#Недо_сказочки

Мистер Грей вышел в гримерку, наскоро стер с лица пудру, которой его запылили штатные визажисты, и довольно щурился, глядя в подсвеченное со всех сторон зеркало.

Да, он неплохо сохранился, вполне сносно для своего возраста.

Мужчина вышел из студии, ласково кивнув узнавшему его охраннику. Я – тенью за ним.

Вечерний Нью-Йорк уже засверкал мириадами лампочек, толпы текли по его широким улицам, распадаясь на ручейки, кое-где уходящие под землю в глубинные воды, метро Большого Яблока.

До отказа заполненный вагон, давка, премерзкие запахи – всё это обычно действует угнетающе. Однако наш писатель был бодр и весел, его не брала ни ветреная погода на улице, ни хмурые лица попутчиков здесь под землей.

Дерек Грей снимал скромные трехкомнатные апартаменты со своей семьей: женой-домохозяйкой и двумя кукольно-красивыми дочками, младшей тогда едва исполнилось пять.

Не теряя благодушного расположения духа, мистер Грей добрался до дома. Лифт отвез его тучное тело на восьмой этаж, где со скрипом распахнул двери, выпуская литератора на темную лестничную площадку.

– Опять перегорела, – буркнул Дерек, отыскивая в кармане ключи.

Я – за его спиной.

Дверь скрипнула и открылась во внутрь.

От дома, где есть дети обычно ожидаешь криков и визгов; бросающихся на шею любому гостю, а особенно папе, маленьких, пахнущих карамельками тел, веселых кудряшек, смешных песенок и совсем не обидных дразнилок.

Ничего этого.

Тишина.

Дерек даже не сообщил о себе, не включил свет. Никакого «Милая, я дома!» или «Папочка вернулся».

Мы вместе прошли в квартиру.

В гостиной на диване – его жена, у ее ног – младшая дочь, с машинкой в руках. Старшая – в кресле, с раскрытой книгой. Голова опущена, и могло бы показаться, что девочка читает. Но у всех троих закрыты глаза.

Будто они уснули.

Будто кто-то нажал невидимую кнопку «стоп».

Я вежливо кашлянула, проявляясь. Поздоровалась и представилась, глядя на ошалевшего писателя. Чётко по протоколу.

– Здравствуйте, мистер Грей.

Мужчина кивнул, сделал шаг назад, его округлившиеся глаза нервно забегали.

– Я Алишия Уильямс, редактор. Вы обвиняетесь в наглом и многократном плагиате чужих идей, фантазий и снов. Кроме того, вы украли слишком много энергии.

– П-п-п-ростите?

– Не прощу. Вы будете вымараны из истории Земли как глупая опечатка.

Жаль всё-таки, что мир о нём никогда не вспомнит. Хорошие книги писал, нечего сказать, хорошие. А человечишко он был так себе.

Железная звезда

– Билет на Железную Звезду. Взрослый.

– Двадцать кредитов. Когда возвращаетесь? На какое число заказать обратный шаттл?

– В один конец, пожалуйста.

Я поймала сочувствующий взгляд густо накрашенных глаз кассирши, успокаивающе улыбнулась и поплелась в зал ожидания.

Вечный сквозняк и дымный, смолистый запах. Что-то вроде пропитки для шпал, так пахнет там, куда я направляюсь. Звезда – планета-завод. Сталелитейная промышленность поработила эту небольшую человеческую колонию, поглотила, растоптала, замучила.

Если я скажу вам, что на планете весом пять секстиллионов тонн всего два ресторана, один кинотеатр и три миллиона перерабатывающих предприятий, вы сможете представить себе этот размах.

Заводы, везде заводы, с самодурством начальства и клубами едкого дыма от плавки металла, со воняющими кислыми щами столовыми и серыми лицами рабочих.

Очередной приступ кашля заставляет меня согнуться пополам. Ноют ребра. Нахожу глазами что-то вроде автомата с кофейной бурдой, поднимаюсь, медленно и тяжело переступая негнущимися ногами, прислоняю потрепанную финансовую карту к замызганному табло. Минус два кредита – грабеж средь бела дня.

