1917, или Дни отчаяния

От пристани отваливает громадный прогулочный пароход.

Вечер. Мишель с Маргарит сидят в шезлонгах на корме, любуясь дивным пейзажем.

Вот Марг и Михаил едут в двуколке по улицам Ярославля.

Пейзаж сменяется на Кострому.

Вот Маргарит и Мишель возле собора на высоком волжском берегу. От вида, который открывается оттуда, захватывает дух.

28 июля 1914 года

Пароход подходит к пристани с написанным на ней названием «Казань».

На пристани суета. Обычно легкая неразбериха всегда сопровождает прибытие корабля, но в этот раз беспорядок иной. Люди гудят, как потревоженный улей.

Летят с борта швартовочные концы.

Михаил и Марг стоят у борта, наблюдая за причаливанием.

– Что такое? – кричит капитан с мостика дежурному по дебаркадеру. – Что стряслось, Петрович? Что за шум?

– Война, – отвечает Петрович и зачем-то поправляет воротничок. – Дожили. С пруссаками война… Сегодня началась.

28 июля 1914 года. Вокзал Казани

Терещенко идет по перрону, поддерживая Маргарит под локоть. Марг бледна, лицо то и дело искажается легкой гримасой боли, но она тут же берет себя в руки.

Вокзал полон людей. Тут же унтеры собирают в шеренги мобилизованных солдат и грузят в теплушки, стоящие на подъездных путях. Перекличка. Отрывистые команды. Шумно. Кричат провожающие. Плачут женщины. Осеняет новобранцев крестом пузатый поп. Молится, раскачиваясь, мулла. Пыхтит и плюется паром огромный паровоз, которому цепляют вагоны с надписью «Казань – Москва»

За Мишелем и Марг катит тележку с чемоданами носильщик.

Вагон совсем не похож на тот, в котором приехала Марг из Европы – куда как попроще. Но Терещенко купил в нем купе, хоть и не спальное, и заботливо устраивает Маргарит на широком диване.

– Потерпи, девочка моя, – говорит он. – К утру будем в Москве, а там отдохнешь в гостинице, поспишь, и вечером поедем в Петербург. Как ты?

– Ничего, – выдавливает из себя Марг. – Я в порядке. Не волнуйся.

Но ее бледность говорит сама за себя. Над верхней губой россыпью бисеринки пота. Веки посинели.

– Что не так? – заботливо спрашивает Терещенко.

– Душно…

– Погоди.

Мишель рывком опускает окно.

– Сейчас поедем и полегчает…

Вместе с воздухом в окно влетают бравурные звуки духового оркестра, людской гомон, железное звяканье сцепки.

– Ну, когда мы уже поедем? – спрашивает Терещенко, выглядывая на перрон. – Послушайте, проводник!

– Скоро, скоро, барин… – отзывается проводник. – Через полчаса отправление…

2 августа 1914 года. Санкт-Петербург. Московский вокзал. Утро

Терещенко и Маргарит встречает шофер. Пока Мишель помогает Марг сесть в салон авто, водитель грузит чемоданы на навесной багажник.

Маргарит совсем обессилена поездкой. Она уже не в силах скрывать болезненную гримасу.

У Терещенко на лице растерянность и страх.

– Быстрее, – торопит он водителя. – Быстрее…

Дом, арендованный Терещенко

Авто тормозит возле подъезда. Рядом с ним стоит группа офицеров – несколько из них в форме французской армии.

Мишель помогает Марг выйти из машины. Они проходят несколько метров по направлению к дверям, и Маргарит начинает оседать на землю. Терещенко подхватывает ее, но она почти без сознания, бледность стала мертвенной. Офицеры бросаются к нему на помощь. Марг поднимают на руки и вносят в подъезд. Она стонет.

Терещенко с офицерами бегут по лестнице, неся на руках бесчувственную Марг, и за ними на мраморных ступенях видны крупные капли темной крови.

Квартира Терещенко. День

Терещенко курит у окна в гостиной. Он взлохмачен, испуган, сигарета дрожит в руке, глаза красные – то ли от усталости, то ли от слез.

Из комнаты, вытирая руки полотенцем, выходит врач. На мгновение за его спиной виден ворох окровавленных простыней, лежащих в стороне от деревянной спинки кровати, и таз, кое-как накрытый полотенцами.

Мишель бросается к доктору.

– Ну, что Натан Яковлевич? Что с ней?

– Если Бог даст, то с мадмуазель Ноэ все будет хорошо… – отвечает тот. – Она потеряла много крови, но сейчас кровотечение остановилось. Если к ночи не будет жара, то есть надежда, что все обойдется.

– Слава Богу, – шепчет Терещенко. – Слава Богу!

– Ребенка, к сожалению, – говорит доктор и тоже закуривает папиросу, – спасти не удалось.

Он откашливается, опускает глаза.

– Поверьте, не было ни малейшего шанса. Ни малейшего. Мне жаль.

– Главное, что она жива…

– Ближайшие несколько часов за ней надо понаблюдать. Я вынужден буду злоупотребить вашим гостеприимством.

– Устраивайтесь, доктор, – хрипло произносит Терещенко. – Я прикажу подать вам чай. Или, может быть, по рюмке водки?