Есть ли снег на небе

Дорога вилась между склонов покатых гор, заросших густым лесом. Утренние птицы перекликивались среди ветвей, фыркали лошадки, свежий ветерок холодил лица. Внезапная радость надвигающегося счастья охватила Мешулама. Он не понимал, откуда взялась эта радость, не отдавал себе отчета, о каком счастье может идти речь в его положении, но почему-то был твердо убежден в его непременности и уверен в подступающей близости.

Это убежденность охватила его стремительно, как охватывает жениха взгляд невесты, брошенный из-под фаты. Она наполнила душу Мешулама ликованием, согрело его сердце, мгновенно отодвинув на задворки память о бессонных ночах, постоянной усталости и слезах бессилия.

Мешулам не знал, что со вчерашнего дня ребе Элимелех перестал принимать посетителей. Весь год в его приемной толпились люди, евреи и иноверцы приносили цадику свои беды в надежде с его помощью отыскать выход. Ребе принимал очень тщательно, много времени тратя на беседу с каждым. Но с начала месяца элул он с утра до глубокой ночи был занят только подготовкой к Рош а-Шана. Цадик отставлял в сторону все дела, терпящие отлагательство и принимал посетителей лишь в крайних случаях.

Обычные люди в месяце элул чистят свою душу, просматривают дела за прошлый год, готовятся к суду, принимая правильные решения на будущий. Праведник, глава поколения, чистит душу всего народа. На какие высоты поднимается его душа, в какие пучины низвергается – кто знает? Подробности духовной работы цадика скрыты от глаз людей, слишком велик жар, тяжела ноша. Душа обыкновенного размера может не выдержать и сломаться, словно спичка.

К обеду были уже в Тарнуве. Возчик завел разговор про усталых лошадей, но даже коню было ясно, что он хочет пропустить стаканчик водки. Остановились в еврейском шинке – пообедать и дать лошадям роздых.

– Какого черта мы потеряли на этой помойке? – ворчал Йонатан, презрительно оглядывая грязный пол. – Нет места почище?

– Там, где чище, некошерно, – объясняла сыну Шейна. – А сюда, видимо, бродящее еврейские нищие захаживают за подаянием, вот и натаскали грязи.

Йонатан скорчил презрительную физиономию и наотрез отказался обедать:

– Не люблю помои, пусть даже кошерные.

– Тогда останешься голодным, – спокойно заметил Мешулам.

Странно, но ни ворчливая гуньба сына, ни грязный пол, ни по-настоящему невкусная еда не могли испортить его прекрасного настроения.

Дверь распахнулась, и, словно подтверждая предположение Шейны, в шинок ввалилась ватага нищих. Они расположились в дальнем углу в ожидании щедрости хозяина. В воздухе заструилась вонь давно не мытой одежды, пахнуло потом и горем.

– Дерьмом несет, – буркнул Йонатан. – Пошли отсюда.

Половой принес нищим хлеб и кашу, и те набросились на еду. Один из нищих встал, пересел за соседний с Мешуламом стол, достал книжечку Псалмов и погрузился в чтение.

Йонатан наклонился к отцу и негромко произнес:

– Татэ, посмотри, какой благородный вид у этого нищего.

Мешулам вздрогнул. Йонатан говорил совершенно обычным голосом, как до болезни. Честно говоря, ничего благородного в нищем Мешулам не увидел, но, желая продолжить разговор в таком тоне, ответил шепотом:

– Да, вид действительно благородный.

– Дай ему золотую монету, отец. И попроси благословения.

Мешулам вдохнул поглубже, стараясь сдержать волнение. Он уже забыл, что его сын, его мальчик, может так разговаривать. Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же поднялся с места и пересел за стол нищего. Тот оторвался от псалмов и посмотрел на Мешулама. Взгляд у него действительно излучал благородство. Теперь, сидя напротив, он заметил то, что сразу разглядел Йонатан.

– Откуда путь держите? – спросил он для начала разговора.

– Из Лиженска, – ответил нищий, и Мешулам приятно подивился благозвучности его голоса.

– А мы в Лиженск, к цадику.

– Хорошее дело, – одобрил нищий. – Ребе Элимелех воистину святой человек.

– За благословением едем. – Мешулам вдруг почувствовал необычное расположение к этому нищему. – Сын у нас сильно болеет. Вот, – он протянул нищему золотую монету, – пожелайте и вы полного выздоровления моему мальчику.

– Разве он болен? – удивился нищий. – Выглядит совсем здоровым.

Мешулам перевел взгляд на Йонатан, и тот ответил ему доброй улыбкой, жестом, который Мешулам успел позабыть.

