Комиссар, часть 3. Завершившие войну

Синие сумерки за окном превратились в серые. Помещения командного пункта заполнялись людьми. Еще до того, как Аглая проснулась, Белоусов отдал необходимые распоряжения – боевое охранение отвели на передний край, посыльные отправились в части, с которыми не было телефонной связи. Те, кому повезло провести эту ночь под крышей, хотя бы и в амбаре, теперь спешно разбегались по своим позициям.

От маленького стола, за которым ели, перешли к большому, где была расстелена карта. Туда же перенесли керосинку, добавив в ней огня. Заступивший новый дежурный начал заполнять журнал боевых действий. Аглаю с посыльным Князев отправил на наблюдательный пункт.

На чердаке под двускатной крышей было слуховое оконце в торце и по два на каждом скате. Здание мельницы хоть и заметно возвышалось над застройкой села, предоставляя неплохой обзор, все же не торчало, как церковная колокольня. По обе стороны от железной дороги, верст на пять в каждую сторону, белесыми хвостами тянулись дымы десятков костров – как ни пытайся скрывать силы, а людям зимой под открытым небом без огня ночь не пережить. Кое-где по белому снегу чернели ломаные линии свежих траншей, но все больше точки одиночных окопов.

Аглая устроилась поудобнее, глянула в бинокль в северном направлении и начала наводить резкость; тут же рванула первая трехдюймовая граната. За ней еще одна, и еще. Разрывы ложились по северной околице села, почти в версте от паровой мельницы. Но затем раздался короткий вой, после него – разрыв за спиной, на южной околице. Да это пристрелка! Сейчас начальник артиллерии белых поделит прицел и начнет бить внакладку, как раз примерно по тому району, где она сейчас.

Аглая повернулась к посыльному – пареньку лет семнадцати. Судя по выражению его лица, ему было скорее интересно, чем страшно. Аглая сказала:

– Беги вниз, в подвал. Тут сейчас начнется…

Сбилась, затруднившись описать это словами. Но парень оказался не робкого десятка:

– Ты ж не идешь. А я чего, хуже тебя? Будет что командиру передать – тогда пойду. А покамест останусь при тебе.

Аглая верно поняла, что артиллеристам белых надо изменить установки прицела по результатам пристрелки. Она не учла только, что еще им требуется пересчитать эти результаты на другой калибр. Новый вой был другим тоном, а затем впереди, в полусотне сажен, взметнулся огромный веер черной земли с маленькой огненной сердцевиной. Неописуемо громкий лопающийся звук разом заложил уши ватой, заменив всё тоненьким звоном на одной ноте. Повсюду вылетели оконные стекла, кроме тех домов, где опытные люди приклеили полосы бумаги и марли на жеваный хлеб – там они повисли осколками. Здание мельницы дрогнуло, выдохнув кирпичную пыль.

Аглая сжалась под слуховым оконцем, крепко прижимая к груди бинокль. Удары пошли один за другим. Сорокадвухлинейные и шестидюймовые частили вперемешку. Шрам на животе заныл, к горлу подкатила тошнота, руки мелко задрожали. В какой-то момент она со стыдом поняла, что все еще вжимается в стену, хотя уже минуту нет разрывов. Высунулась в окно, прижала к глазам бинокль и закричала, едва слыша сама себя:

– Ориентир четыре, правее ноль-пятнадцать, дальше двести шагов, три роты пехоты противника в боевых порядках!

И повернувшись к посыльному, зло добавила:

– Ну, чего сидишь! Бегом к командиру!

Убедившись, что посыльный задачу уяснил, Аглая вернулась к наблюдению. Командир белого батальона развернул цепи на фронте сажен в двести, с густыми поддержками, построив свои силы почти что в два эшелона, и наступал вдоль дороги между селом и станцией. До врага с ее места было версты две. Аглая в восьмикратный бинокль еще успела удивиться их необычному облику. На бойцах были серо-голубые шинели цвета «блё-оризон» и овальные каски. «Союзники» щедро делились излишками закончившейся мировой войны, в то время как запасы рухнувшей империи подошли к концу. Видимо, шить солдатскую форму по русскому образцу у Нового порядка сил не было.

