Комиссар, часть 3. Завершившие войну

Белоусов заканчивал телефонный разговор:

– …до полного расстрела снарядов. Потом сразу берите на передки и на погрузку. Все!

Положил трубку. Стоявший рядом связист принялся снимать аппарат и сматывать кабель.

– Пойдемте, Аглая Павловна, на воздух, а то мне еще за сборами проследить надо, – Белоусов встал, опираясь на бог весть откуда взявшийся тут медицинский костыль.

Аглае «воздух» осточертел за сутки хуже горькой редьки. Хотелось побыть тут, в домике, хотя бы в иллюзии тепла – все равно ни одного целого окошка. Но она поняла, что Белоусов хочет обсудить что-то отдельно от Князева.

Они остановились в дюжине шагов от будки – дальше по кромешной темноте идти смысла не было.

– Сильно досталось? – спросила Аглая.

– Шесть сотен убитых, почти две тысячи пропавших без вести, без малого пять тысяч раненых. Снарядов считайте что не осталось совсем. Патронов хорошо если по десятку на винтовку. Оставаться здесь нельзя, нам не пережить еще день на этой позиции…

– Да я про ногу.

– Нет, мясо – осколками. Через неделю брошу эту ходулю, похромаю сам. Но давайте к нашим делам.

Вражеская осветительная ракета взмыла в воздух. На миг усталое лицо собеседника проступило перед Аглаей – и тут же потонуло в черных тенях, а после и вовсе скрылось.

– Раз вы остаетесь с Князевым, имейте в виду… он лично, судя по всему, из этой атаки вернуться не планирует.

Они немного помолчали. Стоять на ногах обоим было тяжко – ему из-за ран, ей от усталости. Мороз щипал щеки. Время поджимало. По всем разумным причинам этот разговор следовало завершить как можно скорее. И все же оба они с минуту молчали, не глядя друг на друга, потому что не знали, что тут сказать.

Новый порядок поставил краскома Князева перед выбором: сдать себя и своих соратников либо пожертвовать родными детьми. Все, кто хоть немного его знал, понимали, что играть по этим паскудным правилам он не станет и выбор такой совершать откажется. Пуля в висок – не его стиль. Потому он остается прикрывать отступление своей армии.

Пусть теперь комиссар Гинзбург только попробует упрекнуть ее за подрыв санитарного поезда, пусть только попробует!

– Так что я, собственно, вам хотел сказать, Аглая Павловна, – Белоусов нарушил наконец тягостное молчание. – Не проморгайте момент дать отступление, попробуйте до этого дожить. Постарайтесь отойти, кто сможет. Артналет наш без четверти три, атака сразу после него. Я оставлю для вас паровоз с парой вагонов. В шесть он уйдет при любых обстоятельствах.

– Я поняла. Мой доклад?

– Серега доложит. До скорого.

***

На рубеж атаки выходили ползком и короткими перебежками. Белые стали пореже вешать ракеты, а дежурные пулеметчики прекратили палить на каждый шорох. Но у противника мало кто спал – по всему фронту слышался звук лопат об землю, переговоры, стук копыт, скрежет ложек об котелки.

Всего у красных здесь осталось под три сотни бойцов. Разбились они не по подразделениям, а по своим близким тем или иным способом – кто земляки, кто служил вместе, кто сдружился за этот походный год. Старшим команд объяснили весь нехитрый замысел: фронт между железной дорогой и главной улицей села, не потеряешься, направление – прямо. Бей, покуда сила в руках есть, и вся недолга.

Они, ветераны пятьдесят первого полка, были все рядом. Князев, Аглая, Лекса и еще полтора десятка человек. Командарм определил свое место в центре, по сигналу свистка всем вперед, действовать больше штыком и гранатой. И ни в коем случае не останавливаться.

Артиллерия ударила вовремя. Все десять оставшихся орудий, беглым огнем по квадратам, по всему фронту осыпали гранатами предположительно занятые противником позиции. Ни о какой корректировке речи не шло. Сейчас арьергарды красных должны начать отход следом за основными силами.

Аглая, укрывшись полулежа в большой снарядной воронке, наблюдала за Князевым. Тот сидел шагах в десяти от нее, привалившись спиной к печи разрушенного дома. Вспышки разрывов на миг освещали его, откручивающего крышки на длинных рукоятках гранат. Пока собирались и готовились, помимо дела он не сказал и пары слов, ни ей, ни кому-то еще, лишь молча пожимал протянутые ладони.

Никто не обманывался этой суматошной канонадой. Огонь лишь не дает врагу немедля тронуться в преследование. Сейчас на той стороне все попрятались в укрытия и готовы к встрече. Есть лишь десяток-другой секунд, чтобы сразу после снарядных разрывов ринуться вперед и забросать гранатами погреба и воронки, в которых сгрудилась чужая пехота, пережидая обстрел. Враги отряхивают землю с касок, сквозь звон в ушах пытаются расслышать новую угрозу, мешкают возвращаться на позиции – а вдруг пушки еще не окончательно замолчали? Надо успеть наказать их за эту нерасторопность, чтобы с теми, кто уцелеет, сойтись на штык и револьверный выстрел в упор.

Очередная группа разрывов легла в сотне саженей впереди – артиллерия перенесла огонь в глубину, в район возможного сосредоточения батальонных резервов. Длинная трель сигнала подбросила красных на ноги. Князев, поднявшись во весь рост своей уродливой однорукой фигуры, выплюнул изо рта свисток, зубами рванул вытяжной шнур гранаты и ринулся вперед, даже не глядя, последовал ли кто за ним.

