Рыцари Полнолуния

Рыцари Полнолуния
Ярослава Лазарева

Миры Ярославы ЛазаревойЛегенды вампиров
Из Сети:

«Рубиан Гарц – малоизвестный поэт XVI века. Родился в Нижней Саксонии. О нем практически нет сведений. Но его стихи пользуются неизменной популярностью у любителей жанра. После неудачной попытки самоубийства в возрасте 18 лет он стал считать, что превратился в вампира. И его творчество приобрело мистические вампирские мотивы.

Литературоведы пришли к мнению, что Гарц – это псевдоним. Настоящая фамилия поэта неизвестна.

Горы Гарц или Харц (от средневекового немецкого Hart – «горный лес») располагаются на территории земель Нижняя Саксония, Саксония-Анхальт и Тюрингия. Наивысшая гора Гарца считается с позднего средневековья самым известным «местом встречи ведьм» в Европе. Именно эту гору описал Гете в своем знаменитом «Фаусте».

Почему поэт выбрал такой псевдоним, неизвестно».

Отрывки из единственного дошедшего до нас текста, написанного самим поэтом.

Ярослава Лазарева

Рыцари Полнолуния

История моей любви

Проклятье

Зовут меня Альберт Хольц. Родился я в местечке неподалеку от Гослара, в семье плотника. Но не буду здесь описывать мое детство, оно было довольно обычным…

У меня в семье из поколения в поколение передается одно предание. Оно гласит, что все самоубийцы нашего рода превращаются в вампиров. Так происходит из-за проклятия, которое наложил на нас один из предков.

Это произошло, как рассказала мне прабабушка, еще в IX веке. Один из наших предков по имени Жерве жил во Франции, в городе Труа, тогдашней столице Шампани, имел мастерскую по производству витражей и был довольно зажиточным. Но кто-то словно навел порчу на его семью. Двое сыновей и юная прекрасная дочь покончили жизнь самоубийством. Вначале старший повесился в сарае во дворе, не оставив предсмертной записки. Жерве долго горевал и молча сносил позор. Но через два года второй сын утопился в пруду. Решили, что это несчастный случай, но когда нашли тело, обнаружили привязанный к шее камень. Тщательно обыскав комнату сына, Жерве нашел записку, которая гласила: «Простите меня, родные! Но жизнь больше не имеет смысла без моей любимой». Как выяснилось, его недавно оставила возлюбленная. И слабый юноша не смог справиться с горем.

Но все дети Жерве отличались необыкновенной чувствительностью. Это передалось им от матери. Жерве женился на ней, когда ей было шестнадцать. Она работала вышивальщицей парчовых риз при церкви. Была очень скромна, набожна и в то же время чрезвычайно эмоциональна. Жерве пытался повлиять на супругу, как-то изменить ее характер, но она лишь начинала плакать и замыкалась в себе. И все их дети, на удивление, походили на мать чувствительной натурой. Даже мальчики-близнецы, которым было всего по три года, часто плакали, капризничали и нередко впадали в меланхолию, так несвойственную маленьким детям.

После смерти старших сыновей Жерве глаз не спускал с пятнадцатилетней дочери. Но и ее не уберег. И как только он не уследил за ней? Но влюбленные девушки умеют скрывать свои тайны настолько хорошо, что и ангел не догадается. Гуляя в саду, она через ограду заметила юношу, внимательно наблюдающего за ней. Он тут же подошел. Они разговорились. Новый знакомый стал приходить к ограде чуть ли не каждый день. Девушка, унаследовав эмоциональность своей матери, мгновенно влюбилась. Но через какое-то время выяснилось, что ее избранник женат. В мастерской Жерве применялась довольно новая техника изготовления витражей, а именно цветное протравливание. Для него использовалась плавиковая кислота. Обезумевшая от горя девушка выкрала из мастерской отца эту кислоту, закрылась в своей комнате и выпила ее. Умерла она в страшных мучениях.

Самоубийц закапывали за чертой кладбища. Никто из друзей Жерве не пришел на похороны. Жена лежала дома в беспамятстве от горя. Совершив погребение, Жерве заплатил могильщику и отпустил его. Потом сидел возле могилы дочери в полном одиночестве, пока не стемнело. Он рыдал, закрыв лицо руками, затем, затихнув, смотрел на уже осевшие холмики, под которыми покоились два его сына. Когда взошла луна, Жерве словно помешался. Он вдруг встал, простер руки над могилами детей и громко произнес:

– Да будут прокляты самым страшным проклятием все члены моего рода, которые лишь помыслят уйти из жизни добровольно. Пусть их тела после совершения этого, самого ужасного из смертных грехов никогда не знают упокоения, пусть превратятся они в исчадия ада, бродят по земле в мерзком облике кровососов, существуют в муках вечно и служат предостережением для всех моих родных по крови. Да будет так!