На чердак пришел Белоусов, устроился рядом у слухового оконца, поднял свой бинокль. Сюда со второго этажа вела простая лестница из двух жердей с поперечинами. Однорукому Князеву по такой подняться – целая история.

– Осторожно, мы против солнца, – напомнила Аглая об опасности выдать себя бликом на линзах.

Белоусов, кивнув, отпрянул вглубь помещения и сказал, глядя в бинокль:

– Ума не приложу, что им там наплели? Будто нас тут всех убило и можно просто прийти в село? «Артиллерия сокрушает, пехота занимает»? Очень легкомысленно идут.

– Нам как вообще, сильно досталось?

– С полсотни орудий било, дивизионный артполк и не меньше четырех батарей тяжелых. Но коротко, расчет на шок. В селе, по-моему, целого строения не осталось, а по станции, смотрите-ка, ни одного снаряда не попало. – Белоусов перехватил взгляд Аглаи на свой испачканный кровью рукав шинели и пояснил: – На первом этаже трехдюймовый в подоконник угодил, все посыльные переранены. Слава Богу, без убитых обошлось.

– Я и не заметила. А Князев?

– Поехал туда, – начштаба указал глазами в сторону наступающих.

Над передним краем обороняющихся взлетела зеленая звездочка на дымном хвосте. Повстанцы разом открыли беглый огонь из винтовок и пулеметов. Наступающие цепи замедлились, остановились, кое-где попятились, где-то залегли. Буквально через минуту избиения поредевшие передние ряды белых побежали назад. Поддержки развернулись в цепи, попытались прикрыть огнем отступающих. Десяток пулеметов красных перенес огонь на них, и винтовочная трескотня разом умолкла.

От переднего края обороны с единым криком тысячи с лишним глоток поднялась контратака. Князев не собирался так просто отпускать потрепанного противника. Легкораненых добивали штыками, бегущим стреляли в спины. Те, кто имел шанс спастись, его лишались. Уцелевшие заражались паникой, солдаты освобождались от воли командиров, и те теряли управление своими подразделениями. В поле взметнулся десяток черных разрывов – неподвижным заградительным огнем белые прикрывали отход своей пехоты. Сквозь звуки боя прорезался медный голос горна – пора возвращаться.

– Этот тур – всё! – заявил Белоусов, пряча бинокль в футляр. – Поедемте и мы за Князевым.

Насчет ни одного целого строения – это начальник штаба преувеличил. Да, везде повылетали стекла, где-то крыши торчали в небо развороченными стропилами, горело сено во дворах, но разрушенный полностью дом попался только один – двухэтажный магазин на главной улице. Деревянное на кирпичном цоколе здание обратилось в кучу хлама, оставшийся стоять угол жался вокруг печной трубы. По дороге к передовой позиции Аглая поинтересовалась:

– Почему Князев не перейдет в наступление? В Шереметьевке белых от силы полк. Если сейчас навалимся на них всеми силами – выбьем и займем.

– Ну, во-первых, такой удар лишит смысла ваш рейд, – рассудительно ответил Белоусов. – Ведь они сожмутся в глубину, а не растянутся. Там, куда вы собираетесь бить, будет как раз их передний край и ближний тыл. Ну и во-вторых, что важнее – хорошая пехота, вынужденная действовать против сильной артиллерии, быстро портится. Десять верст по чистому полю под огнем… да, этот полк мы собьем, но и сами будем больше ни к чему не пригодны. Задача, наоборот, вытянуть как можно больше их пехоты на себя, заставить штурмовать нас, захватить их за пояс, на штык и гранату. Навязать им размен одного за одного, простоять до темноты, закапываясь в землю.

– То есть нам надо как можно скорее использовать боевой дух наших солдат, пока он не сошел на нет, и нанести потери противнику за счет своих потерь. Цинично, – зло усмехнулась Аглая.

