Я от Яники

С языками с моего рождения у нас все было и сложно, и просто. Просто, так как папа решил сразу начать разговаривать со мной только на украинском. Исключительно и только, и не могу вспомнить ни единого разу, когда мы бы общались на русском. Просто было бы как-то нелепо и непривычно. С мамой папа разговаривал на русском, хотя мама, слушая нас, немного научилась и украинскому. Сорок лет спустя, работая гостевым лектором в университете Ивана Франка во Львове, мама очень жалела, что тогда не научилась свободно разговаривать по-украински. А с мамой мы разговаривали на эстонском.

Вот так и получилось, что я выросла в семье, где было постоянно три языка и смесь разных культур и мировосприятий.

Из журналов я читала «Барвiнок», вечерами мы слушали программу «Время», праздновали с салютами Новый год, в обязательном порядке я читала Лесю Украинку и историю Украины, ходила в эстонскую школу и не ощущала никаких противоречий.

И что же получилось в итоге? Я выросла в окружении трех языков, и потом осваивать новые, финский и английский, было, наверное, проще, хотя работать над ними пришлось, как и до сих пор я работаю над усовершенствованием украинского языка и терминологии. Одно же дело разговаривать дома с папой, другое – прямые ТВ-эфиры. Сама потом переслушиваю и иногда переслушивает педагог украинского, выделяя ошибки. Для меня владеть чистым и красивым языком – это элементарное уважение к языку, себе и к моей стране.

Постоянные путешествия тогда стали нормой, и я начала ощущать, что нет ничего страшного, когда новая страна и опять «на рюкзаках» – это просто обычная жизнь. Также жизнью, хотя и не такой простой, было, когда я с мамой в одиннадцать лет переехала в Финляндию. Это был переезд в новую страну, и пришлось одновременно учится в двух школах – и в Эстонии, и в Финляндии.

И потом в разные годы я жила в разных странах и городах, и тогда уже достаточно просто осваивалась. Правда, со временем уже тяжелее расставаться с местами и городами. До 20 лет я, в основном, прожила в Эстонии, потом пять лет в Финляндии, еще пять в разных странах – задев и Штаты во время iT-boom, – и с 2007-го я уже постоянно живу где-то между Украиной и Эстонией.

И нет никакого «кризиса идентичности». Я эстонка и украинка, и не вижу в этом противоречий, так же как и не вижу причин анализировать «а кто я больше?». Абсурдный вопрос. Не измеряла. А в детстве, когда у меня спрашивали: «А ты кто?», намекая на это «эстонка-украинка», я безобидно отвечала – «Я Яника». Мой папа украинец и мама эстонка – и я не вижу необходимости определяться на процентные соотношения или что-то усложнять.

Глава 2. Развод родителей, бабушка и дедушка и комнаты, полные света

Когда мне было одиннадцать, родители решили развестись. Пусть это останется их личной жизнью, но дело было просто в разных характерах и темпераментах. Папа, или «тато», очень любил маму, и, хотя мама потом вышла замуж, а папа женился, она осталась его любовью на всю жизнь. И тепло, и грустно.

Не знаю, что стало последней каплей, но мама взяла меня и уехала на год в Финляндию, а папа приехал в пустую квартиру. Она очень боялась, что он увезет меня в Украину, а он, наверное, и не думал, что может нас потерять. Просто они были такие. Сложно было.

Остаются ли после этого шрамы, не мне судить, но я до сих пор почему-то боюсь, что, когда кто-то уйдет, он уже не вернется. Даже когда любимый мне человек ночью встает за стаканом воды, я сразу просыпаюсь. Не знаю, связано ли это с памятью папы, оставшегося в одиночку в пустой квартире.

Потом мама познакомилась с отчимом, и он стал одним из любимых членов нашей семьи. Они вместе уже почти двадцать лет. Отец уехал обратно в Питер, считая, что ему, как художнику, там проще, чем в маленьком Тарту. Моя мама сейчас уже вышла на пенсию – она всю жизнь проработала в Тартуском университете доцентом, изучая вымирающие финно-угорские языки, точнее вотский.

Мой первый шаг был в Тарту, первая любовь в Чабанах, первый зуб выпал где-то под Усть-Лугой в путешествиях с мамой к вотам, а «Касабланку» я полюбила в Финляндии.

Когда мы с мамой переехали в Финляндию, мне было одиннадцать лет. Я, по сути, почти не говорила на финском, знала только те слова, которым мама меня научила во время прогулок за городом, или которые слышала по телевидению.

