Король утра, королева дня

ПОЛИЦЕЙСКАЯ ОХОТА НА ТАИНСТВЕННОГО ЗЛОУМЫШЛЕННИКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Поиски таинственного лица, совершившего нападение на школьницу из Драмклиффа, мисс Эмили Десмонд, расширены, и теперь в них участвует полиция Бандорана и Дромахэра. После опроса окрестных жителей и выяснения их перемещений поздним вечером, 4 сентября, инспектор Патрик Горман из полиции Слайго, возглавляющий розыскные мероприятия, склонен считать, что загадочный злоумышленник не из этой местности. Хотя инспектор Горман не стал уточнять, насколько широко в итоге может быть раскинута сеть, нацеленная на поимку лица, совершившего нападение, он не исключил участия полицейских сил из таких отдаленных районов, как Голуэй и Атлон.

Мисс Десмонд, дочь известной персоны, доктора Эдварда Гаррета Десмонда из Крагдарра-хауса, подверглась максимально жестокому и подлому насилию в окрестностях местной достопримечательности – Брайдстоунского леса, что в приходе Драмклифф. Констебль, обнаруживший мисс Десмонд на дороге, описал нападение как «неистовое, совершенное безумцем или диким зверем». В настоящее время мисс Десмонд восстанавливается после перенесенного испытания в клинике на Фицуильям-стрит под наблюдением доктора Хьюберта Орра, известного дублинского психолога.

Доктор Десмонд сегодня был недоступен для комментариев по поводу инцидента, и нам удалось узнать лишь то, что он полностью уверен в способности полиции приложить все мыслимые усилия для привлечения преступника к ответственности. Однако редакции газеты удалось узнать, что в преддверии происшествия в поместье Крагдарра наблюдалось несколько случаев нанесения увечий, в том числе смертельных, цыплятам и мелкому скоту.

Полиция рекомендует местным жительницам не путешествовать без сопровождения, особенно с наступлением темноты.

Выдержки из истории болезни, написанной доктором Хьюбертом Орром, клиника на Фицуильям-стрит, Дублин

Проведенный медицинский осмотр показал, что пациентка подверглась неоднократному и насильственному сексуальному проникновению; без сомнения, это случилось в означенную ночь при участии неизвестного лица (или лиц). Пока невозможно установить, произошло ли зачатие; пациентка слишком сильно потрясена, чтобы сообщить информацию о своих месячных. Я порекомендую оставить ее здесь, в клинике, до тех пор, пока не появится некоторая определенность. Если подозрения подтвердятся, она нескоро сумеет воспринять такую новость.

Изнасилование – особенно отвратительное преступление, надругательство над личностью как таковой. Физический ущерб может быть небольшим (хотя его и не следует сбрасывать со счетов) по сравнению с ранами, нанесенными разуму; может потребоваться много недель консультирования в благоприятной атмосфере, прежде чем девушка сумеет вернуться домой, и еще больше времени, чтобы она полностью исцелилась от последствий пережитого, если это вообще окажется возможным.

Вероятно, психологическая травма глубже, чем я думал. Мое первоначальное предположение заключалось в том, что молодость мисс Десмонд сочетается с природной жизнестойкостью; что она, как каучуковый мячик, быстро обретет привычную форму. Но, судя по всему, нежный возраст лишь подпитывает ее эмоциональную хрупкость и уязвимость. С самого прибытия она не произнесла ни слова. Пациентка безропотно переносит медицинские осмотры и лечебные мероприятия, которые проводим мы с медсестрой О’Брайен, однако в любых ситуациях хранит нерушимое молчание. То, что пациентка слышит и понимает мои вопросы, очевидно, но она категорически отказывается реагировать даже кивком или покачиванием головы. Она едва прикасается к пище и никогда не ест в присутствии персонала. Медсестра О’Брайен сообщает, что любимое занятие пациентки – сидеть у окна, глядя в никуда. Еще долго после наступления темноты ее можно найти в том же кресле, смотрящей на улицу. Я вовсе не сторонник сугубо теоретических умозаключений, но отсутствие конкретных ответов на аккуратные расспросы не оставляет иного выбора. Является ли ее отрешенность результатом самостоятельно вызванной избирательной амнезии, сокрытием боли от перенесенного насилия за множеством запертых дверей; или это навязчивая идея – беспрестанное проигрывание событий той сентябрьской ночи, воспоминание, выжженное, как клеймо, так глубоко в ее сознании, что окрашивает каждую мысль, каждое чувство, каждый опыт от пережитого? Конечно, подобная реакция в любом случае вредна для здоровья, но, столкнувшись с каменной стеной молчания, я даже не понимаю, с чего начинать содействие.

