Дневник Лисы. Мой 2008-й

Он наклонился, прижавшись лбом к моему лбу и тихо, словно заклинание проговорил:

– У тебя все будет хорошо, твои предки вполне адекватные человеки, они добрые, ты можешь на них рассчитывать…

– Ты пугаешь меня, – он прощался, я это чувствовала.

Изо всех сил вцепившись в его куртку, я прекрасно знала, что не удержу его силой. У меня ее нет. Однажды в 8классе я подралась с мальчишкой из соседнего подъезда, ему тогда даже швы накладывали, но это другое, Пашку я не смогу ударить или ободрать, да и толку не будет.

– Я – дурной климат, нам не нужно было встречаться, мне не нужно было приезжать сюда.

Он обнял меня, я на секунду расслабилась, разжав пальцы, чем он и воспользовался, поцеловал меня в висок и скрылся в холодном туманном сумраке позднего осеннего вечера.

Слезы брызнули из глаз. Я тупо стояла и ревела, пока из бара не вышли девчонки.

«Вы поссорились? Как? Что случилось? Почему?»

Я кивнула, не желая ничего объяснять. Светка принялась меня утешать, Машка уверять, что все парни сволочи, Ленка убеждать, что мы все равно помиримся. Вся эта чушь здорово меня разозлила, что позволило мне собраться с мыслями.

Пашку надо было найти, в таком состоянии он мог натворить глупостей (что он и сделал в итоге). Я отделалась от девчонок, позвонила Вадиму. Тот приехал через пять минут. Арендованное время заканчивалось, народ начал расходиться, хозяин бара мог быть доволен, никто ничего не сломал, не разбил и даже серьезно не напился. Гости также остались довольны, все дружно решили, что именинник слегка перепил, никто не удивился его внезапному исчезновению. Девчонки, наверняка, болтнули, что мы поссорились.

Вадим порывался отвезти меня домой, я наотрез отказалась. Он сделал пару телефонных звонков и, что уж я никак от него не ожидала, наорал по телефону на какого-то Игоря, у которого вместо мозгов денежные знаки, а вместо сердца гнилая деревяшка. Цензурными в сей пламенной речи остались лишь отдельные связующие слова, притом, что Вадим материться исключительно редко. Что-то мне подсказывает, этот ущербный Игорь – отец Пашки.

Я прикинулась глухой невидимкой, чтобы лишний раз не провоцировать попыток отвезти меня домой. Пашкин телефон не отвечал, но Вадим запретил звонить ему больше двух раз. Мы колесили по городу до тех пор, пока Вадиму не позвонили и не сообщили, что Пашку лучше всего искать в районе речного вокзала, совсем недалеко от бара-бильярда. Позже я поняла, в чем был фокус. Пашкин телефон снабжен GPS навигатором, хитрая штука, никакого права на личную тайну, любой при определенных связях и желании может узнать, где находится владелец чудо – техники.

Я плохо помню дальнейшие события. Сейчас пытаюсь воссоздать подробности, дохожу до момента, когда мы увидели Пашку, лежащим на лавке, на старой набережной и все – память выключается, выдает лишь сумбурные отрывки.

Пашка порезал себе руки, целился в вены, но только зацепил их в нескольких местах. Когда мы его нашли, он был без сознания, рукава куртки пропитались кровью, это я помню вполне отчетливо. Дальше была больница, белые стены, молодой врач, собственноручно сделавший мне укол успокоительного. Потом я незаметно для себя оказалась у себя в комнате, мама промывала мне мозги, что все будет в порядке, что все бывает и проходит…

Сейчас почти утро. Вадима нет, мама прилегла отдохнуть, я пишу, сидя у себя в комнате, не знаю, почему и зачем. Просто очень больно и абсолютно не с кем поговорить. Может, Пашка прав, может, смерть – самый простой способ избавиться от проблем.

Я не верю, что он это сделал, я не понимаю почему. Я бы не смогла. Я слишком трусливая или слишком люблю жизнь, но, скорее всего, у меня нет повода. Банально – У МЕНЯ НЕТ ПОВОДА. Я – счастливый человек…

27.11.Четверг

Я устала. Изнутри, душой, сердцем. Устала делать вид, что ничего не происходит, притворяться, что со мной все в порядке. Я НЕ В ПОРЯДКЕ!!! Я измотана, но всем наплевать.