– Оставьте идеализм в делах военных Саше Гинзбург, – сухо ответил Белоусов.

Аглая быстро глянула на него. Да, Саша хоть и провела на фронте год, но по сути осталась глубоко штатским человеком, и ее причитания о недопустимости того и сего изрядно всех утомляли. Хотя в итоге она делала все, что требовалось, но сколько же рефлексировала впустую… Мужу, наверно, доводилось терпеть это чаще, чем друзьям.

– Если дать людям недельку пособирать вести из дома, они решат, что умирать, даже и за правое дело, им теперь вовсе не с руки, и пойдут своей головой выкупать родных, – продолжил рассуждать Белоусов. – А еще через месяцок многих своих бывших подчиненных мы увидели бы в охранных отрядах. Что делать, жить-то как-то надо. Если бы у Князева было другое решение на пользу революции, он бы его применил. Но пока люди идут в бой, считая, что сильнее их никого нет, пока они верят, что победят, это надо успевать использовать. Даже если мы, командиры, знаем, что разгромить противника на этом поле боя мы не сможем.

Белоусов подал Аглае руку, помогая перебраться через рухнувший на улицу забор. Аглая была гораздо более ловкой, чем он, но обижать его не стала и руку приняла.

– То есть, получается, мы им врем?

– Аглая Павловна, вы же из семьи потомственных военных. Вы превосходно знаете разницу между стратегией и тактикой. Победить должно общее дело – революция, в нашем случае – а не конкретно мы.

Упоминание о семье Аглаю разозлило, но по существу ответить было нечего. Логика войны! Попала собака в колесо – пищщи, но бежи!

Остаток пути провели молча. Князева отыскали в обывательской избе на северной окраине, в окружении командиров полков, их порученцев, посыльных… в общем, всех, кто, оставаясь в стороне от боя, маялся вопросом – а как там?

«Там» оказалось двенадцать пленных, включая взводного подпоручика, захваченный французский станковый пулемет, напоминающий комариное жало на трех тонких ногах. Счастливые лица невредимых победителей, веселая матерная брань, быстрая дележка нехитрых трофеев да сани, увозящие перебинтованных раненых.

Аглая вслед за Белоусовым чуть замешкалась, проходя в горницу – тут и без них народу хватало. Князев обрадовался ее появлению:

– Гланька, собирайся. Дай им, – командарм махнул рукой в сторону противника, – время посуетиться… Раз нахрапом взять не вышло, сейчас будут изыскивать все, что под рукой и от железки, глядишь, войска оттянут. Час, не больше, выжди и езжай. С Михалычем реши, кого в конвой к себе возьмешь. Пока вон будь на станции, там санитарную летучку загружают, дак ты за порядком присмотри. А то, знаешь, есть у нас ухари ввосьмером одного с подбитым глазом на перевязку нести.

На станцию Аглая прибыла через полчаса в сопровождении четверки верховых. Лишний подвижной состав отсюда убрали еще ночью. Из двух десятков «здоровых» паровозов, собранных для этой операции Белоусовым, на станции оставалось три, под санитарные летучки. Один из них, пробежав по разворотной петле, пристроился в голову маленького поезда из двух зеленых пассажирских вагонов третьего класса. Раненых оказалось не так много, чтобы формировать полноценный состав; но некоторые из них выживут, только если будут доставлены в госпиталь в ближайшее время. А раз отправляют тяжелых, то нет нужды держать тут и тех, кто ранен легче. Провожающие из частей просили передавать приветы родным, совали письма и принимали кисеты с табаком, складные ножи, зажигалки из рук людей, уезжающих с войны. Те сквозь боль ранений улыбались – дескать, вам тут нужнее, мы-то еще наживем.