Мы переехали в Турку – зеленый студенческий городок, похожий на Тарту, – и меня отправили в школу у дома. До сих пор я не говорила по-фински, но тут пришлось начать: уроки-то шли на финском. К тому же, вскоре надо было сдавать экзамены и в Финляндии, и в Эстонии. В итоге я в том году закончила школу в двух странах и освоила базу финского языка, в том числе и просматривая (и прослушивая) фильмы на английском, читая и переписывая субтитры на финском. Я с первого класса училась в специализированной языковой школе, английский у меня был сильнее, и это стало выходом – учить второй иностранный через более знакомый первый иностранный. Я, наверное, пару сотен раз пересмотрела «В джазе только девушки» и «Касабланку». До сих пор люблю эти фильмы и помню многие диалоги и цитаты. Ну и «Zorro» и, надо признаться, мультики – «Чипа и Дейла». Ребенок с детством из Советского Союза после ежиков в тумане попал в Финляндию…

Этот год в Финляндии я помню почти как вчера. Большие пустые комнаты и треск пола, от которого я каждый раз вздрагивала. Сок, который разбавляли водой, чтобы экономить, и купоны, которые вырезали из газет: там писали, где сегодня продукты дешевле. Не говоря уже о том, как вкусно я научилась готовить жареную и панированную селедку. Кстати, привычка смотреть в магазине «что сегодня дешевле» и, исходя из этого, готовить, осталась до сегодняшнего дня – хотя, может, уже и не особенно надо. Но мама, оставившая все папе, после возвращения из Финляндии на заработанные деньги купила красивую квартиру в новостройке возле леса. От школы это был, наверное, самый дальний дом города, и я вставала в 6:30, чтобы сесть на автобус в 7:05 и с пересадкой успеть на уроки в 7:45. Вставала и завтракала я сама, и не проснуться на первый звонок будильника означало гарантировано опоздать на уроки. Мне сейчас кажется, что я редко опаздывала, и это точно научило чувству ответственности. Но зато за домом был прекрасный лес, где отчим меня научил кататься на лыжах, как потом научил и горнолыжному спорту на тех немногих горках, или, точнее, холмах, которые можно найти в Эстонии.

После смерти матери отчима квартиру у леса поменяли на белый дом начала прошлого века с высокими потолками и верандой. Когда-то здесь был кинотеатр, но в советские времена построили стены и разделили дом на несколько квартир. Когда мои купили дом, они убрали лишние стены, и он стал опять светлым и полным воздуха и пространства. Дом, где всегда с удовольствием встречают друзей.

Дедушка умер, когда я приехала в Эстонию сдавать экзамены. У него был быстро прогрессирующий рак крови, и он не хотел, чтобы я приходила в больницу и видела его слабым и беспомощным.

«Его больше нет», – сказала просто бабушка и закрыла двери в комнату, где я играла с подружками. Я как сейчас помню, как стало тихо – тогда словно пропали звуки и сам воздух.

Так я его и запомнила: темноволосым, радостным и трудолюбивым, посвятившим свою жизнь сельскому хозяйству. Стоящего в светлой кухне на первом этаже хрущевки среди парков, где я постоянно перелезала через балкон, чтобы прыгать по гаражам или лазить по деревьям.

«Наша лисичка пришла», – смеялся дедушка, укладывая в гриль новую курицу, когда из коридора звучал мой голос. Как много было света и любви.

И как тихо стало в тот день, когда он ушел. Бабушка умерла, когда я уже училась в университете и жила своей жизнью. Она болела, наверное, болезнью Альцгеймера или чем-то похожим – когда постепенно уходит вся память, узнавание близких и даже картинки из прошлого. Ты видишь, как человек удаляется, не понимая, что происходит. Сначала ушла долгосрочная память и дедушка, потом постепенно и мы стали теми непонятными людьми, которые к ней ходили. Как ей, наверное, было сложно…

Мы не понимали, что бабушка не выходит в город не потому, что не хочет, а потому, что боится. Боится своей растерянности, того, что уже не всегда понимает, куда идти, и все больше удаляется от обычной и привычной жизни. Даже на сегодняшний день нет лекарства, которое вылечило бы эту болезнь, есть только те, что замедляют уход. Я до сих пор упрекаю себя, что мы не поняли раньше. Хотя что могла заметить двадцатилетняя девочка, живущая в другом городе, если даже моя мама не заметила.

Я до сих пор во сне вижу бабушку. Она ничего не говорит, но она всегда в комнате моего детства, где много света, и я понимаю, что она хочет сказать: «Отпусти, не мучай себя». И в ее словах так же много света, как было в моем детстве – и я просыпаюсь в слезах.

Глава 3. Девяностые. молодой стартапер и самый прибыльный бизнес

Наверное, впервые моя предпринимательская жилка у меня проявилась примерно через год после развода родителей – во всяком случае, так мне помнится. Значит, мне было, плюс-минус, двенадцать лет. Как-то получилось, что мой папа ушел в частный бизнес, который только начал возрождаться в молодой, восстановившей независимость Эстонии. Точнее, на бизнес его, думаю, натолкнула моя суперактивная мама, которой и тогда никто не мог сказать: «Нет».