И едва он произнес это страшное проклятие, раздался отвратительный смех. Жерве словно опомнился, его лицо приобрело более осмысленное выражение. Он с испугом смотрел, как с неба камнем падают на могилы огромные черные птицы и начинают когтями разрывать землю. Он начал креститься, шептать молитвы, но птицы превратились в черных волков. Их красные глаза горели, с клыков капала слюна. Жерве в ужасе спрятался за ближайшие кусты. Волки мгновенно разрыли все три могилы. И вот перед остекленевшим взором Жерве встали из ям два полуразложившихся трупа его сыновей, а затем и только что закопанный труп дочери в белом платье. Сыновья встряхнулись, расхохотались, их тела обросли плотью. Они приблизились к сестре. Жерве увидел, как они вдруг подняли головы к луне и зарычали. Из их раскрытых ртов торчали длинные клыки. Он вновь начал креститься, бессвязно прося господа простить его. Проклятые дети приблизились к кустам, за которыми он прятался. Жерве с трудом держался на ногах. Ужас парализовал его. И вот они стоят перед ним. Увидев их мертвенно бледные, но живые лица, Жерве немного пришел в себя. Да, это были именно исчадия ада, и он сам приговорил их к этому, но все равно, это были его любимые дети.

– Ты сделал, что сделал, отец, – сказал старший сын. – И пусть тебя это не тревожит! Все равно мы были в аду. И этот ад самоубийц настолько страшен по своей сути, что мы даже не знаем, где нам будет лучше. Возможно, ты совершил милосердие по отношению к нам. О, если бы мы при жизни знали, каково это, оказаться в таком невыносимо мучительном мире, где существование – бесконечная пытка, то разве мы бы сделали то, что сделали?!

– Разве можно сравнить эти мимолетные, незначительные, так называемые страдания из-за несчастной любви, – продолжил второй сын, – с теми страшными пытками, через которые проходят потерянные души самоубийц?! Отец! Запиши проклятие на бумаге, схорони ее и накажи своим детям передавать этот документ из поколения в поколение. Может, так ты убережешь наших родных от этого ужаса.

Агнешка

Я никогда не видел бумаги с записанным проклятием, но отец всем нам с раннего детства рассказывал о нем. Особенно доставалось мне. Отец постоянно стращал меня вампирами, адом самоубийц, непременным исполнением проклятия. Думаю, именно я вызывал у него определенные опасения. Мои два брата и младшая сестричка росли обычными детьми, послушными, трудолюбивыми, с раннего детства помогали и отцу и матери по хозяйству, их путь казался ясным и правильным. Братья хотели стать плотниками и продолжить семейное дело, сестра мечтала удачно выйти замуж, нарожать кучу детишек. Один я грезил о чем-то несбыточном, в голове постоянно роились неясные образы, слова складывались в красивые напевные строчки, но писать я не умел и быстро забывал приходящие откуда-то песни. Но, видно, так уж я был устроен с самого рождения. Когда мне исполнилось семь, я зачастил в нашу церковь. Отец поначалу обрадовался, но когда я стал пропадать там с утра и до ночи, он решил, что я отлыниваю от работы по хозяйству, и запретил мне бывать там каждый день. Но все равно я убегал туда. Меня привлекали беседы с отцом Иоахимом, нашим священником. Он много рассказывал о святых великомучениках, об их деяниях и, как правило, ужасной насильственной смерти. Книги с красочными иллюстрациями завораживали меня, я мог часами рассматривать картинки, это рождало в душе вспышки какого-то мучительного озарения, хотелось выразить свои чувства в красивых словах. Отец Иоахим словно читал в моей душе, он же предложил мне научиться грамоте, заявив, что видит во мне несомненные способности к наукам и литературе. И когда отец сильно разгневался, что я в очередной раз убежал с утра в церковь и пропадал там до самого вечера, именно отец Иоахим выручил меня. Он пошел к нам в дом и в два счета объяснил разозленному до предела отцу, что намного выгоднее для семьи иметь образованного сына, который может впоследствии устроиться в Госларе писарем, а это не чета плотнику. Отец тут же смягчился, начал улыбаться и выяснять, во сколько ему обойдется обучение. Отец Иоахим ответил, что денег он не возьмет, а я могу помогать в церкви, те же дрова напилить и наколоть, полы вымыть, стекла протереть, да мало ли какая еще возникнет нужда. Отец окончательно подобрел и разрешил мне проводить там времени столько, сколько понадобится. И с тех пор я ежедневно и беспрепятственно уходил в храм.

