Восставшая Луна

– У тебя всегда будет «еще кое-что», верно?

– Насчет ног, которые ты пообещала? Что можно сделать до того, как мы покинем Рождественский?

* * *

В своем новом любимом платье Луна Корта прижимается ладонями к стеклянной стене гондолы и выглядывает наружу. Старое розовое скаф-трико бросили в утилизатор и переделали. Окно читает намерения Луны и приглушает внутреннее освещение, но за миг до этого она видит свое отражение: полулицо, парящее над частично затененными холмами и невысокими кратерами Кориолиса. Она утыкается лбом в стекло.

– Луна, – с упреком говорит Элис.

Мадринья не доверяет стеклу, не доверяет этой вагонетке, не доверяет кабелю, по которому та движется из медицинского центра в западной части Кориолиса. Не доверяет вообще ничему из старых грохочущих университетских механизмов. И это одна из причин, по которым Луна делает все наоборот. Ей нравятся старые купола и обиталища, врезанные в кратеры и горные склоны, безумные трамвайные линии и гиперлупы, канатные дороги и фуникулеры. Все это напоминает ей о туннелях, пещерах и тайных ходах Боа-Виста.

– Каким путем приедет поезд тиа Ариэль?

Первая Экваториальная – полоса яркого света на сером дне кратера. За западным краем Кориолиса армады лунных бульдозеров застыли в ожидании, пока университет и «Тайян» разберутся в Суде Клавия, имеет ли последний право расширять Солнечный пояс через кратер, тянуть его по всей обратной стороне Луны.

– С востока, – говорит мадринья Элис. – С другой стороны.

Луна знает, что надо быть очень-очень глазастым, чтобы заметить поезд ВТО, даже когда он замедляется на подъезде к станции Кориолис. Луна-фамильяр может сообщить время и направление, но стоит моргнуть, чихнуть – и она все пропустит.

Вспышка. Такая быстрая, что дух захватывает.

– Вот он! Я его вижу, вижу!

– Гляди, анжинью, – говорит мадринья Элис. Небо над Кориолисом заполнено движущимися огнями, похожими на десятки праздничных фонарей, и все они сходятся с изящным отсутствием спешки. Вагончики канатных дорог едут из множества обиталищ Кориолиса, спускаются по тросам к вокзалу. Приближается поезд, и люди торопятся его встретить. Потом ИИ объявляет о скором прибытии, и вагончик Луны входит в док.

Девочка бежит навстречу открывающимся дверям. Мадринья Элис кричит, но ее подопечная уже в коридоре, уже одолела лестничный пролет. Один пролет, два, три, четыре. Луна берет их целиком, радостно прыгает не замедляясь, приземляется и сразу взмывает, чтобы перелететь еще один. Новое любимое платье развевается вокруг нее. Оно без рукавов, с овальным вырезом, высокой талией и широкой юбкой, напечатано в пыльно-сером цвете из такой легкой и мягкой ткани, что кажется пеплом на коже.

«Вагон номер 12», – сообщает Луна-фамильяр. Поезд за бронированным стеклом – нечто огромное и мощное. На платформе суетится толпа: люди прибывают, уезжают, здороваются и прощаются.

«Луна!» – зовет через сеть мадринья Элис, но шлюз открывается, и выходит гази Дакота в своих великолепных ботинках, а за ней – ох, в двух шагах за ней Ариэль. Ариэль идет! Ариэль идет к девочке, которая бросается к своей тиа.

– Ох, анжинью, – говорит Ариэль и подхватывает Луну на руки, как в старые добрые времена, когда приезжала в Боа-Виста после долгого отсутствия. – Oh meu amorzinho. Voce e bonita.[20 - «О, моя дорогая. Ты красавица» (порт.).] – Луна прижимается к ней, Ариэль просовывает под нее руку, приподнимает. – Ты стала тяжелая. – Корта говорят то, что думают. Но она не опускает Луну.