Она переводила в Тартуском театре «Ванемуйне» работу иностранных хореографов и как-то наладила дружбу с продавцами программок и билетов. Вы же помните, что в те годы они, вместе с гардеробщиками, были главными. И именно они пустили маму в театр продавать наклейки. Гномики, Снегурочки, Красные шапочки, все как положено. Точнее, мама сама не продавала, а приносила папины наклейки, которые он рисовал и печатал в подвальной мастерской. Вместе с программками у девушек лет 70 можно было купить и прекрасных гномиков или Снегурочку. Я до сих пор помню запах этих наклеек. Шли первые годы независимости с валютными магазинами, жвачками «Турбо» и наклейками с гномиками.

Звучит, может, и не «по-крупному», но эти гномики позволили купить мне целые полки новых книг и родителям, наверное, тоже что-то. Но как-то постепенно период гномиков прошел и наступил период «Шанс» – настольной игры, которую папа нарисовал, печатал в Питере и продавал в России и Эстонии. Наступила эпоха молодой республики с безналом и первыми Nintendo. Помню, как в ЦУМе за проданные папины игры давали талоны, на сумму которых я могла выбрать немало всякого удивительного товара.

И именно игра Nintendo, купленная за «Шансы», сыграла важную роль в моем самом прибыльном бизнесе. Когда папа в очередной раз уехал в Питер, он оставил в коридоре ключи от подвала, что оказалось роковой ошибкой. Юная предприимчивая душа попала в подвал и обнаружила сотни игр в больших стопках. И родилась прекрасная идея монетизации.

Товар есть – нужен канал сбыта. Школа. Хорошо, если есть канал сбыта, нужен маркетинг. Школьное радио. Кто имеет доступ к школьному радио? Правильно – руководитель библиотеки. И как его замотивировать? Взять в долю. Еще логистика. Благодаря Nintendo это тоже решаемо.

Вот так и получилось, что в свои двенадцать я создала первый и до сих пор самый прибыльный стартап. Договорилась с мальчиками, что они будут носить игры в школу, а за услугу доставки смогут поиграть на моем Nintendo. Руководитель библиотеки будет объявлять по школьному радио, что в библиотеке продаются игры, и за это получать половину прибыли. Бизнес шел прекрасно, и мальчикам надоело столько играть в Nintendo. Понимание важности маркетинга и умение делиться прибылью в двенадцать лет меня до сих пор удивляет. Понятно, что весь оборот был прибылью, ведь прямых затрат не было. Сколько я успела заработать, не знаю, но родители говорили, что я еще год не просила у них карманных денег. Неправильное финансовое решение, согласна. Часть заработанного я точно потратила на книги, как и всегда тратила все карманные деньги.

Как я на такое решилась? Игр у папы было море, на игре было и мое имя, и он всегда разрешал брать, сколько захочу.

Папа узнал двадцать лет спустя – я случайно проболталась. Он долго и гордо смеялся, а потом спросил, я ли торговала в университетах. Нет, это была уже не я – у меня и так спрос превышал предложение.

Глава 4. Девочка в iT, нарушение пищевых цепочек и первая работа

Не помню, когда или почему я стала интересоваться компьютерами, но помню, что мама для своей диссертации купила компьютер уже в 90-м году. Мне было лет десять, и мы с мамой пользовались им по графику. Иногда она и ночью вставала, чтобы продлить свое время. Кстати, это была единственная вещь, которую мама забрала с собой при разводе.

Компьютеры тогда были скорее редкостью, и Интернет еще не был доступен обычным пользователям. Это был первый год девяностых. На самом-то деле это было такое безинтернетное время, что современным детям, наверное, оно кажется эпохой сразу после того, как вымерли динозавры, и непосредственно перед средневековьем, когда телевизор смотрели еще при свечах. Но, честно говоря, я помню и дискеты, и тетрис, DOS и потом dial-up. Синий экран и игры, где видны пиксели. Наверное, это уже мало кто помнит.

Терминалы с Интернетом были доступны только в компьютерном классе физфака, а сам класс почему-то был доступным для всех. Это стало моим любимым местом, сюда можно было прийти – после школы и оставаться до закрытия. Оттуда и все мои друзья, и соратники. Клубы я не любила, никогда туда не ходила, даже вино научилась пить в свои поздние двадцать, не говоря уже о другом. Кстати, другое, более крепкое, так и не научилась, и не люблю. Отличницей я точно не была, но в итоге на выпускной грамоте было больше пятерок, чем четверок. Имеет ли это сейчас значение? Вряд ли. Мне уже тогда было сложно учить предметы, которые я не понимала, зачем учить. Любила историю и литературу, хотя школьная программа того времени делала все, чтобы убить любовь к книгам.

