Михайлов или Михась?

Какими же еще причинами объясняется столь пристальное внимание американцев к русской преступности? Америка всегда была лидером международного сообщества. То, что получилось после развала Советского Союза, в американской геополитике называется “новый мировой порядок”. В этом новом мировом порядке Америка, как единственная супердержава и самое богатое государство, занимает лидирующее положение и в области борьбы с организованной преступностью. Иными словами, она хочет стать мировым жандармом во всех проявлениях, в том числе и в наведении порядка. По большому счету, это можно только приветствовать. Но… Америка борется с организованной преступностью, только опираясь на собственные силы и собственные законы. За годы борьбы в Америке уже наработаны собственные методы, которые в других странах не приемлемы ни психологически, ни юридически, ни культурно. И потому работы в унисон не получается. И Интерпол здесь тоже не помощник. По сути дела, Интерпол, как международная организация, превратился в бюро информации, своеобразное всемирное телетайпное агентство, соединяющее страны-участницы только своими сообщениями. Интерпол хорош тем, что сразу после совершения какого-то значительного преступления полицейские в других странах получают одно из семи цветовых соответствующих сообщений – красное, зеленое, синее, ну и так далее. И в зависимости от этого страны соответственно, а то и не соответственно реагируют. У Интерпола нет своей полиции, нет своих агентов, Интерпол никого сам не разыскивает. Об этом просто никто не знает, и эту тему стараются не затрагивать, но это так. Нет агентов Интерпола, есть чиновники Интерпола, которые получают деньги только за то, чтобы связываться с полициями разных стран, информировать их, объявлять розыски, рассылать фотороботы… Этого, конечно, недостаточно. Американцы же сейчас, с приходом нового директора Федерального бюро расследований (ФБР) Луиса Фри, вышли на новый виток борьбы с организованной преступностью, создав международную ветвь борьбы с русской и восточноевропейской преступностью, которую они считают очень развитой и наиболее угрожающей мировой цивилизации. Собственно, мексиканская, в частности, латиноамериканская в целом и азиатская преступность не менее опасны. Но борьба с ними идет давно, и она, как принято считать, под контролем. Там внедрено достаточное количество спецагентов и все происходящее понятно. А то, что творится в Восточной Европе и в России, – это загадка. И вот, чтобы справиться с этой загадкой, американцы отправили во все посольства своих людей и создали даже в Европе свою академию. Иными словами, они обучают людей работать по-американски. То есть создается какое-то новое поколение правоохранителей, которые будут работать так, как это видится Америке. Одна из таких академий создана в Будапеште. В нее приезжают представители из самых разных стран Европы, в том числе и из России. Учеба в этой академии платная, за своих курсантов платят правительства тех стран, которые их делегируют. Но ректор этой академии и все инструкторы – американцы. ФБР является по уставу контрразведывательной организацией и не имеет права осуществлять свои действия за пределами США, то есть за рубежом. Поэтому на вывеске Международной академии правоохраны в Венгрии никакого упоминания о Федеральном бюро расследования США никто не найдет. Но ни для кого не является секретом, что эта академия создана и находится под патронажем именно ФБР.

Конечно, такая деятельность ФБР далеко не у всех правоведов и правозащитников вызывает восторг. Есть серьезные силы, которые стоят на страже соблюдения законов работниками спецслужб. Одной из самых заметных фигур в этом движении является в Америке бывший министр юстиции США Рэмси Кларк. Кларк занял пост министра в довольно мрачные для Америки времена – шла война во Вьетнаме, был разгул негритянских радикалов. К тому же ощущался страшный толчок псевдоправозащитного движения в самих США, который был инспирирован Кремлем с подачи Лубянки. Эта была страшная дестабилизация самой американской жизни. И в этих условиях агенты ФБР стали бороться привычными для них методами: всех подслушивали, за всеми следили, что-то вынюхивали, начались многочисленные аресты. И вот против всего этого восстал министр юстиции Рэмси Кларк. Он восстал потому, что действия ФБР нарушали права человека и американскую конституцию. Надо сказать, что Кларку было очень нелегко, администрация президента оказывала ему не слишком большую поддержку. В итоге Кларк ушел на пенсию и занялся адвокатской деятельностью, не забывая своих “друзей” из ФБР и охотно берясь за всякое дело, если там усматривал нарушения прав человека со стороны этой могущественной американской спецслужбы. Именно в силу этих обстоятельств дело Сергея Михайлова привлекло внимание мистера Кларка, и в итоге на женевском процессе он, как известно, выступал экспертом по вопросам американского права и неправомочным действиям ФБР. Да никто лучше, чем бывший министр юстиции США, и не смог бы доказать швейцарским присяжным, в чем заключаются ошибки и просчеты спецагента ФБР Роберта Левинсона, который в процессе Михайлова являлся официальным свидетелем обвинения.

