Рай на земле

И продолжала надеяться.

О разделе огромной квартире на Кутузовском проспекте нечего было и думать, но, может быть, она все-таки поймет, что жизнь не может не меняться? Что у нее есть внук, что мы уже взрослые люди, что нам скоро тридцать, скоро сорок, сорок пять!

Как мог он решиться на эту поездку, не согласовав ее предварительно с матерью? Просто чудо какое-то! Анну Ивановну нельзя оставлять одну, старуха – как мысленно звала ее Лидия – была давно и серьезно больна, и вот уже два года возле нее постоянно кто-то находился. Это было нелегко при их с мужем плотном рабочем графике, при том, что сын заканчивал университет и наотрез отказывался считаться с бабкой и терпеть ее капризы, но они исхитрялись как-то успевать, жертвуя, разумеется, отдыхом, не самыми важными встречами, отделываясь телефонными звонками от друзей и знакомых и постоянно докладывая Анне Ивановне, где кто из них находится и когда будет дома. О каких-то поездках в такой ситуации и думать было нечего. Лидия Дмитриевна и не думала. А вот Олег, оказывается… надо же, не ожидала от него! Собраться в Анталью, когда мать больна и ничего не знала о намечающемся отпуске!

Видимо, пришел предел его терпению.

«Она не возражала!» – как бы не так! Вчера они пережили настоящую бурю. Пришлось спешно уговаривать приходящую медсестру пожить у них, свекровь была вне себя, но потом вдруг неожиданно успокоилась и даже повеселела.

Это озадачило Лидию Дмитриевну больше всего. Неужели все было так просто? И она зря мучилась столько лет, боясь возразить этой женщине и сделать хоть что-то по-своему? Неужели надо было всего-навсего проявить твердость разок-другой, и эта железная леди сдалась бы без единого выстрела?

Или тут что-то другое? Старость, например, обычная старость, лишающая сил и притупляющая вкус к борьбе? Или Олег… ей показалось, что муж сказал матери что-то, пока сама она обсуждала с Леной разные мелкие практические вопросы. Да, кажется… когда они говорили об уборке… Галина Петровна придет, как обычно, и все приготовит… потом о прачечной… о том, что надо оставить денег на лекарства, некоторые заканчиваются, на две недели не хватит…

Точно! Он сказал что-то вроде: я нашел и двух недель мне хватит. И Анна Ивановна переменилась в лице, повелительно, снизу вверх махнула рукой в их с Леной сторону – королевский жест, черт бы ее побрал, эту старуху, вспомнишь, и не раз, студента Раскольникова! – и, уже выходя, чтобы оставить мадам наедине с сыном, Лидия Дмитриевна отчетливо услышала слово «наконец-то».

Его произнес не Олег, она была уверена. Интересно, о чем это? Явно не об их поездке, которая привела старуху в ярость.

– Как это ты ее успокоил? – спросила она, едва муж вышел от матери и кивнул медсестре, что можно делать укол, пациентка готова. – Чудеса, да и только.

– Я слово знаю! – улыбнувшись, Олег так элегантно ушел от ответа, что Лидия Дмитриевна почему-то не стала приставать с расспросами.

Она была счастлива.

Слово «наконец-то» вертелось у нее в голове, потому что это для нее наступило оно – долгожданное «наконец-то». Пусть только на две недели, пусть не по ее выбору, но так даже лучше: раз Олег захотел сделать такой сюрприз, пусть все так и будет! Подумать только: две недели моря, отдыха, солнца, две недели не думать о свекрови, не слышать ее голоса, не беспокоиться о том, чтобы успеть куда-то вовремя, чтобы всех предупредить, все спланировать, все купить, все предусмотреть.

Она была счастлива, обзванивая коллег и знакомых, отдавая последние распоряжения на работе, говоря всем, что свекровь, эта мудрая и все понимающая женщина, спокойно отпустила их отдохнуть, не возразив ни слова.

Только оказавшись в самолете и услышав, как муж, перед тем как выключить мобильный телефон, поспешно набирает номер и снова, как всегда, докладывает матери, где именно они находятся, на каких местах сидят и во сколько по московскому времени приземлятся в Турции, она почувствовала, что радовалась напрасно.

Что от свекрови ей никогда не избавиться.

Что эти бесконечные звонки испортят им весь отдых, как уже бывало раньше.

