Поцелуй Большого Змея

Она еще сильнее прижала меня к себе.

– Я думала, твой путь только начинается, и мне дадут побыть с тобой еще несколько лет. Но тебя уже зовут. Разве ты не слышишь зов?

В ее голосе звучали такая надежда и такое ожидание, что я снова соврал, второй раз за этот вечер.

– Да, мама, я слышу.

Как ессей, я понимал, что такое зов и откуда он может прийти. Сколько я себя помню, разговоры в нашем доме вертелись вокруг этих тем. Для чего душа спускается в мир, в чем назначение человеческой жизни и смысл бытия. Отец беспрестанно объяснял мне отличие ессеев от нечестивых сынов Тьмы, а вечерние рассказы матери, в общем-то, сводились к тем же темам. Я знал, где скрывается истина, и был готов, как ессей, сын ессея, вместе с другими сынами Света выступить на борьбу против сил Тьмы. Но мне так хотелось, оставив в стороне борьбу, истину, смысл жизни и цель бытия, побыть еще с мамой, вот так, прижавшись к ее плечу, раскачиваясь под шорох пальмовых листьев и ласковое посвистывание ночного ветерка.

Я не заметил, как заснул. Меня разбудила мать, тихонько тряся за плечо.

– Вставай, Шуа, скоро рассвет, нам пора идти.

Отец отвел нас в маленький домик, похожий на тот, который мы оставили накануне. В нем жила семья ессеев, нас уложили за тростниковой занавеской в дальнем углу единственной комнаты домика. Я сразу заснул, а когда открыл глаза, солнце уже низко висело над верхушками деревьев. От усталости и волнения я проспал остаток ночи и большую часть дня.

Мама подала кружку для умывания и кусок хлеба на завтрак. Я сильно проголодался и с жадностью набросился на хлеб.

– Сначала молитва, – решительным голосом приказала мать. – Не забывай, ты – Второй Учитель и должен вести себя соответствующим образом.

Я отошел за занавеску и приступил к молитве. Молился я бездумно, по привычке, слова, столько раз повторенные, сами соскакивали с языка. Но все-таки что-то во мне переменилось. Пока мать утверждала, будто я не простой ессей, а избранный, я относился к этому с недоверием. Избранные казались мне особым сортом ессеев, людьми, осененными присутствием Всевышнего, носящими на челе Его незримую, но явно ощущаемую печать.

Сейчас, когда мать стала внушать мне, будто я – Второй Учитель, избранность перестала казаться мне чем-то таинственным и недостижимым. Идея о моем избранничестве спокойно и прочно осела в голове, и я поневоле начал стараться вести себя, как подобает избранному.

Мать моментально заметила произошедшую со мной перемену. После завтрака она подвела меня к окошку, поставила так, чтобы солнце падало на лицо, и долго-долго всматривалась в мои глаза, гладила кончиками пальцев лоб, ласково щекотала уши и щеки.

– Мальчик, мой маленький мальчик, – шептала она.

Вернулся отец. Мы уселись на полу за занавеской.

– В город вошли две когорты сирийских наемников, – устало начал рассказывать отец. – Все входы и выходы в Эфрату перекрыты. Два сбежавших раба не только зарезали Тития, но и украли изрядное количество драгоценностей. Драгоценности, конечно же, утащила прислуга и валит все на неизвестных рабов. Впрочем, вполне известных. Возле нашего дома в рощице сидит засада.

Отец усмехнулся.

– За что только царь Гордус платит деньги сирийцам? Не заметить эту засаду может только слепой и глухой. Они громко разговаривают, сломали несколько кустов и мочатся с шумом и ужасающим зловонием. Сегодня ночью, в начале третьей стражи, когда сон особенно глубок, мы уйдем из города.

Он посмотрел на мать.

– Пойдем в Галилею, к твоим родственникам. В этой горной глухомани нас никто не отыщет.

К моему удивлению, мать решительно воспротивилась.

– Пока ты ходил по Эфрате, я побывала у Вестника. Есть новости. Важные новости.

От удивления лицо отца немного вытянулось.

– С каких пор Вестник разговаривает с женщинами?

– Со мной он стал разговаривать, – с гордостью ответила мать. – Правда, через занавеску, но какое это имеет значение.

Обычно новости от Вестника приносил отец. Вестник, ессей высшего ранга, почти избранный, жил на отшибе, тщательно оберегаясь от встреч с язычниками, сынами Тьмы и женщинами. С утра до глубокой ночи он был погружен в молитву и учение, еду для него собирали среди ессеев Эфраты и в специальной посуде, не принимающей духовную нечистоту, приносили к порогу его домика.

Раз в несколько дней Наставник из Хирбе-Кумрана передавал Вестнику указания. Как это делалось – никто не знал, но в каждой общине обязательно был такой Вестник, с помощью которого Наставник связывался со всеми ессеями.

– Ну и что же он сказал? – спросил отец.

– Сирийцы пришли в Эфрату не зря. За сбежавшими ворами не посылают две когорты. Царь Гордус призвал магов, те обратились к Большому змею.

– Что за глупости! – воскликнул отец. – Из-за двух сбежавших рабов не призывают магов.