По дороге в Лиженск чудо не отступало. Шейна и Мешулам боязливо беседовали с сыном. О погоде, о ваннах в Крынице, о проплывающих мимо пейзажах и других несущественных мелочах. Юноша отвечал спокойно, здраво, разумно – он снова стал их любимым Йонале, будущим раввином, гордостью отца и матери. Он словно не помнил о своих выходках, своих скандалах, причинивших столько горя родителям.

– По Марте не соскучился? – осторожно спросила Шейна.

– По Марте? – улыбнулся Йонале. – Конечно! Вернемся домой, первым делом почешу ее за ушком.

Мешулам и Шейна переглянулись. Марта не пережила пинка, которым наподдал ее Йонатан. А узнав о смерти кошки, он злобно требовал сжечь труп нечистого животного.

«Что же произошло? – не переставая, спрашивал себя Мешулам. – Получается, безумие настолько поглотило разум моего сына, что, придя в себя, он ничего не помнит. Словно кто-то другой вселился в его тело и жил вместо него. Слава Богу, это кончилось. Но не может ли безумие вернуться? Вот о чем надо спрашивать цадика, вот об этом надо просить!»

Но в Лиженске их ожидало большое разочарование.

– Об аудиенции не может быть и речи, – решительно заявил служка. – Ребе занят до конца праздников. Приходите через два месяца.

– Через два месяца? – ахнул Мешулам. – Мы не можем так долго ждать!

В ответ служка лишь тяжело вздохнул:

– Эх, дела праведные, богоугодные. Сколько их нужно успеть сделать, и не перечесть. Но для всего нужны деньги, а наш сумасшедший мир так устроен, что праведность находится в руках одних людей, а деньги в руках у совсем других.

Спустя два часа Мешулам и Йонатан оказались в комнате ребе Элимелеха. Вместо начала разговора Мешулам положил на стол двенадцать золотых монет, символ двенадцати колен Израилевых. Когда приходят к праведнику, хорошо начать с пожертвования. Ведь цадик заботится о многих и многих бедняках, которые ищут у него спасения. Деньги, пожертвованные через служку на синагогу, это одно, а врученные прямо цадику – совсем другое.

Ребе взял монеты, покрутил, посмотрел и вымолвил:

– Мейлеху дают целых двенадцать монет, а пророку Элиягу хватило и одной.

– Что? Что вы сказали, ребе? – не поверил своим ушам Мешулам.

– Пророк не хотел, чтобы меня перед Рош а-Шана отвлекали от работы, – ответил ребе Элимелех, – и взял на себя лечение твоего сына. Ты хочешь знать, не вернется ли болезнь?

Ребе перевел взгляд на Йонатана, и тот затрясся, как лулав в Ошана Раба.

– Благодаря деньгам, которые ты передал сегодня служке и мне, – продолжил ребе Элимелех, – во многих домах на праздник будет хорошая еда и много света. А это значит, что голодные дети наедятся досыта и будут радостно благословлять Всевышнего. В заслугу их радости болезнь больше не вернется. Но с одним условием: твой сын перестанет интересоваться тем, что ему пока знать не положено.

Восходящее солнце следующего дня застало их по дороге в Краков. Розовое свечение утреннего неба сливалось с золотым блеском в душе Мешулама. Предчувствие надвигающейся радости не обмануло. Счастье сидело на соседнем сиденье, простое и понятное, как вдох, и Мешулам был уверен, что больше оно их не оставит.

5460–5560 (1700–1800) XVIII век

За пологом тайны

Серые тучи низко висели над лесом, почти цепляясь за вершины сосен. Лошадь, похрапывая, легко тащила телегу по накатанной дороге. Балагула, беспокойно поглядывая на тучи, то и дело слегка приударял вожжами по блестящей от пота спине лошади.

– Неровен час гроза, – наконец произнес он, обращаясь к двум путникам, зарывшимся в сено. – Под деревьями не укроемся – вымочит до нитки.

Путники согласно покивали, не проронив ни слова. Они читали наизусть псалмы, готовясь к встрече с ребе. Более плотный, с длинной, начинающей седеть бородой Шимон, танцевал на двух свадьбах, успешно торговал и лесом и зерном. Его друг, Реувен, аскетичного склада, с желтоватым вытянутым лицом, отец шестерых детей, удачно держал аренду нескольких мельниц. Друзья могли бы запросто катить к ребе в роскошном экипаже и, укрывшись под кожаным верхом, не думать о непогоде. Но! Настоящий хасид берет пример с ребе, а духовным наставником хасидов был не кто иной, как Авраам Ангел, сын великого Магида из Межерича.