Молчание наконец нарушено, однако лишь отчасти – сквозь трещины в каменной кладке струится свет, но стена по-прежнему стоит. Ключом, приоткрывшим дверь темницы, в которую она добровольно заточила сама себя, стала простая вещь – дневник. Сестра О’Брайен вошла в палату вчера утром и обнаружила мисс Десмонд сидящей в постели и в волнении заламывающей руки. Когда медсестра спросила, что случилось, мисс Десмонд ответила, что ей нужен ее дневник. Сестра О’Брайен сразу же вызвала меня, и мне повторили просьбу. Я сказал, что ее дневника у меня нет, и уточнил, хватит ли простой бумаги и ручки? Мисс Десмонд настаивала, что ей нужен дневник, ее собственный дневник, и она не примет никакой замены. К этому моменту она стала довольно настойчивой в своих требованиях, и я намеренно разжигал ее гнев и разочарование, чтобы не дать ей впасть в прежнее почти кататоническое состояние. В конце концов она согласилась довольствоваться ручкой и стопкой листов в обмен на обещание при первой же возможности получить требуемый дневник от ее матери.

Несколько томов этих дневников пришли с последней почтой сегодня вечером, и я вскоре изучу их в поисках подлинного ключа, который окончательно раскроет разум Эмили Десмонд.

В настоящее время пациентка отвечает на ряд простейших вопросов: «Вы голодны?», «Хотите пить?», «Хотите, чтобы окно открыли?» и так далее. Такие же, которые слишком близко касаются изнасилования, вызывают лишь упорное молчание. Ее чувствительность и ранимость феноменальны. Малейшая попытка направить разговор в «то самое» русло вынуждает ее замкнуться, погрузиться в угрюмое безмолвие. Тем не менее именно эти темы необходимо поднять и без обиняков обсудить, если мы хотим приблизиться к истинному психологическому исцелению.

Пассажиру Клэпхэмского омнибуса?[21 - Пассажир Клэпхэмского (или Клапемского) омнибуса (англ. Man On The Clapham Omnibus) – викторианский судебный термин, обозначающий эталонного заурядного гражданина. С гипотетическим поведением «пассажира» в определенной ситуации судьи сравнивали реальное поведение фигуранта того или иного дела с целью установить, можно ли считать последнего здравомыслящим человеком.] могло бы показаться, что Эмили быстро выздоравливает: она каждый день пишет в своем дневнике, проявляет интерес к внешнему миру и ведет непринужденные беседы. Она беспокойна в помещении и высказала медсестре О’Брайен свое желание отправиться в магазин «Клерис», чтобы купить новый осенний наряд. В конце недели, если позволит погода, я могу разрешить короткие прогулки в садах клиники или по Фицуильям-сквер. Конечно, пока нынешние общественные волнения продолжают делать улицы и площади небезопасными для любого гражданина, никаких походов за покупками не будет. Если оставить в стороне текущие проблемы гражданского общества, я сомневаюсь, что выздоровление Эмили настолько полное, каким она его преподносит. В чертах ее лица, в ее жестах в моменты забывчивости ощущается некая… за неимением точного термина назовем это «свинцовостью». Ее поведение в целом бесцветно и однообразно. В речах сквозит все та же скрытая неприязнь. Хотя она больше не отказывается прямо отвечать на любой вопрос, касающийся той ночи, когда случилось изнасилование, ее ответы неохотны и зачастую уклончивы. Она отказывается воспринимать изнасилование как реальное событие, иногда относясь к нему так, как если бы оно произошло с кем-то другим, а иногда включая в тщательно продуманную фантасмагорию своей жизни как некий ужасающий сверхъестественный опыт, оторванный от повседневной реальности.