И вот наконец у меня в руках то, что здесь на космовокзале гордо величают «кофе». Горячо, сладко и даже пахнет приятно. Блаженно жмурюсь, сжимая холодными пальцами стаканчик из пластика годного к переработке. Первый глоток согревает и дает сил дышать. На вкус конечно дрянь, ну что ж поделать?

В зале ожидания не больше десятка человек. Кто-то нервно наматывает круги, кто-то дремлет вдавившись в сиденье и опустив голову на грудь. Все с чемоданами, а у меня только маленькая сумка, в ней карточка с остатками кредитов, планшет и помада. Были еще таблетки от кашля, но закончились по пути на вокзал.

Медленно растягивая сомнительное удовольствие, допиваю синтетический кофе, бросаю стаканчик в стоящий рядом перерабатыватель. Древняя технология, простая как молоток – использованный пластик расплавляют, превращая в маленькое булькающее болотце. Когда его накопится достаточно, из горячей массы начинают лить стаканчики. Десятки, сотни, тысячи.

Такие аппараты есть и на Железной Звезде. Кажется там все помешаны на штамповке и масовом производстве. Штампуют все, начиная от металлических болванок, заканчивая новостями и даже людьми. Не то, чтобы их прямо штампуют… На Земле об этом не принято говорить. Нам под кожу вживляют чип, который запрещает некоторые несанкционированные действия: самоубийство, бегство с планеты, порчу имущества; он выделяет какое-то вещество, которое что-то там замыкает в мозгу, и тебе становится так тошно, что даже пошевелиться нельзя.

Я вот свой выжгла. Мало кто на это решается. Это больно и, говорят, может привести к смерти. Сначала нужно раскалить докрасна иглу и ввести под кожу в районе подмышки. Это, между прочим, больно. Коснуться горячим металлом чипа, это должно сбить его настройки. Повторять эту операцию следует до тех пор, пока не сможешь самовольно разбить тарелку. Чтобы пройти этот простейший тест мне потребовалось девять раз уколоть себя. Потом, в эйфории я переколотила всю посуду в общежитии.

В зале ожидания раздался звонок.

Шаттл номер пятьсот двенадцать прибыл на стыковочную платформу. Повторяю, Шаттл номер пятьсот двенадцать, следующий до космовокзала Железная Звезда, прибыл на стыковочную платформу.

Я хватаю сумочку, сдерживаю очередной порыв кашля и, пружиня кроссовками по покрытому серой плиткой полу, спешу к капсуле. Шаттлы стоят на платформе до пяти минут. Когда человечество открыло дрожащее пространство, полеты в космосе невероятно подешевели. Строго говоря, никто никуда не летит. Перемещается только выделенная область вокруг корабля.

Так что современные летательные аппараты за редким исключением не имею даже двигателя. Только держатель. Они походят скорее на бронированные трамваи, чем на настоящие космические корабли. На земле я ходила в музей и видела аппараты двадцатого и двадцать первого века, вот это – масштаб! Огромные, с ракетоносителями, и прочими прибамбасами.

А сейчас? Ну, что это? Бронетрамвай на сорок человек, который вызвали только для меня?

На Железную Звезду нет постоянных рейсов. Если кто-то туда соберется, ему или ей следует сразу озаботиться покупкой обратного билета, потому что там их не продают. Нет даже кассы. Только стыковочная площадка. Оттуда не улететь.

Я сбежала в грузовом отсеке товарняка. Страшно было и холодно. Слава Космосу, залезла в отсек, где перевозили термочувствительную аппаратуру. Как же не хочется возвращаться!

Подбегаю к шаттлу, почему их так называют – не имею ни малейшего понятия. Я еще могу развернуться и зашагать прочь. Прочь от этого места. Уйти. Не вспоминать про Железную Звезду. Забыть её как страшный сон. Я еще могу…

Уже нет.

Засовываю билет в щель для приема талонов, расположенный в боку летательного аппарата. Он с шумом втягивает бумагу, пищит, подсвечивает зеленым, скрежеща открываются старые двери.

А ты что думала, в это захолустье будут гонять новейшие модели? Да, нет, конечно, древние Ласточки ещё справляются.