и жадно открывая рты, принялись ловить струю. Меня передернуло от отвращения.

Представление закончилось, толпа повалила наружу, и Руф, крепко схватив меня за руку, потащил за собой. Не успел я опомниться, как мы оказались снаружи, Руф подхватил меня под мышку и с неожиданной прытью помчался на край площади, к стоящим там повозкам. Только я открыл рот, чтобы закричать, хоть это было стыдно и недостойно ессея, как Руф вдруг швырнул меня с размаху в одну из повозок. От боли перехватило дыхание, и в этот момент кто-то сзади набросил на мою голову мешок и так дал под дых, что я потерял сознание.

Очнулся я от скрипа. Слева и справа от меня что-то громыхало, переваливалось и немилосердно скрежетало. Я лежал на спине с крепко связанными руками и ногами. Лицо прикрывала рогожа, сквозь ячейки которой пробивалось солнце. Судя по тряске, меня везли на запряженной волами телеге, а скрип издавали ее огромные деревянные колеса.

До моего слуха донеслись голоса. Говорили двое, видимо, крестьянин, погонявший волов и еще кто-то, чей голос показался мне знакомым. Спустя несколько мгновений я узнал Руфа.

– В этот раз я хочу по-честному, – требовал погонщик. – Договаривались пополам, давай пополам.

– Но почему ты решил, будто я мухлюю, – раздраженно отвечал Руф. – Титий не желает давать за мальчишек рыночную цену. А от того, что я получаю, ты имеешь свою честную половину.

– Разве мы доставляем плохой товар? Или ты плохо торгуешься или врешь. Получаешь одну цену, а мне называешь другую.

– Я вру?! – возмущенно повысил голос Руф. – Да пусть звезды застынут на небе, а Цезарь обратится в козопаса, если в моих словах есть малейшая капелька лжи!

– Звезды светят не одному тебе, оставь их в покое. И Цезаря тоже не тронь, себе дороже. Цена такого мальчишки на рынке четыре тысячи сестерциев, а за прошлого мы получили только полторы. Почему?

– Сам знаешь, почему. А если родители поднимут шум, отыщут мальчишку и докажут, что он вовсе не раб, Титию придется туго. За похищение и скупку вольных сам знаешь, что может быть. Он рискует, и потому платит меньше.

– Не заговаривай мне зубы. Через день этот мальчишка будет в его поместье под Кейсарией, а через неделю где-нибудь в Дамаске или Антиохии. А спустя месяц его перевезут в Рим и продадут в один из столичных борделей за двадцать тысяч сестерциев. Мне же ты предлагаешь всего семьсот, хотя вся работа и главный риск падают именно на меня.

– Послушай, дорогой. Забирай себе этого мальчишку, вези его в Рим на своей колымаге и продавай за сколько хочешь. А я подыщу себе более сговорчивого и покладистого напарника.

– Ладно, ладно, не шуми. Но хоть тысячу-то дай.

– Не обещаю, как получится. Если Титий расщедрится на две, получишь одну. Но из собственного кармана я не стану тебе приплачивать.

Я слушал этот разговор с леденеющим от ужаса сердцем. Но вот телега въехала на мощеный камнями двор и остановилась. Раздалось скрипение закрываемых ворот, затем покрывавшую меня рогожу сдернула чья-то невидимая рука, меня вытащили из телеги, развязали путы под коленями и поставили на ноги.

Я оказался посреди большого двора перед красивым домом с колоннами. К нему вели белые мраморные ступени. С первой ступени лестницы на меня внимательно смотрел язычник в желтой тоге. Его бритое лицо и сверкающий череп были словно отлиты из меди. Прищуренные глаза буравили меня насквозь.

– Гляди, какой товар, – Руф положил тяжелую ладонь мне на макушку. – Чистый, свеженький мальчишка. Только что поймал, он еще испугаться как следует не успел. Всего три тысячи.

– Полторы.

– Титий, побойся Юпитера! – вскричал Руф. – Где ты видывал такие цены? Ты погляди, погляди на мальчишку, какие волосы, какие глаза, какие зубы!

Он схватил двумя пальцами мою нижнюю губу и оттянул вниз, показывая Титию мои зубы. Я дернул головой, губа выскользнула из пальцев Руфа, и я с наслаждением вцепился в них зубами. Руф истошно завизжал, мой рот наполнился соленой кровью, брызнувшей из прокушенного пальца. Я разжал зубы и с отвращением выплюнул кровь на мраморные плиты прямо под ноги Титию.

– Он до кости прокусил, до кости, – Руф замахнулся другой рукой, собираясь отвесить мне затрещину, но Титий прикрикнул на него.

– Не трогай мальчишку.

– А тебе-то что, – заорал Руф. – Пока ты не купил, это мой раб. Что хочу, то с ним и делаю.

– Это мы выясним, раб он или не раб, – холодно произнес Титий. – Хочешь полторы тысячи, бери и убирайся. Если желаешь получить больше – представь доказательства, что мальчишка действительно раб, а не украденный тобою вольный.

Он отстегнул кошелек и призывно покачал перед носом Руфа.

– Я вольный, – мой голос рвался и дрожал. – Я не раб! Он силой затащил меня сюда. Я все расскажу маме и папе.

Руф кивнул, и кошелек, взмыв в воздухе, очутился в его ладонях. Слегка поклонившись, он взобрался на телегу и стал разворачивать волов. Титий подошел ко мне.