В общей сложности около сотни человек в сопровождении санитаров и медсестер отправлялись в тыл, под опеку доктора Громеко. Именно по его настоянию на бортах вагонов закрепили простыни с нашитыми на них крестами красной материи. Доктор потребовал, чтобы весь санитарный транспорт был помечен соответствующей символикой. Когда разговор зашел об этом впервые, Князев посмотрел на врача как на блаженного, а обычно сдержанный Белоусов захохотал: «Тут, уважаемый Юрий Владимирович, не война, на нас ее законы и обычаи противник не распространяет. У него здесь истребление бунтовщиков, возмутительной черни и красного отродья. Но… береженого Бог бережет. Будь по-вашему».

Дежурный дал отправление. Паровоз плавно, без гудка тронулся и, хлопая отсечкой, начал набирать ход. Аглая взглянула на часы – им тоже пора. Тронув коня, пошла шагом вдоль пути, с расчетом выехать со станции на идущую рядом с рельсами грунтовку. Верстах в пяти к югу, у разъезда 334-я верста начиналась набитая тропка в западном направлении, на которую намечалось свернуть, так что пока им было по пути с поездом. По станции он шел медленно, подпрыгивая на стрелочных переходах, так что почти и не оторвался от разведчиков. Но за выходным семафором прибавил хода и начал быстро удаляться.

– Командир! – услышала Аглая окрик одного из своих солдат. – Туда смотри!

За эту пару месяцев она привыкла к самолетам в небе Тамбовщины. Обычно одинокий аэроплан с далеким рокотом пролетал на большой высоте, мог покружить, в последнее время вот взял моду кидать листовки. Тут было другое. Три биплана неслись с запада плотно сбитым клином, солнце сверкало на стеклянных козырьках кабин и дюралевых корпусах. Высота полета и так была меньше обычного, а эти еще и пошли на снижение. Кренясь на правое крыло, повернули вдоль железной дороги, одновременно перестраиваясь в колонну. Звук мотора, обычно слышимый как размеренное ворчание, превратился в грохочущий рев, когда все самолеты ринулись прямо на Аглаю и ее спутников. Металлические прямоугольные лбы, щелястые борта, напоминающие жабры… Маленькие издалека, вблизи эти машины оказались немногим меньше товарного вагона. Даже для выезженных и ко многому привычных коней это было слишком, они прянули в стороны, норовя скакать куда угодно, только бы прочь от этого. Самолеты мелькнули над головами, Аглая рассмотрела бомбы, подвешенные под крыльями ровными рядами. Пытаясь совладать с конем, она крикнула своим, уже поняв, что сейчас произойдет:

– Туда, к поезду!

Все три машины вышли из атаки поворотом влево с набором высоты. Разрывы бомб замелькали вокруг санлетучки с частотой дождевых капель. Поезд сперва скрылся в облаке дыма и снежной пыли, а когда отгремело эхо взрывов и звуки самолетных моторов стали еле слышны, снова выехал на открытое место. Из окон второго вагона било пламя.

Паровоз затрясся, пошел юзом. Когда его колеса на ходу вдруг встали, из-под них полетели искры. Из будки машиниста выскочили кочегар с помощником, бросились бегом к месту сцепки между вагонами. Но пока поезд тормозил, пока они бежали, пламя разгорелось, перекинулось на стены и крышу, лизало языками соседний вагон и кричало десятками голосов запертых внутри людей. Помощник сунулся между вагонов первым, но крутить винтовую стяжку надо было долго. Не закончив работы, он вывалился на насыпь, окутанный дымом, зарываясь в снег обожженными руками и лицом.

Все это Аглая видела на скаку, по дороге к месту остановки. Спешилась как раз когда кочегар в свою очередь покатился вдоль пути, сбивая пламя с рабочей робы. Она могла бы прыгнуть в огонь сама – ей бы хватило сил крутить тугой винт и даже скинуть пудовую стяжку с вагонного крюка; но после этого она неминуемо отправится в госпиталь и за успех операции, которой должна руководить, ручаться не сможет.

Аглая обвела взглядом своих людей, выбрала из них не самого сильного, но самого отчаянного, взмахнула рукой и скомандовала: