Как любить ребенка

Пятилетний ребенок может быть допущен в общество восьмилетних, а тех могут, в свою очередь, принять к себе десятилетние, которые уже выходят одни на улицу и у которых есть пенал с ключиком и записная книжка. Такой, старше тебя на два класса, мальчик разрешит многие сомнения, за полпирожного или даже даром просветит и обучит:

Магнит притягивает железо, потому что он намагничен. Самые лучшие лошади – это арабские, у них тонкие ноги. У королей кровь голубая, а не красная. И у льва, и у орла, наверное, тоже голубая (надо про это еще у кого-нибудь спросить). Если мертвец схватит за руку, то уж не вырвешь. В лесу бывают женщины, у которых вместо волос на голове змеи; он сам видел на картинке и даже в лесу видел, только издали, потому что вблизи как взглянет такая женщина, так человек превращается в камень (врет небось?). Он видел утопленника, знает, как родятся дети, и умеет из бумаги сделать кошелек.

И не только говорит, что умеет, но и сделал бумажный кошелек, а мама этого не умеет.

79. Не относись мы к ребенку, его чувствам, стремлениям, а значит, и к играм свысока, мы понимали бы, что он правильно делает, когда с одним охотно общается, а другого избегает, встречается поневоле и неохотно играет. Можно подраться с самым лучшим приятелем и скоро помириться, а с немилым и без ссор не захочешь водиться.

С ним нельзя играть: чуть что – в плач, сразу обижается, жалуется, кричит и беснуется, хвастает, дерется, хочет верховодить, сплетничает, обманывает – фальшивый, нескладный, маленький, глупый, грязный и некрасивый.

Этакая одна пискля неотвязная портит всю игру. Посмотри, как остальные дети стараются его обезвредить! Старшие ребята охотно примут в игру и малыша, и он может сгодиться, только пусть будет доволен второстепенной ролью, пусть не мешает.

«Дай ему, уступи, позволь: он ведь маленький».

Неправда: взрослые тоже детям не уступают…

Почему он не любит ходить туда в гости? Ведь там есть дети, с которыми он охотно играет.

Охотно, да только у себя или в парке. А там есть один человек, который кричит, там насильно целуют, прислуга обидела его, старшая сестра дразнится, и там собака, которую он боится. Самолюбие не позволяет ему назвать истинную причину, а мать считает, что капризничает.

Ребенок не хочет идти в парк. Почему? Большой мальчик грозился избить, гувернантка одной девочки обещала пожаловаться, и, когда он шел по газону за мячиком, садовник погрозил палкой; обещал принести мальчику марку, а она куда-то задевалась.

Бывают капризные дети, я перевидал их на врачебных приемах много десятков. Эти дети знают, чего хотят, только им этого не дадут: им нечем дышать, они задыхаются под тяжестью нежной заботы. Но если взрослые с патологически капризными детьми холодны, дети их презирают и ненавидят. Детей можно истязать неразумной любовью; закон должен взять их под защиту.

80. Мы выдали детям мундир детства и верим, что они любят нас, уважают и доверяют и что они невинны, легковерны и благодарны. Безупречно играем роль бескорыстных опекунов, умиляемся мысли о приносимых нами жертвах, и, можно сказать, нам с детьми хорошо – до поры до времени. Дети сначала верят, потом сомневаются, стараются откинуть коварно закрадывающиеся подозрения, иногда пробуют с ними бороться, а увидев бесплодность борьбы, принимаются нас обманывать, подкупать и эксплуатировать.

Выманивают просьбами, очаровательными улыбками, поцелуями, шуточками, послушанием, покупают за уступки, изредка тактично дают понять, что обладают некоторыми правами, подчас вынудят приставаниями, порой прямо спрашивают: «А что я за это получу?»

Сто разновидностей покорных и взбунтовавшихся рабов.

«Нехорошо, вредно, грешно… Учительница говорила в школе… Ой, если бы мамочка узнала».

«Не хочешь, как хочешь… Твоя учительница такая же умная, как и ты… Ну и пусть мама знает, что она мне сделает?»

Нам не нравится, когда ребенок, которого мы отчитываем, бормочет что-то себе под нос, в гневе с языка слетают искренние слова, а они нас не интересуют.

У ребенка есть совесть, только в мелких будничных стычках ее голос не слышен, зато выплывает наружу тайная ненависть к деспотичной (а значит, несправедливой) власти сильных (а значит, безответственных) мира сего.

Если ребенок любит веселого дядюшку, так за то, что благодаря ему он на какой-то момент свободен, что тот вносит жизнь, принес подарок. А подарок тем дорог, что удовлетворил давно лелеянную мечту. Ребенок намного меньше ценит подарки, чем мы думаем, и неохотно принимает от людей несимпатичных. «Ишь, купил!..» – кипятится униженный.

81. Взрослые не умные: не умеют пользоваться свободой, которой они обладают. Ведь такие счастливые, могут покупать все, что хочется, все им можно, а всегда на что-нибудь злятся и из-за чего-нибудь да кричат.

Взрослые не все знают; часто отвечают лишь бы отделаться, или в шутку, или так, что нельзя понять; один говорит одно, другой другое, и неизвестно, где правда. Сколько звезд в небе? Как по-негритянски тетрадка? Как человек засыпает? А вода живая? И откуда она знает, что на улице из нее должен сделаться лед? Где ад? Как этот человек сделал, что в шляпе из часов поджарил яичницу: и часы не испортились, и шляпа цела – это чудо?