– Это ты так думаешь, – отрезала мать. – А у царя на этот счет иное мнение. Так вот, Змей открыл, будто в убийстве Тития замешан будущий царь Иудеи. Человек, который пришел изменить мир. Гордус послал две когорты, чтобы отыскать виновников, а если не удастся обнаружить, где скрывается будущий царь, – убить всех мальчиков Эфраты его возраста. Теперь ты веришь, что наш сын – Второй Учитель?

– Почему ты решила, будто речь идет о Шуа? Там ведь был еще один мальчик. Именно он и убил Тития. Значит, Гуд-Асик и есть будущий царь.

– Учитель Праведности передал, что Второй учитель будет убивать словом. Значит, сын Тьмы Гуд-Асик отпадает. И вообще, ты можешь себе представить праведника, перерезающего горло человеку?

– Послушай, – отец говорил нарочито спокойным голосом. – Во-первых, мы не полагаемся на откровения магов и пророчества сил нечистоты. А Большой Змей – самое что ни на есть явное проявление этих сил. Во-вторых, царь Иудеи и Второй Учитель вовсе не обязательно одно и то же лицо.

– Второй Учитель придет изменить мир. Змей произнес те же самые слова. И царь Гордус понял. Он ведь не зря пригнал в Эфрату две когорты. И не просто пригнал, а на следующий день. Ты когда-нибудь слышал, чтобы дела в нашей стране решались с такой скоростью?

– Тут ты права, – отец потер пальцами переносицу. – Поспешность царя – серьезный довод. Правда, от этого сумасшедшего нечестивца можно ожидать каких угодно глупостей.

– Йосеф, – голос матери потеплел. – Какое будущее ожидает нашего мальчика в Галилее? Пасти коз на горных пастбищах? Играть с детьми нечестивцев? Один раз в месяц видеть ессейского учителя? Разве о такой доле мы с тобой мечтали, когда думали о сыне?

Отец молчал. Мать тоже замолкла. В домике воцарилась тишина. Сквозь открытую дверь доносилось вечернее воркование голубей.

– Хорошо, – нарушил молчание отец. – Я отведу Шуа в Хирбе-Кумран.

Но мать не согласилась отпустить нас одних.

– Избранные не дадут мне даже обнять моего мальчика, – твердила она, сжимая мою ладонь. – Я хочу быть с ним до самых стен Кумрана, а дальше….

Тут она морщила нос и прикрывала глаза ладонью.

– Послушай, Мирьям, – отец выглядел решительно. – Или наш сын – Второй Учитель, и его место среди избранных, или он – обыкновенный мальчик, и тогда он останется с тобой еще на несколько лет. Но в таком случае вместо пустыни Соленого моря этой ночью мы отправимся на север, в Галилейские горы.

Но мать давно уже сделала свой выбор, поэтому, когда ночной ветер во второй раз переменил направление, мы тихонько вышли из домика и двинулись к югу. На дороге, ведущей к Эфрате, горел костер, несколько солдат спали под придорожными валунами, а двое стояли, перегородив проезд. Мы обошли заставу полем, отойдя так далеко в сторону, что пламя костра казалось тусклым светляком, а затем снова вернулись на дорогу.

– Отец, – спросил я, – кого могут задержать эти солдаты? Неужели царь не понимает, как они несут службу?

– Смотри и учись, – ответил мне отец. – Большинство дел в нашем мире делается именно таким образом. Цари отдают страшные приказы и со стороны кажется, будто нет ни надежды, ни спасения. Но внутри все выглядит по-иному. Муравей без труда проползает между плотно сомкнутыми створками ворот. Для человека, который не занимает места, всегда находится место.

Мы шли, не останавливаясь до тех пор, пока серая придорожная пыль не стала розовой под лучами восходящего солнца. Отец выбрал рощицу с густыми зарослями каперса, мы забрались поглубже, улеглись под ветки и заснули.

Когда я открыл глаза, сиреневое небо над головой начало наливаться фиолетовым. Верхушки кипарисов еще золотились в лучах солнца, но кусты, где мы лежали, накрыла глубокая тень. Прямо надо мной раздалось частое постукивание. Дятел, сидя на стволе, часто затряс головкой. На спящих под деревом людей он не обращал никакого внимания. Наверное, листья кустарника и неподвижность сделали нас незаметными. Я тихонько приподнял руку, вытянул ладонь правой руки по направлению к дятлу и освободил томление. Оно давно щекотало и давило, но в присутствии родителей я не хотел пускаться на приключения.

Дятел изумленно дернул головой, пытаясь вырваться. Я сильнее напряг ладонь и с особенной остротой ощутил трепетание его тельца так, словно сжал дятла собственно пальцами, а не их невидимым продолжением. Ощущение было столь неожиданным и резким, что я немедленно разжал пальцы, и дятел, испуганно взметнувшись со ствола, кинулся в сторону и скрылся из виду.

Несколько минут я лежал, ошеломленный новизной ощущения, а потом прикоснулся к ветке кипариса на расстоянии примерно десяти локтей от меня. Ветка была теплой и шершавой, зеленые иголки слегка покалывали кончики пальцев. Я прицелился было к желто-лимонной бабочке, присевшей на куст, но проснувшиеся родители помешали мне продолжить.