Думаю, весьма уместно здесь сказать несколько слов о самом Левинсоне. Вся его карьера на глазах. Его фамилия на русском горизонте впервые появилась в деле Япончика. Левинсон в ФБР занимался борьбой с организованной преступностью вообще и к России никакого отношения не имел. Совершенно случайно и неожиданно для самого себя Левинсон принял под свое крыло сбежавшего из России и совершенно проворовавшегося человека по фамилии Венчик. Венчик наговорил Левинсону про российский криминальный мир такого, что у того буквально волосы дыбом встали. Он, вероятно, решил, что даже если десять процентов сказанного является правдой, то и тогда это что-то невероятное, ибо, по словам Венчика, в Москве плелись страшные сети заговора против мировой демократии и мирового порядка. Разумеется, существует порядок, в соответствии с которым любая информация секретного агента должна быть перепроверена другими источниками. Но эти самые “другие” источники были такими же, как Венчик, ибо приводил их к Левинсону сам Венчик. Таким образом, эта информация становилась “проверенной”, она вводилась в компьютер и уже предъявлялась чуть ли не как обвинение. До суда, как правило, бредни такого толка не доходят, а вот к журналистам они попадают, и те раздувают из них свои криминальные страшилки. Образуется порочное кольцо. В это кольцо попали и свидетели по делу Михайлова, Абрамович и Шранц. Первый бежал из России, второй из Австрии. Можно, конечно, сказать, что Левинсоном двигали карьерные амбиции, но я допускаю даже такую мысль, что он мог добросовестно заблуждаться. Не зная и не понимая российских реалий, Левинсон, что называется, покупался на показания тех свидетелей, которые не столько были заинтересованы в осуждении Михайлова, сколько пеклись о собственной судьбе. Перед ними маячил кусок невероятно сытного пирога в виде международной программы защиты свидетелей. Эта самая программа защиты свидетелей стала для Америки настоящим мощным оружием в борьбе американцев с итальянской мафией. Итальянская мафия была несокрушима. Действовал существующий и свято почитаемый в мафии закон молчания, никто никого не выдавал, и это была неодолимая крепость. Тогда американцы использовали старую как мир политику кнута и пряника. Кнутом стал закон Рика о наказании за организованную преступность, когда человек вместо пяти лет, которые ему дали бы раньше, мог теперь получить в Америке 700 лет тюрьмы. А пряником стала программа защиты свидетелей. То есть человек, который соглашался выступить свидетелем обвинения, защищался спецслужбами. Он мог получить новые документы, с другой фамилией, ему в случае необходимости изменяли внешность, потом отправляли жить на какие-нибудь острова или в самый отдаленный штат США, где он с новыми деньгами и с новыми документами начинал новую жизнь. Но с русскими в Америке этот вариант осуществить было чрезвычайно трудно. Назови Ваню Иванова Джоном Льюисом, измени ему внешность и отправь в Арканзас или на Аляску, он там все равно останется русским. Я когда-то в шутку предложил такой вариант: надо всем этим свидетелям менять внешность, давать другую фамилию и отправлять их обратно в Россию – пусть они там начинают новую жизнь. Для некоторых приезжающих в Америку русских программа защиты свидетелей стала просто-таки палочкой-выручалочкой. У меня был любопытный случай. Пришел в редакцию человек, который представился знакомым моих московских знакомых. Попросил помочь советом, как быстрее обустроиться. Как получить грин-карту. Я ему что-то такое втолковывал, потом должен был отлучиться и предложил пока полистать подшивку. Когда вернулся, гость наспех со мной попрощался. Сказав, что, кажется, нашел то, что ему нужно. Через несколько недель он мне позвонил и с восторгом сообщил, что у него все о’кей. Оказывается, в газете он увидел платное объявление ФБР, призывающее русских эмигрантов поделиться со спецслужбой своими знаниями о русской преступности и о работе российских спецслужб. Этот человек отправился в ФБР и рассказал им “жуткую” историю о том, что он работал администратором в ресторане, расположенном неподалеку от посольства США в Москве. По его словам, в некоторые столики ресторана были вмонтированы микрофоны, чтобы подслушивать разговоры американских дипломатов, которые туда частенько ходили обедать. Проверка подтвердила: действительно, есть ресторан по соседству с посольством, туда действительно ходят обедать дипломаты и там на самом деле некогда работал этот человек. Стоит ли говорить, что после такой “ценной” информации у этого человека больше не возникало препятствий для получения грин-карты и были решены многие его проблемы. Понятно, что и Шранц, и Абрамович рассчитывали все на ту же программу защиты свидетелей. Не берусь утверждать, но не удивлюсь, если узнаю, что этими же соображениями руководствовался и бывший майор московского РУОПа Упоров, ставший свидетелем в надежде обеспечить себе безбедное существование в Швейцарии.