Пашка лежит в больнице, едва ли не с диагнозом «порезался при бритье» Ага! От запястья до локтя. Его папаша чокнутый, я в этом и раньше не сомневалась, теперь же никто меня в том не переубедит. Он не сообщил его матери, чтобы не отвлекать от важных дел. Это ведь так, мелочь! Он приезжал в больницу, Вадим говорит, пока Пашка был без сознания, на коленях у бога прощения просил, а когда Пашка в себя пришел не зашел ни разу в палату. Впрочем, сомневаюсь, чтобы Пашка хотел его видеть. Он никого видеть не хочет, ни врачей, ни нанятого за бешеные деньги психотерапевта, общается со всеми через мою маму, которой вечно все больше всех надо. Меня к нему не пускают, хотя вроде бы он обо мне спрашивал, телефона у него нет, ни позвонить, ни sms отправить нельзя.

По славной традиции в школе ничего не знают, Пашка в аварию попал и сломал обе руки. Я не могу поговорить даже со Светкой. С мамой я тоже говорить не могу, она твердит как попугай: «Выкинь все из головы, Пашка напился и совершил необдуманный поступок. Это вышло случайно и никто не виноват». Я знаю кто виноват – его отец, что он сделал такого – это вопрос по существу, я не знаю на него ответа

В школе все как обычно. Весь класс говорит о прошедшем дне рождении, как все было здорово и дорого. Я уже не могу слышать о деньгах. Все продается, все покупается, у кого есть деньги, тот рулит. ЗАДОЛБАЛО!!! Деньги деньгами, без них никуда, но они не согреют, не утешат, не скажут: «не бойся, все пройдет». Они не живые.

Моя голова забита мыслями. Классуха твердит, что наша единственная обязанность – думать о школе. Какая школа? Что это?

Федорова возомнила, что мы с Пашкой поругались из-за нее, а поскольку руки он «сломал» сразу после праздника, значит, с расстройства, что у него с ней ничего не склеилось. Оказывается, она его «бортонула». Я не сдержалась и сказала ей, что она дешевая потаскушка и что Пашка ее уступил приятелю. Все, Федорова – мой злейший враг. Зато я окончательно помирилась с Ленкой и Машкой. Только мы почти не общаемся, не о чем. Школа, Самсонов, Интернет, «кто что сказал» – совсем не те темы, которые меня в данный момент интересуют.

Мама считает меня наивным ребенком, Вадиму не до меня, он, кстати, сегодня опять улетел в командировку.

Я каждый день встаю в 7 утра, во сколько бы накануне не легла, умываюсь, крашусь, трачу кучу времени на выбор одежды, прихожу из школы и заваливаюсь спать вплоть до прихода мамы. Сегодня ходила на английский, там тоже тоска, мне очень нужно было увидеть Лешку иначе бы я не пошла (есть одна идея). Я не понимаю, зачем мне одеваться, ходить в школу. Я знаю одно, если я с утра не накрашусь и не оденусь, то никуда не пойду, раскисну и как следствие – доведу маму до ручки. Ей трудно, но мне тоже не сладко.

Я хочу к Пашке.

28.11. Пятница

После школы я поехала в больницу. Чихать я хотела на запреты неодаренных умом и сообразительностью людей. Мое присутствие способно спровоцировать стресс. Черта с два! Он был рад меня видеть. Отдельная история, как я пробивалась к нему в палату. Джеймс Бонд отдыхает. Сначала я позвонила, назвалась службой доставки кондитерских изделий, узнала в регистратуре № палаты, Лешка одолжил мне белый халат, один его преподаватель по физиологии как-то связан с этой больницей, толи диссертацию пишет, толи подрабатывает там, точно не знаю. Я прикинулась студенткой, которую послали найти этого Романа Анатольевича и отдать ему нечто конфиденциальное. Таких ухищрений не потребовалось, препятствий я на своем пути не встретила. Больница частная, посетители ходят, когда хотят, главное, чтобы пациенты возражений не высказывали.

Пашка выглядит даже хуже, чем я ожидала: бледный, глаза ввалились, щеки ввалились, руки по локоть забинтованы. В палате он лежит один. Я разбудила его своим приходом, думала тихо посижу рядом, но, выгружая шоколадки и вафли, перевернула бутылку с минералкой. Он проснулся и вместо приветствий мы минут десять молча целовались.