Стихи я начал записывать практически сразу, как овладел грамотой. Но никому их не показывал, считая это чем-то постыдным. Складывал я строфы интуитивно, ориентируясь на внутренние мелодии, откуда-то приходившие ко мне. Я пытался, пока неуклюже, выразить в словах сильные эмоции, которые постоянно овладевали мной, мешали спать, работать и попросту жить. Когда я оформлял их в предложения, пусть поначалу и нескладные, мне становилось легче. Так я жил до семнадцати лет. Сейчас мне кажется, это были самые безмятежные и счастливые годы. Грамоту я освоил быстро, писал чисто и уже приносил в дом копейку, составляя для односельчан прошения и прочие нужные документы. Все, мной заработанные деньги забирал отец.

И вот как-то в церковь заглянула девушка. Было утро, недавно закончилась служба, я остался и помогал привести храм в порядок, обирал оплывшие остатки свечей, протирал зацелованные стекла икон, затем набрал воду в ведро и принялся отмывать каменные плиты пола. Дверь раскрылась, солнечный поток хлынул на мокрые плиты, я машинально сощурился и опустил голову. Звонкий, но робкий голосок заставил меня открыть глаза.

– День добрый! – пропел голосок. – Вы не подскажете, где мне найти господина Хольца?

В проеме двери, словно бы оплавленная золотыми лучами солнца, замерла стройная девичья фигурка. Кудри, выбивающиеся из-под косынки, шевелились на легком ветерке и казались живым ореолом, пронизанным солнечными искорками. Я застыл и на миг потерял дар речи. Мне показалось, это ангел слетел с небес.

– Мне нужен господин Хольц, – робко повторил «ангел».

– Но здесь такого нет, – растерянно ответил я, даже мысли не допуская, что кто-то может меня, сына плотника, назвать господином.

– Простите великодушно… Но меня направили именно сюда. Мне нужно составить письмо моей матушке, она проживает в Госларе. Но я совсем не знаю грамоты, – застенчиво проговорил «ангел».

– Ах да! – наконец пришел я в себя. – Вам нужно письмо? Это ко мне!

– Значит, вы и есть господин Хольц? – расцвел «ангел» милой улыбкой и сделал пару шагов ко мне.

– Меня зовут Альберт, можно просто Берт, – не в силах преодолеть смущение, ответил я.

– А меня Агнешка, – сообщил «ангел» и зарделся.

– Агнешка? – удивился я странному звучанию имени.

– Мы из Польши, – сказала она. – Моя мама актриса.

– Разве в Госларе есть театр? – удивился я и тут же прикусил язык от своей несдержанности.

– Маму пригласил один знатный господин, – пояснила девушка и покраснела сильнее. – Он видел ее выступление в Варшаве, мама прекрасно поет и танцует. И предложил ей весьма выгодный контракт. У него в этих местах огромное поместье, он очень богат и даже устроил домашний театр.

– Но как вы оказались в нашей деревне? – удивился я.

Смущаясь все больше, я тщательно отжал тряпку и покинул церковь. Агнешка следовала за мной. Я прошел дворик, спустился с небольшого холма, вымыл ведро в ручье, опрокинул его на пень, аккуратно развесил тряпку на ближайшем кусте шиповника. Было начало июня, и куст покрылся яркими розовыми цветами.

– Ой, что вы сделали? – испуганно проговорила Агнешка и осторожно сняла тряпку, расстелив ее на траве.

– Что? – глупо спросил я, не сводя глаз с девушки.

Никогда я не видел никого прекраснее. Нежная юная блондинка с русыми воздушными кудряшками, с тонкой почти прозрачной кожей, с огромными синими глазами, опушенными длинными ресницами – Агнешка, и правда, казалась неземным существом. И вдруг она своими нежными ручками взяла половую тряпку. Это показалось мне вопиющим недоразумением, мир словно рухнул к ее ногам, чтобы попросить прощения за такую несправедливость. Эта девушка могла касаться только цветов.

– Вы закрыли тряпкой шиповниковые розочки, – тихо ответила Агнешка. – А они так прелестны! И такой волшебный аромат.

Она наклонилась к кусту и втянула своим очаровательным носиком воздух. У меня перехватило дыхание от этой прекрасной картины. Эмоции захлестнули, мысли путались, но слова, красивые, тут же возникшие, будто ниоткуда, слова, привычно начали складываться в рифмованные строчки. И мне захотелось их записать.

– Так вам нужно составить какую-то бумагу? – с трудом взяв себя в руки, уточнил я. – Вы так и не ответили, как оказались в нашей деревне.

– Здесь живет наша дальняя родственница, – пояснила Агнешка. – Мы ее раньше никогда не видели, ведь постоянно проживали в Польше. Но вот сейчас… мама решила, что мне лучше будет побыть у нее какое-то время. Она не хочет, чтобы я оставалась при театре этого господина.

«Это можно понять, – мелькнули мысли. – Такое прелестное создание наверняка вызовет недостойные желания у господ. Ее мать права, услав дочку подальше».

– Сколько вам лет? – машинально спросил я и снова смешался от своей бестактности.