Но вернусь к Левинсону – относительно дела Михайлова. Ведь ни Абрамович, ни Шранц ему так толком ничего и не сказали. Все их версии легко разбивались адвокатами. Шранц утверждал, что знал русский язык, но потом забыл. Абрамович свидетельствовал, что с него требовали огромные деньги, и тут же предъявлялся документ о том, что он обокрал своего партнера. Одним словом, и эти свидетели, найденные Левинсоном (а может быть, это они Левинсона нашли), стали не подспорьем обвинению, а лишь еще одним доказательством невиновности Михайлова.

Я вообще считаю это дело очень сырым, и мне лично непонятно, как следователь Зекшен и прокурор Кроше решились передать его в суд. Я, конечно, допускаю мысль, что дома у прокурора Кроше лежит папка, где написано, что по ночам Михась пил детскую кровь, но суду-то эта папка предъявлена не была. А то, что он все две недели процесса многозначительно смотрел на президента суда и говорил “я про него все знаю”, это ведь для присяжных не дока-зательство вины и не аргумент для вынесения обвинительного приговора.

Понимая, что у обвинения нет никаких доказательств вины Михайлова, я все же допускал, что вердикт в итоге может быть обвинительным. Но не как доказательство совершенного преступления, а как завершение политической, если хотите, кампании. Кампании по уничтожению личности. В Америке, например, теперь даже термин такой существует – уничтожение репутации. Собственно, этим и занимались журналисты в отношении Сергея Михайлова. Ведь человека с уничтоженной репутацией очень легко признать виновным. А после вынесения вердикта о невиновности кое-кто из тех же журналистов стал рассуждать о торжестве демократического закона. Но я бы не стал переводить вопрос именно в такую плоскость. Торжество демократического закона – это когда есть острейший конфликт. Да, безусловно, в деле Михайлова были попраны все демократические нормы в отношении прав человека. И все же то, что происходило в Женеве, я бы назвал театром абсурдов или диалогом слепого с глухим. Одна сторона говорила одно, другая – другое. У адвокатов даже не было повода для острых конфликтов, ибо у обвинения не было доказательств вины, и даже в обвинительном акте прокуратура вынуждена была написать, что никакого “конкретного преступления не обнаружено”. Обвинение пыталось убедить присяжных даже не в том, что судят преступника, а в том, что перед ними сидит общественно опасный тип, который называется русская мафия и в документах зарегистрирован “Сергей Михайлов”. Он, так сказать, с позиций обвинения носитель общественного зла. То есть был как бы призыв к присяжным: осудив Михайлова, вы спасете общество от зла. В этой позиции, вернее, в ее глобальной, так сказать, вселенской концепции с Кроше можно даже согласиться. Спасти общество от зла – это гуманно и благородно. Но в данном конкретном случае позиция не сработала: и человек не тот, и примеров убедительных не было. Поэтому вердикт присяжных о полной невиновности Сергея Михайлова видится мне совершенно логическим завершением дела».