Что вокруг множество молодых женщин, которые будут красоваться топлесс на пляже, в то время как она неизвестно еще влезет ли в свой старый цельный, прикрывающий все, что она пыталась прикрыть, купальник.

Что собиралась она слишком поспешно и вряд ли взяла все необходимое и даже почти наверняка оставила свое единственное нарядное платье.

Что ей не дает покоя это невпопад сказанное старухой слово.

Что Олег затеял что-то, что посчитал нужным скрыть от нее. И о чем прекрасно осведомлена ненавистная свекровь.

– Мама, я абсолютно уверен. Да. Да, найду… обязательно. Да, разумеется, сразу же позвоню.

– О чем это вы? – сделала последнюю попытку Лидия Дмитриевна.

– Как всегда, – пожал плечами муж, убирая отключенный телефон. – Маман в своем репертуаре: позвони, когда приземлитесь, позвони, когда доедете, позвони, когда разместитесь!

– А что ты найдешь?

– Время. Время, чтобы ей позвонить, что же еще!

Ей очень хотелось поверить. Она всегда или почти всегда верила Олегу, но сейчас с неприятным чувством какого-то прозрения видела, что он лжет.

И что его разговор с матерью был совсем о другом.

4

Вера распахнула окно и замерла.

Вот оно, все то, о чем она столько лет мечтала: яркое небо, совсем не такое, как над Москвой, яркая, каких-то совсем других оттенков зелень, черепичные крыши, ярко-белые стены (господи, они их моют, что ли?!), этот особенный, так и не забытый ею за столько лет запах (что это так пахнет: цветы, вода, трава, здешнее солнце?) и странно-полосатое море. Почти зеленое ближе к берегу, оно вдруг становилось синим, потом бирюзовым, потом голубым, и Вера отчетливо видела не размытые, а почему-то словно начерченные границы цветов – без полутонов, без переходов.

Смотри, вот оно – море.

И главное, вот она – Турция! Разве не об этом ты столько лет мечтала?

Она вдохнула поглубже, чтобы надышаться, насытиться этим воздухом, пропитанным солнцем, морем, зеленью и цветами, чтобы раствориться в нем, чтобы вернуться туда, куда вернуться невозможно. Вот он, этот яркий, сияющий мир – снова перед ней. Только теперь он ничего не обещает, кроме приятно проведенного отпуска, роскошного пляжа, шикарного отеля, купания и загара.

Она снова вдохнула, осознавая каждый свой вдох и совсем не чувствуя выдохов, словно ей хотелось, чтобы весь этот воздух, без остатка, принадлежал ей, только ей одной. Разве он не мог принадлежать ей?

Нет, теперь уже нет, не надо себя обманывать. Ты просто гостья здесь, ты никто. Она не твоя – эта такая знакомая, манящая страна, со своими запахами, морем, горами в утренней дымке, красками без полутонов.

Вера встала очень рано, специально завела будильник, но проснулась еще до того, как он ее разбудил. Завтрак начинается с восьми, ложатся обитатели отеля, судя по вчерашнему вечеру, поздно, так что вряд ли сейчас кто-нибудь помешает ей побыть в одиночестве и нарушит ее планы.

Планы! Как громко сказано! Разве это план – просто выйти из гостиницы, пойти не на пляж, а совсем в другую сторону, в город, туда, куда редко забредают туристы, которым лишь бы солнце светило да море плескалось, выйти и идти куда глаза глядят?! Идти и глядеть этими глазами – в никуда и на все сразу: на дома, и на смуглых людей, и на узкие улочки, поднимающиеся в гору, на крошечные лавчонки, перед которыми по утрам непременно моют тротуары, и на дальние горы, голубовато-зеленые, похожие на задремавших когда-то давно динозавров.

Когда-то она уже видела все это, как же давно это было! Сколько же… почти двадцать лет? Да нет, не может быть! Вера привычно подсчитала: университет она закончила в восемьдесят седьмом, а уехала через несколько месяцев, в восемьдесят восьмом. Была весна, холодный и слякотный московский март, после которого весенняя Анкара, куда они прилетели, показалась просто раем. Потом она узнала, что март здесь – чуть ли не самый холодный месяц и что в Турции есть места, куда больше похожие на рай, чем их стремящаяся выглядеть современно и по-европейски столица.

