Ничья земля. Книга 2

На одном из табло появился номер его рейса и под сводами зала забился птицей голос диктора.

– Национальная идея – это здорово, – продолжил Сергеев, вставая. – Здорово – потому, что понятна каждому обывателю. И поднять национальное самосознание до непредставимых высот мечтает любой самый мелкий вождь. А тут мелких вождей нет! Все крупные – великая страна, как-никак! И экономика развивается, и сомнения в правильности выбора тонут в растущем благополучии! Надо только не забыть концлагеря построить повместительнее. Для черных, рыжих и инакомыслящих. И заборами обнести повнушительнее. Что за демократия без колючей проволоки? Могу даже слоган подбросить для компании по трудоустройству. Труд освобождает. Слыхал такой? Ничего не напоминает?

Кручинин помолчал немного – в трубку было слышно, как он щелкает зажигалкой, закуривая, как с едва слышным свистом выпускает дым между плотно сжатых губ.

– Ты философ, Умка. Ты у нас умный. А я практик. Поэтому спрошу еще раз, конкретно: мне больше не встречаться с Мангустом? Тебе наплевать, что он задумал? Ты его не боишься? Так, Миша? Не боишься настолько, что не хочешь знать его планы?

– Боюсь, – признался Сергеев не столько Сашке, сколько самому себе. – Боюсь, Вязаный. Боюсь, потому, что не знаю границы, на которой Мангуст остановится.

– Ты же сказал, что он недостаточно крут, чтобы грозить целой стране…

– Он-то, может быть, и недостаточно крут, вот только страна об этом не знает…

– Все шутишь…

– А что остается? Он говорил что-то конкретно?

– Нет.

– Предлагал встретиться еще?

– Да. Завтра. Ты приедешь?

– В конце недели.

– Раньше никак?

– Извини, никак! Я уже вхожу в самолет.

– Ладно, не маленький. Справлюсь.

– Ты не обижайся за концлагеря… Я понимаю, что…

– Брось, – перебил Сашка. – Мы все демократы известные – там, куда пошлют. Если помнишь, мы с тобой всю жизнь не гражданские свободы защищали, а гражданские войны устраивали. Так что я не обиделся. Просто прошу – если ты до сих пор не понял, что это серьезно – прислушайся. Это серьезно. Настроения сейчас такие, что скоро начнут бить гастарбайтеров. Просто так, за здорово живешь.

– Ну, их там у вас миллиона три! Всех не побьют…

– Справятся, – возразил Кручинин. – У нас народ талантливый. Видел бы ты морды тех, кто с Мангустом ко мне приходили. Эти справятся. А вот Мангуст – он морды бить не станет. Он у нас мужик основательный. Он пакость крупную придумает. Такую, чтоб была заметна на общечеловеческом уровне. Ладно, друг… Я позвоню завтра. После встречи.

– На рожон не лезь, а? – попросил Сергеев, улыбаясь молоденькой стюардессе, встречающей его у люка. – Соглашайся со всем…

– Это ты меня учить будешь? – спросил Вязаный с иронией. – У тебя что по курсу вербовки и противодействия вербовке было? А? А у меня пятерка! Так что давай без поучений! Не волнуйся, завтра услышимся!

Но назавтра Сашка не позвонил.

Звонок раздался только поздно ночью, в среду, когда только что вернувшийся в Киев Сергеев снова стоял в очереди на паспортный контроль, запертый, как крыса в лабиринте, между двумя границами.

И это был последний раз, когда Михаил слышал голос Кручинина.

Потому что в пятницу он умер.

Как еще несколько миллионов человек.

Глава 5

Если бы не ветер, то определенно можно было бы сойти с ума.

Воздух, врывавшийся в открытые окна, был горяч, как дыхание бешеной собаки, наполнен той самой всепроникающей красной пылью и сух до скрипа. Но сейчас он был в движении и давал возможность или, по крайней мере, иллюзию дыхания.

Кабина разукрашенного умелой рукой тягача разогрелась так, что, казалось, плюнь на нее и слюна с шипением испарится. А вот Сергееву испариться было некуда и некак.

Некуда, потому, что куда денешься среди этих пустошей? А некак, потому что правая рука была накрепко прикована к металлической ручке на стойке кабины старыми, некогда воронеными браслетами.

Сергеев ехал в кабине третьим.

Вел грузовик рослый, лысый, как колено, негр, которого все называли Мамблом. Водитель он был классный и, видимо, воевал не первый год – наблюдалась в его действиях особая осторожность, которая дается только с опытом и которую никак с трусостью не перепутаешь. Все – как он крутит «баранку», как расположил за поясом свой автоматический кольт, как постоянно оценивает ситуацию – говорило о том, что Мамблу приходилось выживать в самых разнообразных передрягах и не раз.

Вторым номером, сменным водителем и охранником, ехал возрастной латинос: слегка рябоватый мексиканец лет сорока пяти, состоявший в команде Пабло Кубинца и отзывавшийся на имя Хосе.