* * *

Документы уголовного дела № Р9980\96

Республика и кантон Женева

26 мая 1998 года Судебная власть Уголовное дело Р\1297\1998 05.02.1998

Прилагаемые дела: Р\1144\1997 Производство по делу Документы доказательства

Основание: противодействие производству по уголовному делу Преступная организация

Прокуратура

Прокурор: Жан Луи Кроше

Следствие: Жорж Зекшен, судебный следователь

Следствие – приостановление ознакомления с материалами дела

Женева

Дворец правосудия, 16 марта 1998 года УД № Р\1297\98

ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ПРОВЕДЕНИИ ОБЫСКА И ИЗЪЯТИЯ

Рассмотрев уголовное дело № Р\1297\98, на основании заявлений и собранных на сегодняшний день признаков по делу, в связи с тем, что:

были приняты значительные меры для того, чтобы средствами, противоречащими праву, сорвать следственные действия, предпринятые следственным судьей по делу № Р9980\96 в отношении Сергея Михайлова,

что выражается, в частности, в том, что из места содержания под стражей в Женеве господин Сергей Михайлов продолжает руководить своей организацией и вмешивается с тем, чтобы изменить доказательные признаки путем отдачи словесных приказов, а именно письменных распоряжений, адресованных членам своей организации,

что также, находясь в тюрьме Шан-Долон, господин Михайлов даже получает письменную информацию и сообщения,

что установлено, что эти передачи происходят, в частности, через господина Антона КАНДОВА, родившегося 17 июля 1951 года,

что на основе имеющейся информации последний проживает либо в отеле «Долев» по адресу 13, Рю Клеберг, Женева, либо на вилле, расположенной по адресу: 12, Шеман Де Турнио, Борекс,

что, следовательно, оправдано проведение обыска на вилле, расположенной по вышеуказанному адресу, чтобы изъять любые предметы, документы или ценности, которые могли бы послужить установлению истины,

что обыск будет распространяться на все другие места, где это будет представляться целесообразным, в частности, на чердаках, в подвалах, в подсобных помещениях, в машинах и так далее.

Жорж Зекшен, судебный следователь.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Когда в 1994 году я приехал в Вену, то почти сразу познакомился там с семьей Кандовых – братьями Борисом и Антоном, с их отцом, женами. Они все приняли самое непосредственное участие в моем устройстве в Австрии, помогали и советами и делом. Борис – крупный бизнесмен, ведет дела по всей Европе, в деловом мире его имя имеет значительный вес. Когда с Антоном случилась беда в Москве, об этом писали все австрийские газеты, правительство Австрии предпринимало попытки уладить этот конфликт на уровне межгосударственных отношений, по дипломатическим каналам. В газетах публиковались сообщения о том, что правительство будет чрезвычайно признательно любому человеку, оказавшему содействие в освобождении австрийского гражданина из чеченского плена. Но я-то взялся за решение этой проблемы не потому, что мне пообещали сладкую австрийскую коврижку, а из чисто человеческих побуждений. Мне больно было смотреть на отца и мать Антона, его жену и брата, на детей – они просто раздавлены были обрушившимся на них горем. В свое время, когда мы занимались спортом, во время соревнований нам часто приходилось встречаться с чеченскими борцами. Там вообще все виды борьбы были развиты очень хорошо, и чеченские спортсмены часто побеждали в крупных турнирах, на чемпионатах. В Чечне издавна почитают хороших спортсменов, не случайно многие из них, закончив спортивную карьеру, заняли ключевые позиции в своей республике. С некоторыми из них меня связывала старая дружба, и я решил обратиться именно к этим людям. Они выслушали меня с вниманием, обещали помочь. Сложность заключалась в том, что долгое время не удавалось установить, где именно находится Антон. А когда я пытался узнать хоть какие-то подробности, эти мои старые друзья мне отвечали односложно:

«Сергей, мы обещали тебе помочь и поможем, у нас мужчины умеют держать свое слово». И большего я от них добиться не мог. Уже позже, когда освобожденный из чеченского плена Антон был снова дома, узнал кое-какие подробности. Да и то думаю, что не все. Мне было известно, что группа людей, взявшаяся освободить Антона Кандова, готова даже была на вооруженное нападение. К счастью, этого не произошло. Их авторитета хватило на то, что Антона им отдали мирно. Представляю, что если бы при освобождении Кандова пришлось стрелять, то наверняка в этом впоследствии обвинили бы прежде всего меня. Но, как я уже сказал, этого не произошло. После того как Антон снова оказался в Австрии, мы с ним очень сдружились. Он видел во мне своего спасителя, а меня в нем привлекли его энергия, неизменный оптимизм, с которым он относится ко всему происходящему. Постепенно история с его чеченским пленом стала забываться. А вот дружба осталась. И когда я оказался в тюрьме Шан-Долон и узнал, что в Женеву для того, чтобы мне помочь, приехал именно Кандов, я не удивился, а, скорее, порадовался.

В Москве Антону нравилось все: широкие проспекты, его офис в гостинице «Интурист», всегда праздничная Тверская улица, а пуще всего ему нравилось, что, куда бы он ни обращался в российской столице, повсюду его, австрийского бизнесмена Кандова, неизменно встречали предупредительно вежливыми улыбками.

Как-то вечером Кандову в офис позвонил его московский партнер по бизнесу.

– Антон, приезжай, поужинаем вместе. Кандов взглянул на часы, было около девяти.

– Да поздновато вроде, – засомневался он.

– Подумаешь, поздновато, – продолжал настаивать компаньон. – Я ужин своими собственными руками приготовил, на столе будет все, что ты любишь. Садись в машину – и через двадцать минут тебя ждет роскошный стол, пальчики оближешь.

Соблазненный не столько обильным ужином, сколько перспективой не сидеть весь вечер в гостиничном номере, Антон быстро собрал все бумаги, запер их в сейф и, усевшись в арендованный

«мерседес», коротко бросил водителю:

– Проспект Мира.

Вечер прошел спокойно, в ничего не значащих разговорах. О бизнесе говорить не хотелось, болтали о всяких пустяках. Когда ужин закончился, хозяин дома проводил гостя до дверей. На лестничном пролете между вторым и первым этажами Антон увидел трех поднимающихся наверх мужчин. Он посторонился, уступая им дорогу, и тут же получил сильнейший удар в солнечное сплетение. Дыхание перехватило, Антон даже вскрикнуть не мог. Его ударили еще несколько раз, подхватив под руки, вытащили из подъезда, затолкали в стоявшую прямо возле дверей «Волгу», и машина резко сорвалась с места. Долго петляла по каким-то плохо освещенным и вовсе не освещенным улицам, так что Антон, сколько ни вглядывался, не мог определить, где они едут. Да и Москву он знал не настолько хорошо, чтобы сориентироваться. Наконец остановились. Эти трое, что напа-ли на Кандова в подъезде, вытащили его из машины, заломили ему руки за спину так, что пришлось согнуться почти до земли, и потащили. Ступени, по которым его волокли, вели вниз, и скоро они очутились в каком-то просторном подвале. Пахло сыростью, гнилью.