Взрослые не добрые. Правда, родители дают детям есть, но они и должны давать, а то мы умерли бы. Они ничего детям не позволяют: скажешь им, а они в смех, и, вместо того чтобы объяснить, нарочно еще дразнятся. И они не справедливые, их обманывают, а они верят. Любят, чтобы к ним подлизывались. Если они в хорошем настроении, так все можно, а сердятся – все мешает.

Взрослые лгут. Неправда, что от конфет бывают глисты и что, когда не ешь, снятся цыгане; что, когда балуешься с огнем, ночью будешь рыбу ловить, а болтаешь ногами, так черта качаешь. Они не держат слова: обещают, а потом забывают, или увиливают, или не позволяют якобы за провинность, а ведь все равно не позволили бы.

Велят говорить правду, а скажешь, так обижаются. Неискренние: в глаза одно, а за глаза другое. Не любят кого-нибудь, а притворяются, что любят. Только и слышится: «Пожалуйста, спасибо, извините, всего хорошего», – можно подумать, что и в самом деле.

Усиленно прошу обратить внимание на выражение лица ребенка, когда он весело подбежит к взрослому и скажет в запале или сделает что-либо неполагающееся, а его резко и грубо одернут.

Отец пишет; вбегает ребенок с каким-то сообщением и тянет отца за рукав. Откуда ребенку знать, что на важном документе может сесть клякса? Отец взбешен, ребенок смотрит с недоумением: что вдруг случилось?

Опыт нескольких неуместных вопросов, неудачных шуток, выданных секретов, опрометчивых излияний учит ребенка относиться ко взрослым как к прирученным диким зверям, на которых никогда нельзя вполне положиться.

82. Кроме пренебрежения и неприязни, в отношении детей к взрослым можно усмотреть и некоторое отвращение.

Колючая борода, шершавое лицо, запах сигары отталкивают ребенка. После каждого поцелуя он добросовестно утирает лицо – пока не запретят. Большинство детей не терпит, чтобы их брали на колени; если взять ребенка за руку, то он мягко и постепенно ее высвобождает. Толстой заметил эту черту у деревенских ребят, она присуща всем: не растленным, не отупевшим от муштры.

О смраде пота и сильном запахе духов ребенок с омерзением говорит: «Воняет», пока ему не объяснят, что это гадкое слово, духи пахнут хорошо, только он пока не разбирается.

Все эти дяди и тети, у которых отрыжка, у которых все кости ломит, давление, горько во рту, сквозняк, сырость им мешает, боятся есть на ночь, кашель их душит, нет зубов, трудно подниматься по лестнице, красные, толстые, запыхавшиеся, – все это такое противное.

Эти их ласковые словечки, поглаживания, потискивания и похлопывания, эта их фамильярность, бессмысленные вопросы, смех непонятно над чем.

«На кого она похожа? Ого, какой большой! Поглядите, вырос-то как!»

Конфузясь, ребенок ждет, когда же это кончится…

Им нипочем сказать при всех: «Эй, штаны потеряешь» – или: «Рыбу будешь ночью ловить». Они неприличные…

Ребенок чувствует себя более чистым, лучше воспитанным, более достойным уважения.

«Боятся есть! Боятся сырости! Трусы: я вон вовсе не боюсь. Боятся, ну и пускай сидят себе на печи; нам-то чего запрещают?»

Дождь – выскочит из-под навеса, постоит под ливнем и со смехом бежит обратно, приглаживая волосы. Мороз – согнет руки в локтях, подымет плечи, старается не дохнуть, пальцы коченеют, губы синие, а сам смотрит на похороны или на уличную драку, а потом бегом, чтобы разогреться: «Брр, замерз. Здорово!»

Бедные эти старенькие, все не по ним, все им мешает.

И пожалуй, едва ли не единственное доброе чувство, которое ребенок постоянно к нам испытывает, – это жалость.

Видно, что-то им да мешает, раз они такие несчастные.

Папа, бедный, все работает, мама слабая, скоро умрут, бедные, не надо их огорчать.

83. Оговорка. Наряду со всеми этими чувствами, которые ребенок, несомненно, испытывает, наряду с возникающими у него и своими собственными мыслями, у ребенка есть понимание долга; он не освобождается полностью от навязываемых ему нами взглядов и внушаемых чувств. Активный – ярче и раньше, пассивный – позже и в смягченной форме, переживают конфликты раздвоения личности. Активный размышляет самостоятельно, пассивному «открывает глаза» товарищ по недоле и неволе; ни тот ни другой не систематизируют, как это сделал я. Душа ребенка равно сложна, как и наша, полна подобных противоречий, в тех же трагичных вечных борениях: стремлюсь и не могу, знаю, что надо, и не умею себя заставить.

Воспитатель, который не сковывает, а освобождает, не подавляет, а возносит, не комкает, а формирует, не диктует, а учит, не требует, а спрашивает, переживает вместе с ребенком много вдохновенных минут, не раз следя увлажненным взором за борьбой ангела с Сатаной, где светлый ангел побеждает.

Солгал. Взял потихоньку цукат с торта. Задрал девочке платье. Бросал камнями в лягушек. Смеялся над горбатым. Разбил статуэтку и составил, чтобы не было видно. Курил папиросы. Разозлился и проклял про себя отца.

Поступил плохо и чувствует, что это он не в последний раз, что опять на чем-нибудь споткнется, – самого потянет или подговорят.

Бывает, ребенок делается вдруг тихим, покорным, услужливым. Взрослые это знают: «Верно, совесть нечиста». Нередко этой странной перемене предшествует целая буря чувств, плач в подушку, раскаяние и торжественная клятва. Бывает, мы готовы простить, получить бы лишь заверение – ах, не гарантию – иллюзию, что проступок больше не повторится.

«А я не буду другим. Не могу я этого обещать».

Эти слова диктует честность, а не обязательно упрямство.