Итак, ныне моя роль – направлять и защищать: направлять от этой стадии отрицания прошлого через возможный последующий гнев и депрессию к принятию и возрождению; защищать от раскрытия событий настоящего, которые могут катастрофически замедлить прогресс. Первое из этих потенциально травмирующих событий – новость о неудаче, позоре и, несомненно, финансовом крахе ее отца в результате провала эксперимента по общению с предполагаемыми внеземными существами. Второе и, возможно, более разрушительное известие – подтверждение ее беременности. Вторую новость нельзя долго скрывать: девушка молода, но отнюдь не наивна. Можно только надеяться подвести ее к принятию быстрее, чем она сама обо всем догадается.

Неизменный атрибут психологической науки – некий уникальный набор символов, златой ключ?[22 - Отсылка к пьесе Джона Мильтона «Комос» (1634).], которым можно открыть разум пациента и развернуть перед исследователем, словно древнюю карту далекой страны. В конце концов, опираясь на заметки, сделанные во время чтения дневника Эмили, я почувствовал, что близок к обретению искомого. Подавленная сексуальность – вот в чем секрет. О монашеском режиме сестер-наставниц в Школе Креста и Страстей хорошо свидетельствует как дневник, так и личные беседы с Эмили. Несомненно, подростковая увлеченность запретными сексуальными играми, неизбежная в заведениях такого рода, в сочетании с вниманием молодого мистера О’Бирна (как откровенна Эмили в своих дневниках! ничего не утаила, ничего не скрыла!), несомненно, загнали ее потребность в сексуальном самовыражении глубоко в подсознание и запечатали там под слоями угрызений совести. Подобные вулканические силы не так-то легко обуздать: плотские желания, потребность убежать от того, что она воспринимает как социальные оковы, нашли выражение в создании воображаемого Потустороннего мира, места без ограничений и правил приличия, какими мы их знаем. Этот Потусторонний мир – страна, созданная в мельчайших подробностях, для которых она подыскала изощренные обоснования, – представляет собой средоточие символов и аллегорий, где ее потребность в сексуальном, чувственном, эмоциональном и художественном самовыражении может быть удовлетворена без страха порицания, без вины. Многие из королей, воинов, гоблинов, фейри, поэтов, арфистов и даже любовников, которыми она его населила, являются гротескными версиями мифологических исследований ее матери, работ У. Б. Йейтса, местного фольклора в исполнении экономки, миссис О’Кэролан и результатом собственных «литературных» экзерсисов пациентки. Это идеальная созревшая почва, в которой можно посеять семена сексуальной неудовлетворенности и угрызений совести, приносящие плоды в виде символов и знаков, наделенных интимной и зловещей важностью.

Исходя из этого, будет ли верным предположение, что события, случившиеся поздним вечером 4 сентября, вероятно, в строго юридическом смысле слова не являлись изнасилованием; что Эмили, может статься, осознанно отправилась на поиски партнера, «фейри-возлюбленного», но приобрела опыт, оказавшийся столь неприятным, и теперь она может лишь отвергать и отрицать его?

В любой гипотезе также необходимо учитывать роль отца. Своего Эмили явно боготворила в раннем возрасте, но в период последних крагдаррских событий стала враждебно относиться как к нему, так и к его работе. То, что изнасилование состоялось в ночь, когда ее отец так надеялся оправдать «Проект Фарос», не может быть малозначимой деталью. Реакция Эмили на ее пятнадцатилетие в этом аспекте имеет первостепенную важность. Опять же, из дневников очевидно, что она считала себя женщиной в полном смысле этого слова. Отец же (не исключено, в связи с собственными соображениями и мотивами) видел в ней всего лишь ребенка, маленькую девочку – сексуально и эмоционально незрелую, крайне зависимую. Конечно, ее уход в воображаемый Потусторонний мир исковерканной мифологии и суеверий можно рассматривать как ответ, вызов отцу и его строгому, рациональному, научному мировоззрению. К сожалению, даже на позднем этапе дневниковые записи намекают на то, что Эмили отчаянно стремилась получить одобрение отца, одновременно подрывая будущее, которое он ей уготовил, и наказывая за гипотетическую неудачу в роли отца. То, что она в итоге преуспела, – краеугольный камень всей случившейся трагедии.

Однако вынужден признать, фотографии волшебного народца я объяснить не в силах.

12 сентября 1913 года

Крагдарра

Драмклифф

графство Слайго

Многоуважаемая мать-настоятельница!

Этим коротким письмом уведомляю вас, что Эмили не вернется в Школу Креста и Страстей. Увы, здоровье бедной девочки серьезно разладилось, и после короткого пребывания в знаменитой клинике доктора Хьюберта Орра на Фицуильям-стрит она вскоре приедет домой в Крагдарру с надеждой выздороветь окончательно. Боюсь, пройдет много месяцев, прежде чем силы Эмили полностью восстановятся. Однако ее образование не пострадает – мы наймем гувернантку, которая продолжит обучать ее согласно методикам, наилучшим образом соответствующим нынешней ситуации. Позвольте воспользоваться этой возможностью, чтобы поблагодарить вас, мать-настоятельница, за то, что вы сделали в прошлом для моей дочери: образование воистину является бесценным сокровищем в современном мире, и я знаю, что частный преподаватель, которого мы наймем для Эмили, будет основываться на прочном фундаменте, заложенном в Школе Креста и Страстей. На прощание хочу попросить вас помолиться за полное выздоровление Эмили. Все мои мысли и молитвы неизменно о моей несчастной дочери.

С уважением,

Кэролайн Десмонд

24 сентября 1913 года

Протокол заседания

ежегодного общего собрания

Королевского Ирландского астрономического общества

После того как протокол предыдущего заседания был зачитан, принят присутствующими и подписан господином председателем, собрание перешло к первому пункту сегодняшней повестки дня: предложению коллеги из Темпл-Кул об исключении коллеги из Драмклиффа из Общества.

Согласно заявлению выдвинувшего предложение, деятельность коллеги из Драмклиффа испортила репутацию Общества на национальном и международном уровне. Представитель Темпл-Кул также выразил сожаление по поводу того факта, что обсуждаемая персона вопиющим образом занимается саморекламой и заигрыванием с прессой, а также напропалую злоупотребляет привилегиями члена Королевского Ирландского астрономического общества. Оратор заключил, что для частичного восстановления авторитета после фиаско в Слайго Обществу не остается ничего другого, кроме как немедленно отмежеваться от обсуждаемой персоны и его деятельности.

В поддержку ходатайства выступил коллега из Ааваннона. По его словам, работа коллеги из Драмклиффа не соответствовала высоким требованиям математической и научной точности, предъявляемым к членам Общества, а навязывание «Проекта Фарос» и распространение гипотез о природе кометы Белла нанесли непоправимый ущерб не только клубу единомышленников, распахнувшему обсуждаемой персоне братские объятия астрономических масштабов, но и научному методу как таковому, вследствие чего во имя защиты, как выразился оратор, «храма науки» представителя Драмклиффа необходимо исключить.

Далее г-н председатель объявил предложение открытым для дискуссий.

Представитель Королевского университета согласился с коллегой из Ааваннона в том, что астрономия как наука была опозорена, и предложил подвергнуть порицанию также бывшего секретаря Общества, коллегу из Дансинка, который изначально подтолкнул коллегу из Драмклиффа представить свои теории в лекционном зале Общества.

Коллега из Дерринейна заявил, что любому, кто открыто свяжет себя с «медиумами, охотниками за привидениями, адептами столоверчения, глотателями эктоплазмы и другими подобными шарлатанами», не место в Королевском ирландском астрономическом обществе.

Коллега из Эламора, напомнив собравшимся, что сам он пытался непредвзято относиться к вопросу об истинной сущности кометы Белла, выразил сожаление по поводу того, что коллега из Драмклиффа вел себя «как собака на сене»: беззастенчиво пользуясь именем и интеллектуальным статусом Общества, не намеревался делиться с собратьями какой-либо гипотетической славой.

По сообщению коллеги из Слейна, Ирландский регбийный союз предложил коллеге из Драмклиффа забрать прожекторы с его понтонов, вследствие чего последний должен быть весьма рад, ведь будущие поколения поблагодарят его за прекрасное освещение регбийных матчей на стадионе «Лэнсдаун Роуд».

Больше никто высказаться не пожелал, и председатель перешел к голосованию. Процедура признана состоявшейся. Предложение об исключении принято 125 голосами против 7.

Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 3 октября 1913 года

Вчера вечером отправился в Лиссаделл прогуляться по пляжу – впервые за несколько недель после катастрофы почувствовав себя готовым снова увидеть стеллаграф. Рассеиваются ли это наконец мрачные миазмы и испарения; или – боюсь, так оно и есть – я привыкаю ко тьме внутри и снаружи, начинаю считать ее уютной? Он все еще там, дрейфует. Глядя на стеллаграф с берега, я ощутил колоссальное неверие в то, что эта удивительная машина на самом деле существует и что я с ней как-то связан – не говоря уже о том, что я и есть творец, создавший ее в порыве вдохновения. Такое чувство, что я галлюцинировал долгие месяцы, а теперь наконец-то пришел в себя, очутившись в мире сером и неблагодарном. Неужели я действительно ошибся, истолковывая феномен исключительно природного происхождения? Неужели в мои расчеты изначально вкралась роковая ошибка?

Зловещие предчувствия омрачают горизонт. Разумеется, в ближайшее время следует ждать письма от «Блессингтон и Уэйр». Я по-прежнему питаю (все более тщетные) надежды, что за фрагменты конструкции удастся выручить достаточно, чтобы не пришлось продавать Крагдарру. Но сильнее, чем необходимость вернуть долг «Блессингтон и Уэйр», страшит личное возмездие Кэролайн. Она меня не пощадит. Увы, на протяжении последних лет мы слишком отдалились друг от друга. Когда-то я верил, что она останется со мной. Теперь не могу не представлять, как жена с завыванием присоединится к псам, лижущим кровь из ран Ахава. Лишь она одна может меня спасти: денег семьи Барри хватило бы на десять Крагдарр. Но я опасаюсь, что даже в столь чрезвычайных обстоятельствах ее дядя не смягчится, если она вообще захочет его об этом просить.

А Эмили? Никто из нас никогда не узнает истинных обстоятельств произошедшего гнусного насилия, но я осознаю, что отчасти сам несу ответственность за случившееся. В каком-то смысле я наказан за свои грехи, за свои изъяны, за умышленное пренебрежение обязанностями отца по отношению к дочери. Я не был ей достойным родителем, и последствия ужасны. И теперь из-за все того же высокомерия и эгоцентризма под угрозой сама Крагдарра. Пепел; пепел и зола; вот и все, во что обратились для меня последние пять лет.

– Привет? Мэри? Это ты? Это я. Привет, Мэри. Я слышу тебя ясно, как церковный колокол, а ты меня слышишь? Да, в целом денек чудесный. Нет, никакой спешки, их обоих еще пару часов дома не будет. У меня все в порядке. Ты-то как? О, жаль это слышать. Вода из святого источника в Гортахерке. Пять капель и столько домашней пыли, сколько поместилось бы на флорине. Хорошенько вотри пасту в пораженный участок. Столько раз, Мэри, сколько понадобится. Воды Гортахерка обладают чудодейственной силой. Да-да, пять капель. Столько, сколько поместится на флорине.

Как идут дела? Ну, Мэри, не слишком уж хорошо. Совсем не хорошо. Ох, не мое это дело – сплетничать о тех, кто стоит выше, но, в общем, все хуже некуда. Да уж, хуже некуда, и в некотором смысле, полагаю, я во всем виновата. Да, Мэри, конечно, я расскажу. Все началось сегодня утром, когда я забрала почту у почтальона, мистера Коннера – он такой милый джентльмен. В последнее время хозяин очень настаивал, чтобы я отделяла все его письма от писем госпожи Кэролайн и доставляла прямо ему в кабинет. Ну, я не знаю, как так вышло, должно быть, это спряталось за другим более толстым письмом, адресованным госпоже Кэролайн, – все, что могу предположить, но в любом случае я была там, убирала посуду после завтрака, а она открывала свою почту индийским ножиком из слоновой кости – никогда не видела женщин, которые получали бы столько же писем, сколько хозяйка, – и вдруг я слышу, как нож для вскрытия писем падает на стол, оборачиваюсь, а она держит это самое письмо с таким видом, будто узнала, что ее должны вздернуть; белее, чем реклама прачечной «Лиллипут», вот такая она была. Сидела так целых две минуты, словно сама была сделана из индийской слоновой кости, а потом вдруг издала ужасный визг: «Эдвард!» – так хозяина зовут, ты знаешь, – и вскочила, выбежала из комнаты с таким выражением лица, которое мне бы не хотелось снова увидеть до самого Судного дня. Что ж, Мэри, сама понимаешь, если что-то тревожит хозяина и хозяйку, Мэйр О’Кэролан должна узнать, что именно. Я лишь краешком глаза заглянула, но этого хватило, Мэри! Думала, в меня попала молния и превратила в каменного истукана. Мэри, письмо было от банкиров из Дублина, в нем говорилось, что если доктор Эдвард Гаррет Десмонд не заплатит им – слушай внимательно, Мэри, – сумму в двадцать две тысячи фунтов к концу декабря, они отнимут у него дом и поместье. Ты понимаешь, Мэри, этот глупец взял и заложил имущество, которым владели десять поколений Десмондов, чтобы рассчитаться за чудище в заливе!

Ссора? О, и еще какая. Мэри, к тому времени, когда они закончили, я уже думала, что буду выметать осколки делфтского фарфора и вытирать с обоев кровь и волосы до самого Михайлова дня. Ах, Мэри, я стараюсь не высовываться на линию огня, но атмосфера в доме, как бы так выразиться… накаляется. Миллионы Барри? Хочешь сказать, ты не в курсе, в чем тут загвоздка? Я тебе скажу, сколько у миссис Кэролайн Десмонд за душой. Ни гроша. Ни единого медного фартинга. После смерти ее отца согласно завещанию контроль над льняной фабрикой перешел к его брату, а деньги всех наследников – под доверительное управление, в акциях, долях, облигациях и прочих штуках, которые вроде бы деньги, но не приносят никакой реальной пользы. Чтобы воспользоваться хотя бы долей своего наследства, хозяйка должна получить подпись дяди, а этот старый мерзавец-пресвитерианин ее не даст. Почему? Да потому что она вышла за католика. Старый злоязыкий оранжист не хочет с ней разговаривать, он даже не останется с нею в одной комнате, так что хозяин может помахать ручкой миллионам Барри, которые могли бы спасти его от кредиторов.

Что теперь будет? Что ж, одно можно сказать наверняка: мисс Эмили очень не вовремя возвращается домой. О да, в среду, пятичасовым поездом. Да, ужасно. Бедное дитя, ты же знаешь, я всегда боялась за нее. Всегда боялась, что с такими родителями ей причинят какой-нибудь вред. Я молилась за нее каждую ночь. Даже отправилась на торжественную новену к Пресвятой Богородице, чтобы попросить о защите. Ну, Мэри, не говори таких вещей. Считаешь себя мудрее Господа? Нет? Тогда держи свое языческое мнение при себе. Я знаю, что Бог всегда отвечает на молитву. Тем не менее сейчас не время возвращаться домой, будучи в положении и все такое. Разве ты не слышала? Этот… это животное… Ох, бедное дитя, она от него понесла. В ее-то возрасте. Действительно, дурные времена настали. Только посмотри, до чего страну довели – безбожники-социалисты беснуются в Дублине, еретики-юнионисты бесчинствуют в Ольстере. Таким, как ты и я, остается лишь жалеть те бедные души, у которых нет веры, дающей им моральное руководство и силу.

Дом? Что ж, если не произойдет чуда – а я надеюсь, я все еще молюсь, Мэри, – все это продадут. Дом, угодья – все. Что ж, Мэри, я уверена, что, кто бы ни пришел после, домработница им все равно понадобится, но тем не менее не повредит быть начеку, если ты понимаешь, к чему я клоню.

Знаешь мое мнение? Это проклятие. Да, верю. Кто-то или что-то желает горя и несчастья этому дому. С начала года удача не облагодетельствовала эти стены даже на минуточку. Невезение – иногда его можно ощутить, Мэри. Да ведь это почти как физическое присутствие. Оно давит на тебя, словно густые миазмы. Нет, я совершенно серьезно; в этом доме царит тяжелая, мрачная атмосфера. Ее все гости замечают. Хотя я бы не сказала, что теперь к нам часто приезжают именно в гости.

Ой, надо же! Мэри, мне пора… Слышу машину хозяина на гравийной дорожке. Не думала, что он вернется так быстро. Нельзя, чтобы он в таком настроении застукал меня за разговором по телефону. Да, конечно, как только выпадет свободный денек. И тебе всего хорошего, Мэри.