– У тебя новые ноги, – говорит Луна, пока Ариэль идет по платформе к ожидающей мадринье Элис.

– Старые, – возражает Ариэль. – Но в Рождественском мне поставили одну новую штуку: что-то вроде моста между теми частями моего позвоночника, которые не работают. Лучше, чем те старые страшные ноги, верно? Но у тебя-то новое лицо!

– Отпусти меня, отпусти! – вдруг требует Луна.

– Что такое, анжинью?

– Не хочу, чтобы мадринья Элис видела, – шепчет племянница, бросив взгляд через плечо. – Наклонись, будто хочешь меня поцеловать.

Потом Луна бросает заговорщический взгляд на Дакоту, которая стоит в двух шагах позади своей подопечной. «Скажешь что-нибудь, и я тебя убью – гази ты или нет».

– Подойди ближе, – шепчет девочка. Поцелуй, прикосновение щек. Луна лезет в потайной карман в новом любимом платье. Карман и есть причина, по которой это ее новая любимая одежда. В скаф-трико ничего не спрятать. А в складках мягкой серой ткани – пожалуйста. Она тайком вынимает нож и вкладывает в руку Ариэли. Тетя сопротивляется, племянница настаивает.

– Возьми его. Он для Корта, который смел, великодушен, лишен алчности и трусости, будет сражаться за семью и отважно ее защитит. Если ты будешь сражаться за Лукасинью, тебе понадобится нож.

– Луна, сражаться буду не я, – говорит Ариэль. – А ты.

Проходят еще три дня. Этого достаточно, чтобы придумать ритуал. После паркура Робсон Корта идет в баню, отмокает там, чтобы смыть пот и выпарить из костей ноющую боль, потом встречается с Хайдером в «Эль гато энкантадо», чтобы выпить орчаты. В Теофиле пятнадцать кафешек, и Робсон позаботился о том, чтобы отвести Хайдера в каждую, ознакомиться с напитками (горячими и холодными), едой (пряной и сладкой), клиентурой (молодой и старой) и общей атмосферой. Они вели подсчет, фотографировали, составляли таблицы. Решение важное. Поскольку оба, судя по всему, застряли в Теофиле надолго – ошибиться нельзя.

«Эль гато энкантадо» на третьем уровне возле северного наружного шлюза не может похвастать хорошими результатами по еде или напиткам, но атмосфера здесь – высший балл: старая нора с нишами и уголками, устроенная в северной стене древнего кратера, с грубым газоуплотнением и укромными местечками, где можно скрыться и не спеша наблюдать за происходящим вокруг так, чтобы тебя никто не увидел, а по клиентуре это местечко и вовсе номер один. Они тут единственные из молодежи.

– Это все, да? – говорит Цзяньюй за стойкой.

Робсону тут нравится. Население Теофила – три тысячи двести человек. Из них сто двенадцать младше шестнадцати лет, и тринадцать – сверстники Робсона. Все до единого его ненавидят. Он это понял в ту же секунду, как вошел в коллоквиум седьмого года «Розовый кварц» и все повернулись к нему. Он ненавидел искренние уговоры наставников принять новенького, обойтись с ним по-хорошему, позволить влиться в компанию. Ему хотелось сказать: не тратьте зря время. Эти говнюки из западного Моря Нектаров попытаются меня прикончить, как только вы отвернетесь.

Они подстерегли его на Седьмом. Большой ублюдок, его «сержанты», парни, которые очень хотели влиться в компанию, и пара девочек, чтобы записывать все для сети. Новичок. Чужак. Пришелец. Кто таков? Корта! Мы пришли сказать тебе, что ты ничто. Они были крупными, сильными, но им не хватало проворства и мозгов. Робсон увернулся и очутился на два уровня выше, когда здоровяк Эмиль только восстановил равновесие. Они ухали и издевались, пока он бежал по трубе в десяти метрах над их головами. Когда он вернулся в квартиру, буфер уведомлений Джокера был забит сообщениями, полными ненависти.