Аглая предпочла бы десяток рейдов вроде вчерашнего одной такой атаке. Тут надо, чтобы руки и ноги действовали вперед головы, «думать» спинным мозгом, полагаться на интуицию и надеяться на свою удачу. В этом деле она была недостаточно зверем, потому заранее решила для себя, что будет держаться возле Князева и немного позади. Бежать, когда он бежит, падать вслед за ним и тому подобное. Чутье и опыт будут беречь его лучше, чем он сам. И, быть может, тех, кто вокруг него.

Она перебегала, ползла, падала, швыряла перед собой гранату за гранатой из сухарного мешка через плечо, расстреливала один за другим магазины своего «Люгера» по мечущимся теням в овальных касках, моргала на вспышки чужих выстрелов из темноты, не успевая испугаться.

Обнаружила себя в груде каких-то кирпичей. Дышать морозным воздухом больно, во рту сухо, ноги дрожат, крутит судорогой. Положила рядом пистолет, сдернула флягу с поясного ремня и, пока пила, пыталась понять, где находится и кто с ней рядом. Вон Князев впереди, открыв дверцу нагана, ловко вытряхнул из барабана гильзы, вытащил что-то из кармана бекеши и, зажав оружие между колен, принялся один за одним вставлять патроны в каморы. Кто-то еще из своих, лица не видно, с зажатой в руке гранатой всматривается в темноту. Сзади и по бокам близкие шаги, переговоры в полный голос, длинная очередь из трофейного ручного пулемета куда-то в сторону противника.

Над головой возвышается металлическая громада, напоминающая абстрактную скульптуру авангардиста вроде Боччони. А ведь это изувеченная снарядами паровая мельница! Аглая сидит в обломках строения, на чердаке которого начала вчерашний день. Вперед пошли с южной окраины села, значит, продвинулись саженей на триста.

Еще три дня назад в такой ситуации Князев приказал бы что-то вроде: «Хорош, закрепляемся тут!» или даже скомандовал отступление. Потенциал этой атаки исчерпан, противник худо-бедно выставил из резервов вторую линию обороны на пути их движения. Дальше им не пройти.

Князеву нужно идти дальше. Ей – нет. Пока – нет.

Поэтому Аглая осталась неподвижна, когда командарм закрыл дверцу, взвел курок и, вскочив на ноги, гаркнул:

– Вперед!

На голос темноту в сотне шагов впереди разорвали десятки выстрелов. Князев упал, не сделав и двух шагов. Аглая быстро переползла туда, где он лежал. Командарм еще тяжело и хрипло дышал, хотя ниже груди был весь залит кровью. Неприятельская стрельба не прекращалась, но вся шла поверх голов. Неопытные бойцы, да еще и второпях, всегда берут прицел выше, чем следует.

– Командир жив! Помоги оттащить! – крикнула Аглая парню, случившемуся неподалеку.

Лекса, перебежкой проскочив открытую проплешину, рухнул рядом. Видно, он тоже решил держаться поближе. Вдвоем они сумели затащить Князева обратно в руины мельницы за несколько секунд до того, как противник разобрался наконец в обстановке и повесил над головами осветительную ракету.

Вынув свой свисток, Аглая скомандовала отход. Сильно поредевший отряд, огрызаясь огнем, возвращался развалинами села. Их особо не преследовали, провожая длинными неприцельными очередями станковых пулеметов. К одинокому эшелону из трех товарных вагонов на покинутый разъезд вместе с Аглаей вышло сорок шесть человек, да полтора десятка тяжелораненых притащили на санях и носилках. У нее совсем не осталось патронов. Последняя французская граната хранилась у сердца, в специально вшитом потайном кармане шинели. Ее Аглая сберегала для особенной встречи, час которой пока не пробил.

Глава 7

Глава 7

Ротный командир Объединенной народной армии Алексей Егоров (Лекса)

Январь 1920

– Доктора бы сюда, – беспомощно сказал Лекса.

– Смысла нет, – тихо ответила Аглая.

У разъезда, где выгружались из поезда остатки добровольцев, их ожидали санитарные сани. Туда едва поместились тяжелые раненые, те, кто не мог идти сам. Четверо из них умерли еще в вагоне, у остальных, пояснил усталый фельдшер, шансы есть – у всех, кроме Князева.

Фельдшер был новенький и не узнал легендарного командарма в лицо, иначе, верно, потеснил бы ради него других, рискуя, что перегруженные сани увязнут в снегу. Но сообщать ему, кого он сейчас вычеркнул из списка живых, никто не стал. Князев бы этого не хотел. И без фельдшера ясно как день было, что командир – не жилец.

Командарма положили на снег, и дюжина человек осталась с ним.

– Не смей говорить о командире как о покойнике! – взвился Лекса, и Аглая, всегда такая ершистая, слова ей поперек не скажи, только положила руку ему на плечо. Вьюга бросила Лексе в лицо горсть колючего сухого снега.

– Надо бы лежанку командиру собрать, замерзнет же… – сказал Лекса. Сознание пыталось привычно схватиться за какую-нибудь работу, за то, что можно сделать – только бы уйти от понимания, что сделать уже ничего нельзя.

– Не нужна ему лежанка, – сказала Аглая. – И, право же, Алексей, надел бы ты шинель. Командиру теперь без надобности, а если ты замерзнешь насмерть, кому лучше будет?