Хосе, в отличие от лысого Мамбла, был волосат и мелок, но при этом сух и мускулист. И руки, и шея его были равномерно, как мхом, покрыты густым черным волосом, из-под которого проглядывали тугие скрутки жил и мышц, более напоминавшие узловатые ветки какого-то старого дерева, чем человеческие конечности.

Этот же черный, похожий на шерсть, волос спускался на грудь, выбиваясь из расстегнутой рубашки. Несложно было догадаться, что подобным каракулевым покровом затянуто все тело мексиканца и под этим природным одеялом бедолаге очень жарко. Хосе посекундно чесался, и, как только он поднимал руку, запах несвежего пота растекался по кабине с новой силой – его не могли победить ни горячие вздохи ветра, ни дизельная вонь от бочек с горючкой, прыгающих в кузове.

Таким вот составом они ехали уже вторые сутки, продвигаясь вдоль русла высохшей реки на северо-запад, в сторону эритрейской границы. Дорога, если это можно было назвать дорогой, скорее напоминала трассу для «Кэмел-трофи», чем торговый тракт. Сергеев сообразил, что проводники ведут караван чуть в стороне от оживленных путей, явно избегая встреч с кем бы то ни было. Грузовик то и дело подпрыгивал на буграх, проваливался в глубокие рытвины и лавировал, избегая столкновений с вросшими в землю валунами. В удачных местах, при определенном везении, они проходили около двадцати километров за час, но все равно, за эти двое суток пройти удалось не более 200 километров.

Два раза машины в колонне ломались и тогда весь караван останавливался, ожидая, пока механик справится с ремонтом. Во время второй вынужденной остановки один из грузовиков пришлось бросить.

Его разгрузили, распределив поклажу между другими автомобилями каравана. Груз был простым, но жизненно необходимым: такой не бросишь – бочки с горючим, канистры с питьевой водой, провиант и оружие. И еще – с грузовика сняли резину, запчасти и приборы, не все, конечно, но какие смогли. Обглоданный труп старенького «рено» остался на обочине. Сжигать машину не стали, чтобы столб черного дыма не привлек ничьего внимания, но пару гранат на растяжках в кабине оставили. Просто на всякий случай.

За эти дни с Сергеевым никто из начальства не разговаривал. Начальству было не до того. Начальство ехало в середине колонны в кондиционированных «хаммерах», которые усиленно охранялись кубинцами из свиты Пабло. Начальство не хотело страдать от жары. Начальство не хотело нюхать подчиненных и пленников. Оно предпочитало пока их игнорировать.

С точки зрения мало-мальски грамотного психолога, ход был разумным – Михаил должен был, по идее, маяться неизвестностью, страдать от тягот в пути и ждать беседы с тем, кто решит его судьбу, как манны небесной. Но Сергеев не очень-то подходил под обычные психологические портреты.

Разве что отчасти. Встречи с начальством он не искал. Ничего, даже дополнительной фляги с водой, не просил. И с сопровождающими ни в какие конфликты не вступал – только иногда «подкалывал», но осторожно, без фанатизма. Хосе мало походил на человека, имеющего чувство юмора, мог и по зубам рукоятью заехать в случае чего. Зубами Сергеев дорожил, а дантистов в округе не наблюдалось.

В огромном старом «вольво», шедшем впереди древнего «мерседеса» Сергеева, трясся Хасан. Через две машины от него, в дизельном «КамАЗе», везли Базилевича. Он все еще не мог осознать, что стал таким же пленником, как и люди, которых он предал, хотя сразу после выгрузки на заброшенной грунтовой полосе Сержант Че объяснила ему новую роль с двух ударов.

Первый удар, разбивший радужные иллюзии, пришелся в ухо. А второй, окончательно их развеявший над безжалостной африканской равниной, был унизительным пинком в зад, заставившим Антона Тарасовича проехаться физиономией по жесткой, как камень, земле. На привалах и ночевке Базилевич теперь смотрел по сторонам жалобным, собачьим взглядом и, каждый раз наталкиваясь на издевательский, злой взор злорадного Аль-Фахри, втягивал голову в плечи, как королевский пингвин, сидящий на яйцах.

Когда Сергеев понял, что расстреливать их немедленно никто не собирается, то особого подъема не ощутил. Задача впереди стояла только одна: отбить стратегический груз у его нынешних хозяев. И по всему выходило, что больше им с Хасаном делать нечего. И в планах Кубинца, да и на белом свете. Чем бы все ни кончилось, счастливый конец на горизонте не маячил. Такой вот выходил безрадостный, реалистичный расклад. Как только мавр сделает свое дело, мавру придется удалиться.

Полагаться на догадливость Хасана и его способность к анализу ситуации Сергеев не стал, и при первой же возможности, во время кормежки под дулами карабинов часовых, сумел изложить арабу свои мысли – тезисно, коротко, по-военному. Получилось убедительно, Мангуст бы поставил «отлично» за формулировки, а Хасан проникся.

– Ты думаешь, будут валить? – спросил он тихо, разгрызая крепкими белыми зубами хрусткий пайковый сухарь.

Михаил кивнул.

Хасан все прекрасно понимал. А спрашивал скорее для того, чтобы услышать подтверждение своей правоты.