Ваня пошел к своим коллегам, которым нужна была помощь в купировании приступа какого-то буйного больного. Я же отправилась в палату к своему подопечному.
Сев напротив него через стол, я постаралась заглянуть в его глаза. Он старательно их прятал.
«Он тебе всё рассказал?» – прочитала я по губам.
– Что ты подразумеваешь под словом «всё»?
«Про ту врачиху?» – подняв на меня вызывающий взгляд спросил он.
Я прочитала насмешку на его лице. Он ничуть не раскаивался, даже наоборот. В его глазах блеснул огонек презрения ко всему человеческому роду.
– Да.
«И что же? Теперь ты упрекаешь меня за это? Возненавидишь? Будешь относиться ко мне так же, как и она?» – он зло усмехнулся, и я увидела, что он уже готов причинить мне столько же боли, сколько причиню ему я, если встану на её сторону.
– Нет. Я тебя ни в чем не обвиняю.
Его взгляд резко изменился. Сначала он стал растерянным, но потом наполнился надеждой и теплом.
– Ты её предупреждал, – продолжила я, – и не раз. Она была с тобой жестока, ненавидела, издевалась. Ты всего лишь защищал себя. Пусть и доведением до самоубийства.
Он смотрел на меня и улыбался.
«Я думал, что ты не поймешь этого!»
– Ты считал меня глупой? Или таким же палачом, как и она? Разве я произвожу такое впечатление?
«Нет. Кстати, в моем мире тебя ждет сюрприз!»
– Какой?
«Увидишь».
– Что тебя беспокоит? – я пыталась уйти от мысли о том, что он был столь жесток с предыдущим врачом.
«Коснись моего сердца, прошу. Открой мне мою истину, ту, которую я должен знать, ведь я теряю себя, объявляю себе бойкот, отрицаю свое существование! Спаси меня…»
– Я только этим и занимаюсь, – постаралась я успокоить его страх.
Теперь я с нетерпением ждала ночи, а пока мы продолжили развивать его речь.
18.02.
Ваня зашел в палату и позвал на ужин.
Все, как обычно, картошка–пюре и гуляш. Меня вывел из себя этот отвратительный вид еды, и я пошла, взяла порцию для персонала. Поставив ее перед Германом, я отнесла его нетронутый поднос на кухню.
Санитары и повариха недовольно на меня покосились, но ничего не сказали. Мне тяжелее, чем им. Намного.
18.44.
После ужина мы вышли на улицу. Ваня остался с коллегами, а я повезла Германа.
Мне ужасно хотелось узнать, что меня ждет в его мире, но спрашивать его об этом я не стала.
Он молча осмотрел сад. Я подвезла его к скамье, села напротив него.
«Зачем ты идешь против системы?» – поинтересовался он.
– Что ты имеешь ввиду?
«Все эти показательные восстания, возвращение и обмен порций…»
– Меня бесит их отношение к пациентам!
«Научи их относиться иначе…»
– Ты прав. Я должна всё изменить.
Я встала и собиралась пойти, но он меня остановил.
«Куда ты?»
– Изменять мир к лучшему.
«Все уже ушли. Завтра будешь устраивать революцию».
Он потянул меня к себе, и я упала на его колени.
«Потанцуем?» – задорно улыбаясь, предложил он.
– Мы так уже танцевали…
«Я окрепну, и мы потанцуем, как положено… А пока, довольствуйся этим».
Я обвила руками его шею, а он начала вращать кресло в каком-то, одному ему известном, темпе. Я смеялась, радуясь этому.
Мы долго кружились, пока я не почувствовала пристальный взгляд на себе.
Из окна второго этажа на нас смотрел Еремеев. В тот момент мне было плевать и на него, и на сплетни, и на осуждения, и, даже на последствия.
Я освободила одну свою руку, подняла ее вверх и помахала наблюдателю. В тот же миг он отошел от стекла и опустил жалюзи. Теперь я ждала удара в спину.
19.23.
Когда я ввезла Германа в холл, позади меня раздался голос Еремеева.
– Так вот, в чем заключается Ваше лечение! – ехидно произнес он.