Кто в свои школьные годы хочет читать или поймет «Илиаду», или «Одиссею», или даже «Старик и море» Хемингуэя? Сейчас я, кстати, Хемингуэя очень люблю. Почти все, кроме «Старика и моря». И моя любовь не прошла, потому что много читая я понимала – есть еще столько реально интересного. Хотя другим в школьное время казалось, что проще сдаться… Единственное, что я помню из школьной литературы, это монолог Гамлета на английском. Полностью. Такая у нас была суровая учительница английской литературы. А так как школа была специализированной, с углубленным изучением языков, то некоторые предметы также преподавали по-английски.

Постоянно обсуждается влияние родителей на выбор профессии, но у меня точно в генофонде не было запрограммировано, что я стану iT-шником. Во времена моего далекого детства о профессии «айтишник» и не слыхали, вот и не было ее ни в каком генофонде. Да, конечно, были инженеры и администраторы систем, но не было в нынешнем понимании программиста в тот далекий 1979 год, когда я родилась. А мама забрала компьютер с собой при разводе скорее для удобства, чем из глубокой любви к инженерии.

Мой отец – художник, он точно не возражал. В то время для него компьютер был неудобной вещью на столе, которая забирала место у красок и эскизов. Когда спустя 20 лет он купил лэптоп и стал пользоваться электронной почтой, а еще через пять лет после изобретения WhatsApp и мессенджеров стал пользоваться и ими, я почувствовала, что теперь официально наступил настоящий прорыв технологий. Я папу очень люблю, но это правда.

С влиянием отчима сложнее определиться. Он окончил факультет астрофизики, но с начала свободного рынка работал в одной из крупнейших iT-компаний Эстонии, которая занималась сбором компьютеров под своим брендом, Astrodata. Софт не писали, только комплектация компьютеров. Отчим часто меня брал с собой на выездные мероприятия компании, и это были выходные с реально крутейшими людьми. Именно людьми, не просто специалистами.

Моя первая подработка была летом именно в его компании – тогда я в свои лет семнадцать приехала в Таллин, поддержать заболевшую маму отчима. Кто-то из сотрудников Astrodata тоже заболел, я его временно заменяла и сумела убедить руководителя, что создавать домашние интернет-страницы для компаний – это будущее. Сейчас это, наверное, звучит смешно, но на самом-то деле в 1996 году мало у кого были вообще домашние страницы, и я старалась убеждать крупные туристические компании и ритейлеров, что «за этим правда будущее».

«Зачем? У нас же «Желтые страницы» в толстых справочниках. Вот мы в томе 3 на 655 странице», – был типичный ответ. Крутой маркетинг.

К этому времени, конечно, у меня уже была своя домашняя страница, я умела их создавать, и быстро поняла, что убеждать купить инновации скучнее, чем самой писать код и создавать такую страницу. В итоге, пару лет я проработала в Olivetti программистом интернет-банков, что было реально круто – так как это означало и поездки в Италию, в маленький городок Ивреа, в городок сотрудников Olivetti, где было так скучно, что раз в год меняли направление движения, чтобы городок оживить хотя бы на несколько дней. Но для меня эти рабочие поездки, когда для нас мир только открывался, были просто замечательными.

Так что, когда сейчас спрашивают: «Как ты попала в iT?», я не знаю, что отвечать. Просто так все сошлось. Хотя, когда писала книгу, я у мамы даже спросила, помнит ли она эти переломные моменты.

«Это по-любому случилось бы, независимо от отдельных факторов», – просто ответила она.

Спасибо, что у моих родителей не было своего ви?денья моего будущего, не было и амбиций, кем я обязательно должна стать. Ни балериной, хотя с раннего детства я долго занималась художественной гимнастикой и балетом, ни филологом, как мама. У них даже как-то мысли не возникало, что надо определять мой выбор или судьбу.

Глава 5. О Боге, ВУЗе и самом дорогом бренде в мире

Я считаю, что реально образование в сфере современного iT и инноваций в Украине на печальном уровне. Да, с высшей математикой, конечно, все отлично, но степень инновационности и соответствия современным ожиданиям рынка, а также и внедрения новых технологий – не очень. Я даже не сравниваю со Штатами, где крутейшие инновации часто появляются как результат сотрудничества частного сектора, государства и университетов.

«Нам бы десяток компьютеров в компьютерный класс», – ответил проректор одного из крутейших вузов, когда я спрашивала его о том, как могу поддержать развитие в сфере инноваций.