«Хочешь, чтобы я всех заблокировал?»

– Блокируй.

После этого правила были ясны. Робсона никто не беспокоил, пока он выполнял свою часть общественного договора, играя роль аутсайдера.

Другой коллоквиум – те же правила. Хайдер был в «Долерите», другом коллоквиуме Теофила, а приехал он из Ипатии с опекунами Максом и Арджуном. У Хайдера не было имени, он не падал с вершины города и не имел репутации, которую кто-то захотел бы испортить. И проворным он точно не был. Прошло уже шесть дней, а он все еще замазывал синяки тональником. В «Долерите» нравы круче. Он смирился с ролью отщепенца, но изгоем не стал. Этот пост в Теофиле, среди ста двенадцати юнцов, был уже занят. Путь казался простым и понятным. Хайдер отследил посты, полные ненависти, и отыскал Робсона Корту.

Они сидят в своей кабинке в «Эль гато энкантадо», на высоковатых сиденьях, потягивают орчату. Они такие разные.

Робсон – коричневый, жилистый, уверенный в себе; любит спорт и движение, точно знает, на что способно его тело.

Хайдер – бледный, робкий; любит истории и музыку, возможностей своего тела не знает и не понимает, что с ним происходит.

Они не разлей вода.

Цзяньюй подводит к кабинке женщину в запыленной рабочей одежде.

– Покажи ей ту штуку, – он указывает на Робсона.

– Какую штуку?

– С картами.

По «Эль гато энкантадо» быстро прошел слух, что парень с крутым причесоном умеет еще и показывать карточные фокусы. Робсон достает из кармана шорт половину колоды, тасует одной рукой. Обычно этого достаточно, чтобы произвести впечатление, но Цзяньюй кивает: давай еще. Робсон приноровился показывать фокусы с половиной колоды. Другую он отдал другу, в другом городе – городе, которого больше не существует: он превратился в шлак в пыли Океана Бурь. В другой жизни, которой больше нет, – рубаки изрезали ее клинками на мелкие кусочки.

Он покажет простой фокус с силой тяжести. Быстрый, ловкий и неизменно вводящий в заблуждение зрителей. Продемонстрируй колоду, переверни, обрати внимание на карту – «тяжелую» карту – и несколько раз сними. Перемести «тяжелую» карту в нижнюю часть колоды. Выровняй. Он вкладывает «тяжелую» карту под верхнюю, разворачивает колоду веером. Сила тяжести делает так, что «тяжелая» карта оказывается внизу.

Это дело двух, может, трех секунд. Трюк в трюке готов. Все прочее – подача: представление, болтовня, маскировка. Трюковый трюк трюкачества состоит в том, что жертва всегда смотрит не туда, куда надо.

– Ладно, теперь прикоснись к карте. Любой, какой захочешь.

Колода Робсона выглядит неряшливо, уголки обтрепались, и наблюдается перевес в сторону карточной аристократии: много старшей масти, бубновой и червовой. Так ему повезло при разделении. Дариусу Маккензи, где бы он ни находился, достались младшие трефы.

– А теперь я покажу тебе эту карту, – не переставая болтать, Робсон делит колоду, выравнивает две половинки и подсовывает «тяжелую» карту под выбранную. Показывает пылевичке половину колоды с «тяжелой» картой внизу. – Посмотри на эту карту пять секунд. Мне надо, чтобы ты смотрела пять секунд, потому что за это время карта отпечатывается на сетчатке глаза. А я собираюсь считать ее именно с сетчатки. Готова?

Может, эта женщина – закаленный вакуумом, загорелый от радиации ветеран, но она кивает, неуверенно и нервно. Все это – часть трюка: подача. Робсон опять собирает колоду и смотрит ей в глаза. Раз, два, три, четыре, пять.