Утро вечера

– Да я только и думаю, куда бы её предать, эту форму, особенно фартук.

Аня положила манжеты под небольшой камень, чтоб не улетели, и, расстегнув на боку фартук, рывком стянула его через голову. Широко размахнувшись, со всей силы швырнула его вниз, в кипящие волны.

– Мне давно кажутся неуместными эти дебильные фартуки! – пересиливая ветер, прокричала она, злорадно провожая взглядом летящую вниз чёрную тряпку: вот сейчас она шмякнется на камни, и её навсегда смоет волной.

Прогремел гром!

Аня вздрогнула. Всё-таки гроза? Открыла глаза, озираясь. Опять гром. Что-то грохнуло в прихожей их квартиры. Действительность в момент вернула всё на свои места. «Я же дома совсем одна!» Громкие шаги направляются в её, Анин, закуток… И Гамлета нет рядом, нет никого. Она в ужасе приподнялась на локте, ища глазами, что бы схватить потяжелее – безнадёжно. Под руку попала только книжка. Сердце замерло, больная едва не вскрикнула…

Из-за шкафа высунулось краснющее Танькино лицо, рот до ушей, зубищи блестят белющие.

– Ну как ты тут без меня?

– Ты! Да ты… Как же ты меня напугала! – Аня без сил откинулась на подушку, прижав к груди орудие самообороны, «Большие надежды» Диккенса.

– Мне же твоя мама ключи дала. Чтобы тебе не вставать.

– Ну, говорила она… Что ж греметь-то так?

– Да не гремлю я, ну дверью хлопнула – случайно. Ну, портфелем промахнулась – кинула на стул, он упал. Случайно.

Аня на мгновение прикрыла глаза, пытаясь ухватить остатки… сно-свидания. Тщетно.

– Думала, фартук разбился, так грохнуло… Из-за тебя даже не попрощалась. Ох! И манжеты остались на скале.

– Ты случайно не…

– Случайно.

– Вот что значит, укольчика давно не делали. Манжеты! Лежала бы уж да вовремя готовила половинку.

– Они были такие… сплошной свет, – продолжала Аня с закрытыми глазами. – Как только они могли творить такое в свои тёмные века? Ну да, вот они и творили сами себе солнце – кружевом, вышивкой жемчугом, витражами…

– А ты-то сама: не говоришь – прям гладью вышиваешь. Не хочешь ли случайно заговорить мне зубы? – с притворно-сладенькой интонацией поинтересовалась подруга.

– Случайно. Ты – ангел-копьеносец. У тебя не иглы, а копья. Я уже ходить не могу.

– Иглы как иглы, задница у тебя больно нежная, малахольная. А глаза у тебя не болят, случайно? За книжки уже схватилась, жить без них не можешь?

– Я давно заметила, медработники ведут себя как какие-то генералиссимусы, просто обожают командовать беспомощными больными, как своими солдатами.

– Давай, переворачивайся на живот, больная, пока я тут буду готовить.

Танька ушла кипятить шприц.

– Кого я сейчас видела, не поверишь! – прокричала она из кухни.

«Господи, да кого же? Неужели Принца? Да она ведь не знает…»

– Вовчика нашего, Скорого.

«Час от часу не легче!»

– Что, ему в тюрьму захотелось?

– Сначала его ещё поймать надо.

– Вот мы с тобой уже знаем, что здесь он, увидит кто-то из прихихешек, сдадут тут же.

– Да что он, дурак, что ли? Тогда убежал, и сейчас убежит.

Медсестра в готовности номер один со шприцем наголо.

– Больная, готова? – виртуозно фонтанчик лекарства из острия.

Аня обреченно откинула одеяло.

– Все медики – садисты.

– Ещё какие! Как засадят, засадят…

– Ой-ёй-ёй! Я бы никогда не смогла – взять и проткнуть живого человека иголкой.

– Ага, ждала бы, пока помрёт?

– И циники, – готовая заплакать по-настоящему, причитала Аня. – Вижу я, с каким удовольствием ты это делаешь – мучаешь меня. Потом нужен будет курс лечения попы после этих уколов. Чтобы она не отвалилась.

– До свадьбы заживёт твоя попа.

– До твоей, может быть. Но не до моей.

– Это ещё почему?

– Да зачем это нужно, вообще, только чтобы быть, как все? А потом мучиться?

– Ещё чё придумаешь? Свадьбы отменить, значит? Да? Ну тогда и тебя бы не было!

– Ну, не было бы, подумаешь. Никто бы и не заметил. Да мама всегда говорит: «Я тебя не хотела! Отец уговорил». Никто бы сейчас не болел, чушь не городил бы.

– Сама ведь понимаешь…

– Ай, да почитай Мопассана, всё он давно сказал: когда им надо завоевать, они способны на всё – такую золотую пыль в глаза пустят и в стихах, и в чём угодно. Как только добьются или женятся, того хуже, всё! Что дальше? А дальше неинтересно. Скучно, господа. Начинают себя развлекать: изменами, или игрой, или пьянством. А женщины должны всё это терпеть. Страдать и терпеть.

– Мопассан твой – дурак какой-то малахольный, что всех по себе равнять?

– Да, он плохо кончил, вообще-то… Но писал он правду. Реализм это называется.

– Правда разная бывает, – Таня была непревзойдённым мастером «последнего слова».