Один из мучителей отошел в угол подвала, с чем-то там повозился, потом вернулся, держа наготове шприц, наполненный мутноватой жидкостью. Завернув выше локтя рукав Антоновой сорочки, умело сделал ему укол. Тогда Кандов еще не знал, что вкололи ему наркотик. В подвале его продержали три дня, охраняли и днем, и ночью и ни о чем с пленником не говорили. Эта троица умудрялась разговаривать, не называя даже имен друг друга. Вопросов, которые Антон пытался задавать, они словно и не слышали. Все трое, на-сколько Кандов мог понять, были русскими, все трое были молоды и крепки – вот и вся та скудная характеристика, которую он мог бы им дать. Наркотики ему кололи ежедневно, и тогда он забывался в полусне, им овладевало полнейшее равнодушие, не хотелось ни двигаться, ни даже думать.

Через три дня его вывели из подвала, снова затолкали в машину, на сей раз эта была не «Волга», а «жигуль», снова повезли по ночной Москве. Где-то на пустыре, Кандову показалось, что уже давно выехали за город, остановились. Рядом стояло несколько громадных КамАЗов. В кабину одного из них усадили Антона. Небритый человек со жгуче-черной щетиной с явным кавказским акцентом сказал:

– Пикнешь – убьем сразу, – и для убедительности показал пистолет.

КамАЗы двинулись в путь. Проезжали города, поселки, мчались по трассам, мелькали названия населенных пунктов, но Антону они ни о чем не говорили, он даже приблизительно не мог определить направление движения.

В кабине КамАЗа кроме него были еще трое водителей, сменявшихся поочередно. Все трое, как вскоре понял Антон, из Чечни. За своего пленника они, похоже, не беспокоились, уверенные, что тот никуда не денется. Кормили тем, чем питались сами, видимо, проинструктированные, не забывали колоть ему наркотики. Несколько раз машину останавливали сотрудники ГАИ. Проверка документов занимала всего несколько минут, а в кабину никто из представителей милиции не заглянул ни разу. Через три дня пути Антон увидел огромный придорожный щит, на котором было написано «Грозный».

Кандова провели в дом, на пороге которого стояли несколько человек в камуфляжной форме, вооруженные автоматами. Посередине завешанной коврами комнаты стоял невысокого роста и плотного сложения чернобородый человек. «Доехали», – не спросил, а утвердительно произнес он. Это было единственное слово, которое Антон услышал в тот день. Перед ним молча поставили еду, также деловито-молча сделали ему наркотический укол, без слов указали на диван, где уже лежала стопка постельного белья. Все прояснилось на следующий день, когда в комнату вошли несколько чеченцев, которых Антону еще видеть не приходилось. Без всяких предисловий и лишних слов они сообщили Антону, что отпустят его, как только за него внесут выкуп – 10 миллионов долларов. Говорили они ему об этом спокойно, так, словно речь шла о каком-то сугубо обыденном деле. Уходя, обмолвились, что завтра ему предоставят возможность позвонить в Вену, брату Борису. Из разговора Антон понял, что с братом уже разговаривали и эти условия ему сообщили.

Борис Кандов – крупный австрийский бизнесмен, успешно ведущий свои дела во многих странах мира. Захватив Антона в Москве и доставив его в Чечню, чеченцы не сомневались, что за младшего брата Борис отдаст выкуп.

По поводу захвата Антона Кандова в те дни да и впоследствии ходило множество различных версий. Поговаривали, что источником информации да и наводчиком мог стать один из компаньонов Антона по работе в Москве. Но ни одна из версий не нашла своего логического подтверждения. Скорее всего, потому, что после счастливого освобождения Антона из чеченского плена никто уже тща-тельными расследованиями не занимался. Власти Австрии были удовлетворены тем, что гражданин их страны оказался в итоге дома практически невредимым. Москва официального уголовного дела по факту пропажи иностранца не возбуждала, а в Чечне в 1994 году заложников брали пачками, и пленение иностранцев стало там делом совершенно обыденным.

Как Антону и обещали, ему позволили связаться по телефону с братом. Для этого его привезли в город, завели на почту, но там, хотя и стояли кабины с телефонами междугородной связи, ему дали сотовый телефон. Антон привычно быстро набрал знакомый номер и уже вскоре услышал голос Бориса.