Отлегло. Это мой Пашка, живой, теплый, рядом. Так легче верить, что все в порядке и все плохое рано или поздно пройдет.

– Скажешь, что я дурак? – усмехнулся, в конце концов, Паша, поднимаясь на подушках.

– Сам знаешь, не хочу об этом, скажи лучше, когда тебя выпишут? – фыркнула я в ответ, устраиваясь удобнее на краешке его постели.

Изголовье кровати приподнимается, при желании можно подлокотники поднять и сидеть, как в кресле, я таких еще не видела.

– Уже могли выписать, чего-то тянут, буду лежать, пока швы не снимут, неделю еще то есть. Расскажи чего-нибудь…

Я смотрела на него, чувствуя, что-то сломалось. Он говорил бодрым, веселым голосом, улыбался, а глаза оставались грустными. Он не раскаивается в содеянном, он жалеет, что ему помешали, хоть вслух об этом не скажет и повторять попытку не станет. У меня ощущение, что он забил. На проблемы, на себя, на жизнь… Хорошо бы я ошибалась.

– Прости, что говорю об этом, но ты мне очень-очень-очень дорог. Не бросай меня одну, обещай, что не бросишь.

– Обещаю, – он сжал в руке мою ладонь, – Для тебя все, что угодно, – он говорил искренне, я это чувствую, нет, я просто знаю.

Больше ни о чем серьезном мы не говорили, я трещала о школьном мюзикле, заваленной контрольной по алгебре, стычках с Федоровой, повторных президентских выборах. Пашка быстро устает и ходит, в буквальном смысле держась за стены. Трудно на это смотреть и еще труднее сохранять невозмутимость, будто все так и надо. Ничего. Пройдет. Я собиралась пробыть у него час-полтора, а вместо этого просидела весь день. Врачи и медсестры, заходившие в палату, на меня косились, но ничего не говорили. Только одна красота попыталась напомнить мне о времени и нежелательности моего присутствия. Пашка ее послал, грубо и откровенно. Нас разогнала моя мама, заглянувшая к Пашке после работы. В больнице она кричать на меня не стала, дождалась вечера, когда я вернулась с танцев.

Понимаю ли я серьезность ситуации?! Здрасте, а кто твердил, что ничего особенного не случилось? Пашку ограждают от всех внешних влияний, бояться рецидива, а я при чем? Как будто школьные дрязги способны довести до самоубийства! Я высказала маме все, что думаю по этому поводу. Если бы она и Вадим принимали меня всерьез и слушали внимательнее, то давно поняли, что я не угроза его жизни и здоровью, в отличие от его собственного отца. Я впервые почувствовала, мои слова не улетели в никуда, от меня не отмахнулись как от надоевшей мухи. Мама наконец-то поняла меня правильно.

Мы сидели на кухне, все серьезные разговоры в нашем доме происходят на кухне.

– Я хочу оградить тебя от лишних переживаний, – призналась она, сменив в итоге гнев на милость.

Я хотела ответить, что если бы это было так, она не забеременела бы, но промолчала. Это было бы нечестно, это ее жизнь, она вольна поступать так, как считает нужным, только пусть при этом не пытается контролировать меня и мои переживания.

– Когда Пашку выпишут, он вернется к нам?

– Вообще-то Игорь надеется забрать его домой, – задумчиво обронила мама, – он хочет все исправить. Он неправильно повел себя, узнав, что Паша творил в Болгарии… – она выжидательно посмотрела на меня, очевидно ожидая града вопросов или откровений.

Основное я знаю, вероятные подробности меня пугают, и говорить об этом я не хочу.

– Поздно, ничего уже не исправить. Да и не сможет он, кишка тонка. Пашке лучше жить отдельно. Или он вам надоел?

– Дело не в этом, мы не его родители, мы ничего не решаем. Думаю, я напрасно согласилась, чтобы он у нас жил, получится теперь, что мы его выгоняем. Его мать так просила уговорить его вернуться…

– Мать просила?! – удивилась я.

Мама поморщилась как от зубной боли.

– Мы не в праве судить, мы все совершаем ошибки. Игорь посоветовался со специалистами, взглянул на ситуацию с другой стороны, он жалеет…