Немецкий брульон

– Нет, Карл, не для вашей фабрики сюжетец, – сказал Егорыч, наблюв картинку, – прости и ты, Густав. И не стал фоткать представленный перформанс. Не конкурс тут… на приз Дома Фаберже.

Эпизод 6. Четвёртый квартет Бима–Бартока

Мотель преисполнился бимовским храппеджио.

Раскатились по койке розовые шарики, поник нефрит–небрит пинг–понг.

Побежали тараканы кто куда, не вынеся психоделической музыки 100 тире 500 герц от маэстро Бима.

***

Allegro напомнило Егорычу детство – скрип колодезного вала, далекий перестук товарного поезда, затем бурчание живота проказника, наевшегося фруктов в соседском саду, и, наконец, встревоженное кудахтанье курицы, до смерти напуганной скотчтерьером[9 - Цитата из письма Алана Дента, цит. по: James Agate, «The Later Ego». Цитата злодейски и в то же время весьма искусно, то бишь умеренно ненавязчиво переделанная Егорычем под себя – «ленивого графомана» и совсем редко – плагиатора. В оригинальном же тексте цитаты речь идёт о Четвёртом квартете Белы Бартока, первоначально очень плохо принятом публикой. Далее, метафорические вставки о «храппеджио Бима–Бартока» – оттуда же.].

***

Старый паровоз, отдохнувши в ресторации, подобрел.

***

Вторая, недлинная часть на всём своём протяжении была наполнена гудением ноябрьского ветра в телеграфных проводах.

***

Вагоны поужинали, пообедали и позавтракали в станционном буфете.

***

Третья часть началась с собачьего воя в ночи, продолжилась хлюпаньем дешевого ватерклозета, перешла в слаженный храп солдатской казармы незадолго до рассвета – и завершилась скрипкой, имитирующей скрип несмазанного колеса у тачки.

***

Именно в таком порядке.

Бухнули по чарке кроватные ноги и стали топтать пол: чечётка, сабантуй, плясовая. Это Биму.

***

А Егорычу четвёртая часть напомнила звуки, которые он издавал от скуки в возрасте шести лет, растягивая и отпуская кусок резины.

***

Велика и прекрасна Россия! И всё, что на ней, резиновое, и всё что над ней, и над Егорычем, и над Егорушкой из Степи, и над Бимом козликом, всё жвачкообразного, америкосного вида – ничто не испортит России: силушек не хватит.

***

Исчез потолок, выставив напоказ мерцающие точки тёмного татарского неба.

***

Множество звёзд и три Луны со спутниками бомбардировали Бима.

***

Проститутки отплюснулись от поезда вглубь стены и встали в очередь.

***

Бим был главным Красным Фонарём.

Белые заходили в ухо Фонарю.

Чёрные чесали Красному тестикулы.

Гурьба третья сосала огромную – с Эйфелеву башню – сморщенную вервь.

***

– Кирюха, у тебя тоже так? – спросил Бим, привстав на локоток. Жажда секса пробила дрёму видений.

– Чего говоришь?

– Ты кого трахаешь? Нотр–Дам или Парижскую Мать? – и снова упал.

И, наконец, пятая часть бимовского квартета безошибочно напомнила Егорычу шум деревни зулусов, которую ему довелось наблюдать на Международной выставке в Глазго. Никогда Егорыч не думал, что доведется услышать его вновь. На заднем же плане к нему примешивался пронзительный визг шотландских, блин, волынок…

***

Егорыч приблизился к дедушке Биму.

Устал Бим и обездвижел.

Отрежь ему писюн – не заметит. Не поступает в половой механизм тестостерон. Органическая химия жжёт Биму мозг.

Егорыч вгляделся в ставшее незнакомым, совсем болотное лицевое имущество коллеги.

Бим теперь Небим. Он Неб. От неба, от небес, от херувимов.

Ракушечного вида глаза Неба закрыты. Углы уст Неба испускают пузыри. Предпоследнее биение лёгких Неба тужится меж щёк – жертвами абортария.

Но, закончился страдальческий концерт Неба.

Вместо звуков человека выскакивают «пфшы–кшы» котёнка, во сне которого следит за своим хвостом и лижет самое себя хотящая отрады кошка–мать, она же майская блудница.

В комнате, освещённой экономным грибом–ночником и озвученной бимовской храп–пфы–музыкой стало одиноко и тошно.

Скушно Егорычу. Не нравится ему клавесин каннабисной починки.

И он выключил моргающий волнами TV.