Мотылек в бамбуковой листве

Данила, стоящий с шапкой в руках, жестким голосом сказал:

– С того, что первым на ум приходит, начните, а там уж поглядим, что к чему.

Акстафой поглядел на следователя, потом на Ламасова, но тот только сухо смотрел на него с отстраненно-холодным видом, и глаза его судорожно вращались из стороны в сторону.

– Что-то не так?

Акстафой отвел взгляд.

– Глаза у вас странные.

– Это врожденное, – сказал Ламасов. – Наследственный нистагм, но бояться нечего. Вернемся лучше к тому, что вы видели или слышали. По порядку или, как сказал Данила Афанасьевич, что первое на ум приходит. Сосредоточьтесь, в данную минуту вам ничто не угрожает. Это самое безопасное место на земле.

Акстафой задумчиво покачал головой, и по спине его, между лопаток, разлилось тепло, приятное, на мгновение он забылся.

– Голоса помню… на лестничной площадке. Мужские голоса, и вроде голос соседа…

– Егора Епифановича?

– Да. Его голос узнал. Хотя точно не скажу.

– А еще чей голос узнали?

– Да я спросонья был, не уверен даже, что это Ефремов был.

– Ссорились?

– Нет, только позже, когда уже в квартире у Ефремова.

– О чем говорили, вы расслышали?

– Слышал, еще бы… конечно, почти дословно, тут ведь стенки тоньше бумаги, ненароком услышишь, когда так орут.

Данила спросил:

– Сколько, по-вашему, там было человек? Двое, трое?

– Вот уж не знаю, но по голосам, вроде бы, двое.

– Ефремов и еще один?

– Да, пожалуй… Ефремов кричал, а вот другого я почти не слышал, но ведь к кому-то же Ефремов обращался, верно?

– Может, по телефону говорил? – допустил Ламасов.

– Нет, не по телефону. Это точно, хотя телефон звонил.

– Да? Когда именно? До или после стрельбы. До или после того, как вы слышали разговор на лестничной площадке.

– Я в туалет просыпался. Перед ночной сменой отсыпался. И слышал голоса на лестничной площадке. Думал, может, это соседи с первого этажа курят на пролете? Они частенько, вы бы им замечание сделали, ведь запрещено в общественном месте. Хотя сейчас никто на первом не живет, у нас прорыв трубы…

– Ближе к делу.

– Я из туалета вышел,  а потом в кровать вернулся – и тогда зазвонил телефон…

– Где?

– У него.

– У Ефремова?

– Да, у Ефремова.

– За стенкой.

– За стенкой, где ж еще.

– И долго звонил?

– Кажется, минуту-две.

– Ефремов не отвечал?

– Вроде нет. Потом просто прервалось.

– Ну, хорошо, а что дальше?

– Потом зазвучали голоса у Ефремова.

– Сразу?

– Нет, попозже. Минут через пять-семь.

– А вы не уснули? Бывает, только голову на подушку – и тут же в сон. Могло больше времени пройти, как вы думаете?

– Да бог его знает. Знаю только, что я услышал, как в квартире Ефремова они друг друга костерят, или, по крайней мере, Ефремов костерил другого, а другой то ли молчал, то ли шуму не хотел поднять, а потом вдруг стрельба. Раз-два и готово! Прям как в кино. И тишина, жуть, тишина. Я перетрухнул не на шутку, да и дело нешуточное, и я так отсиделся минуты две-три, не меньше, пока у меня руки да ноги не перестали ватными быть, и бегом звонить в милицию, а когда осмелился к глазку подойти, у Ефремова в квартире уже покойницкая тишина стояла, а дверь нараспашку осталась открытой… И мне показалось, что лежит в коридоре кто-то… а я думаю, это просто-напросто игра света, что мерещится! но я до того еще услышал, прямо из комнаты моей, через стены аж, как мужик какой-то с грохотом и топотом вниз по этажам ломанулся, что черт из табакерки.

– После стрельбы? – уточнил Ламасов.

– Ну да. Я, значит, отдышался и перекрестился, и сперва Ефремову попробовал позвонить по телефону, но никто не ответил. Я не верил, что его труп там лежит, но высовываться, чтобы проверить – мне духу не хватило, страх взял. Тогда я уже и набрал милицию.

– Значит, на все про все было два звонка: Ефремову от кого-то, но он не ответил. И Ефремову от вас, опять безответно. В первый раз он еще был жив, а потом уже мертв, верно?

Акстафой кивнул.

– Пожалуй, да.

– А звуки стрельбы слышали?