И вовсе не двадцать, поменьше! Но как все похоже, господи! Тогда она тоже смотрела на горы и все эти экзотические красоты, а жила воспоминаниями. Это сейчас смешно: какие воспоминания у двадцатидвухлетней девчонки, а тогда все воспринималось всерьез.

Она приехала в Турцию с мужем, как тогда говорили, в качестве «члена семьи», и ей было абсолютно все равно, куда и зачем она едет. Эта поездка, с таким трудом организованная для недавнего выпускника ИСАА – Института стран Азии и Африки, поездка, за которую шла настоящая борьба в Госкомитете по экономическим связям, поездка, означавшая для них, молодой семьи, работу на несколько лет, деньги если не совсем в валюте, то в чеках Внешэкономбанка, возможность купить машину или квартиру, пользоваться престижными магазинами «Березка», то есть, по всеобщему мнению, полное и абсолютное советское счастье.

Вере было все равно. Зачем ей чеки и «Березка», вступление в кооператив и советское счастье, если обычного, человеческого счастья у нее нет и быть не может!

А счастья не было.

Она чуть не испортила все дело, с таким трудом организованное и зависящее от многих людей, и не потому, что она не хотела ехать, или не понимала важности этой поездки для мужа, или желала испортить его только начинающуюся карьеру, – нет, ни подобных, ни каких-либо других соображений у нее не было, просто ей было все равно. И она искренне повеселилась, когда их с мужем, уже собравших целую гору документов и прошедших десятки инстанций, пригласили для последнего инструктажа в тяжелое, неприятное здание того самого комитета по экономическим связям, который ведал подобными назначениями. Этому собеседованию придавали огромное значение: как же, переводчик, выезжающий в капстрану, должен же он получить последнее напутствие от Большого брата, а то не дай бог, наговорит чего-нибудь не того жителям капиталистического рая, и они составят неверное представление о советской действительности и об обитателях другой части земли.

Серый молодой человек в сером, хорошо сидящем костюме (где он его взял, интересно, подумала Вера, столкнувшаяся с проблемой поисков чего-нибудь приличного перед недавней свадьбой), весь лоснящийся и ставший почти перламутровым от сознания собственной важности, произнес небольшую преамбулу о достойном и недостойном поведении по ту сторону занавеса, о необходимости сохранять, несмотря ни на что (интересно на что, подумала Вера, на витрины, что ли? тогда «не смотря» раздельно!), коммунистические идеалы, о чем-то еще слышанном с детства, привычном и скучном.

Шел, вернее, только начинался восемьдесят восьмой год, занималась заря нового царствования, назревала очередная оттепель, о многом на кухнях говорили уже смелее, а иногда произносили и такое, что пару лет назад казалось бы страшной крамолой, все пытались осмыслить, что же есть эта таинственная гласность и где ее границы, – но система, хорошо выстроенная, добротная, старая система работала по-старому, разве что серые молодые люди сделались чуть осторожнее, любезнее и молчаливее: мало ли что, неизвестно, чем это все обернется. Серые люди постарше снисходительно улыбались, будучи уверены, что уж их-то системе ничего не грозит при любом ветре, ибо систему стоили так, что за десять лет не разрушишь, особенно ветром, – а там, кто знает, да и нам уж на пенсию.

«Особое значение, – и Вера вздрогнула, поскольку унеслась мыслью далеко, вполне равнодушная к серому молодому человеку и его словам, а тот повысил голос и смотрел прямо на нее, словно угадав в ней слабое звено в этой цепочке, – особое значение мы придаем моральному облику советского специалиста за границей, его семейным отношениям, его поведению в те моменты, когда он полагает, что его никто не видит…»

Дальше последовали какие-то скрепленные скрепкой бледно отпечатанные листочки, которые следовало внимательно прочитать и подписать. Это вам – как члену семьи. У молодого человека оказались горячие руки – как это там, пришло ей в голову, горячие руки, чистое сердце, холодная голова? Или наоборот? Холодные руки, горячее сердце, чистая голова… нет, точно не так! Ей стало смешно, и под подозрительным взглядом серого приспешника серых кардиналов Вера сделала вид, что читает.

Зачем? Разве все уже не решено? Разве от этой подписи что-то зависит? Разве можно всерьез воспринимать инструктаж надутого молодого человека? И легкая Верина закорючка с мышиным хвостом появилась на последнем листочке намного раньше, чем предполагалось.

«Уже прочитали?» – позволил себе подобие удивления молодой человек.