Иисус из Назарета. Часть вторая. От Входа в Иерусалим до Воскресения

При поверхностном чтении или слушании пророческой беседы Иисуса может сложиться впечатление, что Иисус хронологически связал конец Иерусалима с концом мира. Эту мысль подтверждают слова Матфея: «Вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; и тогда явится знамение Сына Человеческого на небе» (Мф 34, 29–30). Эта прямая временная связь между концом Иерусалима и концом мира, казалось бы, находит дополнительное подтверждение в словах: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф 24, 34).

На первый взгляд создается впечатление, что только Лука ослабил эту связь. В его Евангелии мы читаем: «И падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников» (Лк 21, 24). Между разрушением Иерусалима и концом мира возвещаются «времена язычников».

Луку упрекали в том, что этими строками он сместил временную ось Евангелий и изначальной Вести Иисуса, сделал из «конца времен» «время середины» и таким образом изобрел «время Церкви» как новую фазу истории спасения. Но если приглядеться внимательнее, можно увидеть, что «времена язычников» другими словами и в других местах предсказываются Иисусом и у Матфея, и?у?Марка. У Матфея мы находим следующие слова Господа: «И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф 24, 14). У Марка читаем: «И во всех народах прежде должно быть проповедано Евангелие» (Мк 13, 10). Это доказывает, что, анализируя эту беседу Иисуса, мы должны быть очень осторожными в толковании связей. Беседа составлена из нескольких отдельных частей Предания, которые не имеют единой линейной протяженности, их нужно читать «друг в друге». К этому «редакторскому» вопросу, имеющему большое значение для правильного понимания текста, мы вернемся в третьем пункте («Предсказания и апокалипсис»).

При анализе содержания становится очевидным, что все три синоптика знают о времени язычников: конец времен может наступить лишь тогда, когда Евангелие будет проповедано всем народам. Время язычников – время Церкви, состоящей из народов мира, – не изобретение Луки. Оно – часть общего наследия всех евангелистов.

И вновь мы обнаруживаем связь между традицией Евангелий и основными элементами богословия св. Павла. Если Иисус в пророческой беседе говорит, что прежде Евангелие должно быть проповедано всем народам и только тогда наступит конец мира, то ту же мысль мы находим и у Павла в Послании к римлянам: «Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, – чтобы вы не?мечтали о?себе, – что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до?времени, пока войдет полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано» (Рим 11, 25–26). Полное число язычников и?весь Израиль: в этой формуле проявляется универсальность желания Бога, чтобы все спаслись[20 - См. Тим 2, 3–4.]. Но для нас важно, что и Павел знает о времени язычников, в котором мы сейчас живем и которое мы должны прожить, чтобы осуществился Божественный замысел. То, что раннее христианство не могло иметь хронологического представления о продолжительности «kairoi» (времен) язычников и, без сомнения, представляло их как краткий отрезок времени, в конечном счете, не столь важно. Главное заключается в самом предсказании этих времен, которое должно было быть понято и было понято учениками без всяких вычислений их продолжительности как наказ делать то, что возвещено и необходимо: нести Евангелие всем народам.

Неутомимость, с которой Павел шел к народам, чтобы принести им Благую Весть и, по возможности, еще до конца жизни исполнить наказ Иисуса, объясняется не только знанием исторического и?эсхатологического значения евангельской проповеди: «Ибо если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую!» (1 Кор 9, 16).

В этом контексте неотложность евангелизации в апостольские времена в меньшей степени определялась спасительной необходимостью знания Евангелия каждым отдельным человеком и в гораздо большей степени – великой исторической концепцией: чтобы мир пришел к цели, Евангелие должно прийти ко всем народам.

Это «ощущение неотложности» в некоторые исторические периоды заметно ослабевало, но затем вновь обострялось и давало новый толчок продолжению евангелизации. При этом на втором плане всегда оставался актуальным вопрос о миссии Израиля. Сегодня мы, потрясенные до глубины души, видим, сколько недоразумений, имевших тяжкие последствия, накопилось за прошедшие столетия. Размышление над ними помогает осознать, что, несмотря на?все мрачные моменты истории, всегда можно найти путь к правильному пониманию.

Здесь мне хотелось бы процитировать слова Бернарда Клервоского, которые он высказал своему ученику, Папе Евгению III. Бернард напоминает Папе, что ему поручена забота не только о христианах: «Ты также должник неверующих, иудеев, греков и язычников» («De cons.» III/I, 2). И тут же поправляет себя и уточняет: «Хотя, что касается иудеев, то время извиняет тебя. Для них установлен определенный час, который нельзя приблизить. Но что ты сам говоришь о язычниках? Что могло прийти на ум твоим предшественникам, что они прекратили благовествовать, в то время как неверие еще так широко распространено? По какой причине (…) спешащее во все концы земли Слово Божие вдруг остановилось?» («De cons.» III/I, 3; цит. по: Winkler I, S. 707).

Хильдегарда Брем так комментирует эти строки: «Исходя из Рим 11, 23, Церковь не должна беспокоиться об обращении иудеев, так как необходимо дождаться установленного Богом часа, когда „войдет полное число язычников” (Рим 11, 25). Напротив, иудеи сами являются живой проповедью, на которую Церковь должна ссылаться, ибо они олицетворяют страдания Господа…» (Winkler I, S. 834).

Возвещение времени язычников и содержащийся в нем наказ – ядро эсхатологической Вести Иисуса. Особый наказ благовестия среди язычников, полученный Павлом от Воскресшего, прочно укоренен в Вести, которую Иисус передал ученикам незадолго до Своих крестных страданий. Время язычников – «время Церкви», – предвозвещенное, как мы видели, всеми тремя евангелистами, представляет собой важный элемент эсхатологической Вести Иисуса.

3. Предсказания и Апокалипсис в пророческой беседе Иисуса

Прежде чем мы начнем обсуждать апокалиптическую часть пророческой беседы Иисуса, попытаемся обобщить то, о чем мы уже говорили.

Прежде всего, это предсказание разрушения Храма, а у Луки еще и ясное предсказание разрушения Иерусалима. Однако очевидно, что смысл предсказаний Иисуса сводится не к внешним военным действиям и разрушениям, а к концу Храма в истории спасения. Храм становится «пустым» домом, он перестает быть местом пребывания Бога и искупления Израиля и всего мира. Время жертвы, установленной Моисеевым Законом, прошло. Мы видим, что формирующаяся Церковь задолго до внешнего падения Храма знала об?этом радикальном повороте истории и что при всех разногласиях относительно того, какие из иудейских обычаев следует сохранить и является ли их соблюдение обязательным для язычников, дискуссии по поводу Храма не возникало. В момент распятия Христа время жертвы истекло.

Далее мы видели, что ядром эсхатологической Вести Иисуса является возвещение «времен народов», когда Евангелие будет проповедано всему миру и всем людям. Только тогда история достигнет своей цели и придет к завершению. Все это время Израиль сохраняет свою миссию. Господь держит его в Своих руках и в назначенный час, когда число язычников достигнет полноты, спасет «весь Израиль». То, что мы не можем вычислить историческую продолжительность этого периода, общеизвестно, и этому не нужно удивляться. Но то, что «евангелизация язычников» стала неотъемлемой задачей учеников, становится все очевиднее благодаря, прежде всего, особому наказу, который Павел получил от Воскресшего. Отсюда следует вывод, что «время язычников» еще не является мессианским временем в смысле великих спасительных обетований, но временем истории и ее страданий и одновременно временем надежды. «Ночь прошла, а день приблизился» (Рим 13, 12).

Мне представляется очевидным, что многие притчи Иисуса, например притча о неводе (Мф 13, 47–50) или притча о пшенице и?плевелах (Мф 13, 24–30), говорят именно об этом времени Церкви. В?ближайшей эсхатологической перспективе они не имеют смысла.

В качестве побочной линии мы рассмотрели адресованный христианам призыв к бегству из Иерусалима ввиду грядущего подробно не?описанного осквернения Храма. В историчности этого бегства в?заиорданскую Пеллу нет причин сомневаться. Эта достаточно второстепенная деталь имеет, тем не менее, важное значение: неучастие христиан в военной обороне Храма, превратившей святое место в?крепость и театр жестоких военных действий, точно соответствует позиции, которую избрал Иеремия во время осады Иерусалима вавилонянами (см. Иер 7, 1–15; 38, 14–28).

Йоахим Гнилка обращает внимание, прежде всего, на связь этой позиции с главной мыслью Вести Иисуса: «Участие иерусалимских христиан в войне представляется в высшей степени невероятным. Палестинское христианство хранило память о Нагорной проповеди. Они должны были знать заповеди Иисуса о любви к врагам и отказе от насилия. Мы также знаем, что они не участвовали в мятеже в годы правления императора Адриана» («Nazarener», S. 69).

Другим существенным элементом пророческой беседы Иисуса является предостережение от лжемессий и апокалиптических мечтаний. С этим предостережением связан призыв к трезвению и бодрствованию, который мы слышим в ряде притч, особенно в притче о?мудрых и неразумных девах (Мф 25, 1–3) и в словах Иисуса о бодрствующих привратниках (Мк 13, 35–36). Именно эти слова ясно показывают, что имеется в виду под словом «бодрствование»: не бегство от настоящего, не спекуляции относительно будущего и?не?пренебрежение своими нынешними обязанностями. Напротив, оно означает делать то, что нужно, здесь и сейчас, как бы мы делали это пред очами Божиими. Матфей и Лука передают нам притчу о рабе, который видит, что его господин не торопится возвращаться, и, в его отсутствие, начинает бить слуг и служанок, пить и?кутить. Добрый раб остается рабом, он осознает свою ответственность. Он поступает с каждым по правде, и господин хвалит его за?то, что он так поступает. Жить по правде и означает подлинно бодрствовать (см. Мф 25, 45–51; Лк 12, 41–46). Бодрствовать означает осознавать себя находящимися пред очами Божиими и вести себя так, как ведут себя пред лицем Божиим. Жестко и конкретно Павел пишет во Втором послании к фессалоникийцам: «Ибо когда мы были у вас, то завещевали вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь. Но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся. Таковых увещеваем и убеждаем Господом нашим Иисусом Христом, чтобы они, работая в безмолвии, ели свой хлеб» (2 Фес 3, 10–12).

Другим важным элементом пророческой беседы Иисуса является указание на грядущие гонения на Его последователей. Это также предполагает наступление времени язычников, ибо Господь говорит о том, что Его учеников будут не только «предавать в судилища и бить в синагогах», но и поставят за Него «перед правителями и?царями» (Мк 13, 9). Благовестие всегда будет под знаком Креста?– это ученики Иисуса будут вновь и вновь постигать на собственном опыте. Крест есть и останется «знамением Сына Человеческого»: в?конечном счете, истина и любовь не имеют иного оружия в?борьбе с ложью и насилием, кроме страданий.

Обратимся теперь к собственно апокалиптической части пророческой беседы Иисуса: к возвещению конца мира, пришествия Сына Человеческого и Страшного суда (Мк 13, 24–27).

Примечательно, что этот текст в значительной мере соткан из?слов Ветхого Завета, особенно из Книги пророка Даниила, а также из книг пророков Иезекииля, Исайи и других текстов Священного Писания. В свою очередь, эти тексты также связаны друг с другом: древние образы читаются в решающие моменты по-новому, развиваются и углубляются. Подобный процесс нового прочтения одних и тех же слов можно наблюдать и в Книге пророка Даниила. Иисус включается в этот процесс «перечитывания», и это помогает нам осознать, что община верных, как мы уже говорили, в каждой новой ситуации также по-новому перечитывает слова Иисуса, следя, разумеется, за тем, чтобы основная Весть оставалась неизменной. Но то, что Сам Иисус не описывает грядущее, а лишь заново возвещает его словами древних пророков, имеет очень важное значение. Вначале мы, конечно, должны обратить внимание на то, что называется новым: грядущий Сын Человеческий, о Котором говорил Даниил (Дан 7, 13–14), не имея возможности придать Ему индивидуальные черты, теперь отождествляется с Сыном Человеческим, беседующим с учениками. Древние апокалиптические строки обретают личностное ядро, и его средоточием становится личность Самого Иисуса, объединяющего в Себе проживаемое настоящее и?таинственное будущее. Подлинным «событием» является Личность, в?которой с течением времени сосредотачивается настоящее. В этой Личности грядущее присутствует здесь и сейчас. В конечном счете, будущее не принесет нам каких-либо новых обстоятельств, потому что мы уже проживаем его во встрече с Иисусом.

Так, в результате сосредоточивания космических образов на?пребывающей здесь и сейчас и знаемой нами Личности Иисуса космический контекст становится второстепенным, и даже вопрос о?времени пришествия Христа теряет свою актуальность. Личность Иисуса пребывает среди физически измеримых вещей, Она имеет Свое собственное «время» и «пребывает вовек»[21 - Ин 12, 34.]. Эта релятивизация космического или, лучше сказать, его сосредоточивание на личностной реальности, особенно ярко проявляется в заключительных словах апокалиптической части беседы: «Небо и земля прейдут, но?слова Мои не прейдут» (Мк 13, 31). Слово в сравнении с?мощью неизмеримого материального космоса – ничто. Оно подобно дыханию мгновения в молчащей Вселенной. И это Слово Иисус называет более реальным и постоянным, нежели весь материальный мир. Оно – истинная, подлинно надежная реальность, почва, на которую можно встать и которая не уйдет из-под ног, даже если «солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с?неба»[22 - Мф 24, 29.]. Космос имеет преходящий характер. Слово Иисуса – подлинное «небо», под которым человек может стоять и выстоять.

Это сосредоточивание на личностном аспекте, преобразование апокалиптических откровений, по своей направленности соответствующих ветхозаветным образам, и есть то особенное, что Иисус говорит о конце мира: Он говорит о том, что в этот момент будет самым важным.

Исходя из выше сказанного, понятно, почему Иисус не описывает конец мира, но возвещает его словами, заимствованными из?Ветхого Завета. Говоря о будущем словами из прошлого, Он как бы выводит Свою беседу за рамки времени. Речь идет не о новом описании грядущего, которого ждут от ясновидящего, а о том, чтобы включить созерцание грядущего в уже дарованное Богом Слово, характеризующееся, с одной стороны, постоянством, а с другой – открытостью в отношении новых потенциальных возможностей.

Становится ясно, что Слово Божие, произнесенное в те времена, освещает будущее. Но это Слово не дает точного описания будущего, а лишь показывает нам истинный путь – на данный момент и?на?завтрашний день.

Апокалиптические слова Иисуса не имеют ничего общего с ясновидением. Напротив, их цель – увести нас от внешнего любопытства в отношении видимых вещей (см. Лк 17, 20) и привести к?главному: к жизни, основанной на фундаменте Слова Божьего, которое дарует нам Иисус, ко встрече с Ним, живым Словом, к ответственности перед Судиёй живых и мертвых.

Глава третья

Омовение ног

После поучительных бесед Иисуса, следующих за описанием Его входа в Иерусалим, евангелисты-синоптики возобновляют нить повествования с точной датировкой событий, и эта нить приводит нас к Тайной вечере. В начале 14-й главы Марк говорит: «Через два дня надлежало быть празднику Пасхи и опресноков. И искали первосвященники и книжники, как бы взять Его хитростью и?убить» (Мк?14,?1). Затем он сообщает о помазании Иисуса в Вифании и?предательстве Иуды и продолжает: «В первый день опресноков, когда заколали пасхального агнца, говорят Ему ученики Его: где хочешь есть пасху? Мы пойдем и приготовим» (Мк 14, 12). В отличие от?Марка Иоанн говорит общими фразами: «Перед праздником Пасхи… И во время вечери…» Вечеря, о которой сообщает Иоанн, состоялась, по его словам, «перед праздником Пасхи», в?то время как синоптики описывают Тайную вечерю как пасхальную трапезу и, таким образом, на сутки расходятся с Иоанном.

Мы еще вернемся к широко обсуждаемым вопросам различной хронологии этого события и ее теологического значения, когда будем размышлять о Тайной вечере Иисуса и установлении Евхаристии.

Час Иисуса

Остановимся пока на Евангелии от Иоанна, который в описании последнего вечера Иисуса, проведенного с учениками накануне Его крестных страданий, делает два важных акцента. Во-первых, он рассказывает нам о том, как Иисус, подобно рабу, омывает ноги ученикам. В связи с этим Иоанн также описывает предсказание предательства Иуды и отречения Петра. Второй аспект заключается в прощальных речах Иисуса, достигающих своей кульминации в Первосвященнической молитве. Этим ключевым моментам мы должны уделить особое внимание.

«Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их» (Ин 13, 1). С Тайной вечерей наступает «час Иисуса», к которому нас с самого начала готовили все Его деяния (см. Ин 2, 4). Это час «перехода» («metaba?nein / metаbasis») и час «любви до конца» («agаpe»). Эти понятия взаимно объясняют друг друга, они неотделимы друг от друга. Любовь сама по?себе – процесс перехода, преображения, выхода за рамки конечного человеческого бытия, в котором все мы отделены друг от друга и, в конечном счете, непроницаемы друг для друга по причине наших различий, которые мы не можем преодолеть. Именно «любовь до?конца» реализует кажущийся невозможным «metаbasis» – выход за?рамки замкнутой на себе индивидуальности. Любовь-агапе?– это прорыв в сферы Божественного.

«Час» Иисуса – это час великого перехода, великой перемены, и?это качественное изменение бытия становится возможным только благодаря «agаpe». В этом месте слова Иисуса перекликаются с?Его последними словами на Кресте: «Свершилось – tetеlestai» (Ин?19, 30). Этот конец («tеlos»), эта самоотдача без остатка, изменение всего бытия и есть дарение Себя «даже до смерти»[23 - Фил 2, 7.].

Когда Иисус, как и во многих других местах Евангелия от Иоанна, говорит о том, что Он «исшел от Отца» и вновь возвращается к?Нему, у нас может возникнуть ассоциация с античной схемой «exitus?– reditus», подробно разработанной в философии Плотина. У?Плотина и его последователей «исход», занимающий место Божественного акта творения, означает спуск, который, в конечном итоге, превращается в падение – с высоты «единого» вниз, в нижние планы бытия. В этом контексте возвращение заключается в освобождении от?материального, постепенном подъеме и очищении, способствующем «отпадению» всякой скверны и приводящем к единению с?Божественным. Исход Иисуса трактует сотворение мира не как «отпадение», а как позитивный волевой акт Творца. Это процесс любви, проявляющей в нисхождении свою подлинную сущность: любовь к?творению, любовь к заблудшей овце. В этом нисхождении открывается подлинно Божественное: Иисус возвращается к Отцу. Он не избавляется от Своего человечества, как от чего-то нечистого. Цель Его сошествия – приятие человечества и возвращение к?Отцу со?всеми людьми, «со всякой плотью»[24 - Ср. Ин 17, 2.].

Нечто новое совершается в этом возвращении: Иисус возвращается не один. Он не избавляется от плоти, но всех привлекает к Себе (см. Ин 12, 32). Переход, «metаbasis», затрагивает всех. Если в 1-й главе Евангелия от Иоанна говорится, что «свои» («?dioi») не приняли Иисуса (см. Ин 1, 11), то теперь мы слышим, что Он возлюбил «своих» до конца. Воплотившись, Он заново собрал «своих» в единую Божию семью, сделал их из чужих «своими».

Настало время опять послушать евангелистов. Иисус «встал с?вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и?отирать полотенцем, которым был препоясан» (Ин 13, 4–5). Иисус прислуживает Своим ученикам, подобно рабу, Он «уничижает» Себя (см. Флп 2, 7). То, о чем говорится в великом гимне Христу в?Послании к филиппийцам, – что Христос, в отличие от Адама, пытавшегося уподобиться Богу, вышел за рамки Своей Божественной природы, разделил наше человеческое бытие, принял «образ раба» и был «послушен даже до смерти, и смерти крестной», проявляется в одном-единственном жесте. В одном знаменательном поступке отражается вся суть Его спасительного служения. Иисус отказывается от Божественной славы, встает перед нами, если можно так выразиться, на колени, омывает и отирает наши грязные ноги, чтобы сделать нас достойными принять участие в Его брачном пире[25 - Ср. Мф 22, 2–13.].

Когда в Откровении Иоанна Богослова мы читаем парадоксальную фразу о том, что спасенные «омыли свои одежды в Крови Агнца» (Откр 7, 14), это говорит о том, что Любовь Иисуса, идущая до?конца, очищает и омывает нас. Жест омовения ног имеет тот же смысл: это любовь-служение Иисуса, которая освобождает нас от?нашей гордыни и делает нас «чистыми», то есть способными к?богообщению.

«Вы чисты»

В рассказе об омовении ног трижды встречается слово «чистый». Иоанн использует основное понятие ветхозаветной традиции и других религий. Чтобы человек мог приступить к Богу, вступить с?Ним в общение, он должен быть «чист». Но чем больше он выходит на свет, тем больше ощущает себя оскверненным и нуждающимся в?очищении. По этой причине религии создали целые системы «очищения», облегчающие «доступ» человека к Богу.

В культовых установлениях всех религий предписания, касающиеся очищения, играют очень важную роль: они дают человеку представление о святости Бога и о тьме, царящей внутри нас, от?которой Он должен нас избавить, чтобы мы могли приблизиться к?Нему. Во времена Иисуса система культового очищения насквозь пронизывала жизнь иудеев. В 7-й главе Евангелия от Марка мы видим фундаментальное расхождение слов Иисуса с понятием культовой чистоты, которая достигается путем исполнения определенных обрядов. Павел в своих посланиях также постоянно возвращается к?вопросу «чистоты» перед Богом.

Читая Евангелие от Марка, мы становимся свидетелями принципиально иного подхода Иисуса к толкованию понятия чистоты перед Богом: очищают не ритуальные действия. Чистота и нечистота – это свойства души человека, зависящие от состояния его сердца (см. Мк 7, 14–23).

Но сразу же встает вопрос: как сердце становится чистым? Кто эти люди, чистые сердцем, которые «Бога узрят» (Мф 5, 8)? Либеральная экзегеза утверждает, что Иисус заменил ритуальное понятие чистоты на ее моральное истолкование: на место культа и?связанных с ним обрядов приходит нравственность. В этом случае христианство в значительной мере сводится к «морали». Но это несправедливо по отношению к новизне Нового Завета.

Эта новизна проявляется в позиции, которую занимает Петр по?отношению к уверовавшим фарисеям, требовавшим, чтобы крещеные язычники обрезывались и соблюдали закон Моисеев. На это Петр отвечает: Бог Сам принял решение и «от дней первых избрал из нас меня, чтобы из уст моих язычники услышали слово Евангелия и уверовали; и Сердцеведец Бог дал им свидетельство, даровав им Духа Святого, как и нам; и не положил никакого различия между нами и ими, верою очистив сердца их» (Деян 15, 7–9). Вера очищает сердце. Она рождается в тот момент, когда Бог обращается к?человеку. Это не его собственное решение. Вера рождается потому, что Дух Божий касается души человека, открывает его сердце и очищает его.

В рассказе об омовении ног и в Первосвященнической молитве Иисуса апостол Иоанн, говоря об «освящении», углубляет тему очищения, которую Петр лишь косвенно затрагивает в своей речи. «Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам» (Ин 15, 3). Это Слово проникает в учеников, пронизывает их мысли и волю, преображает их сердце и раскрывает его так, что оно становится зрячим.

В Первосвященнической молитве Иисуса мы вновь сталкиваемся с подобным взглядом, но, разумеется, немного под другим углом зрения, когда читаем прошение Христа: «Освяти их истиною Твоею» (Ин 17, 17). В священнической терминологии «освящать» означает «делать способным отправлять культ». Под этим словом понимаются определенные обрядовые действия, которые должен совершить священник, прежде чем он предстанет пред лицем Божиим. «Освяти их истиною Твоею» – здесь истина, как дает нам понять Иисус, сравнивается со своего рода «купелью», делающей человека способным к богообщению. Человек должен «окунуться» в?истину, чтобы освободиться от скверны, отделяющей его от Бога. При?этом мы не должны забывать, что Иоанн имеет в виду не абстрактное понятие истины. Он знает, что истина есть Иисус[26 - Ср. Ин 14, 6.]. В?13?й главе Евангелия от Иоанна омовение ног, совершаемое Иисусом, предстает как путь к очищению. Здесь вновь звучит та же мысль, но?в?иной перспективе. Очищающая нас «купель» – не что иное, как любовь Иисуса «даже до смерти». Слово Иисуса не просто слово, это Он Сам. И Его Слово есть истина и любовь.

По сути, это то же самое, что довольно трудным для понимания языком говорит нам Павел: «Посему тем более ныне, будучи оправданы Кровию Его, спасемся Им от гнева» (Рим 5, 9; ср. Рим 3, 25; Еф?1, 7 и др).

Эту же мысль мы видим в Послании к евреям, в великом откровении об Иисусе как Первосвященнике: на место ритуальной чистоты приходит не просто мораль, но дар встречи с Богом в Иисусе Христе.

И вновь у нас возникает ассоциация с платоновским направлением в философии поздней античности, сосредоточенной, подобно философии Плотина, на теме очищения. Это очищение достигается, с одной стороны, посредством исполнения ритуалов, а с другой – посредством постепенного восхождения человека в сферы Божественного. В этом восхождении человек очищается от материального, становится духом и благодаря этому обретает чистоту. В христианской вере, напротив, именно воплощение Христа делает нас подлинно чистыми и приводит творение к единению с Богом. Благочестие XIX века в значительной мере сузило понятие чистоты, отождествив его с упорядочиванием сексуальной жизни, в связи с?чем вновь проявилось пренебрежительное отношение к материальному, к телу. Ищущему чистоту человечеству Евангелие от Иоанна, то есть Сам Иисус, показывает путь: только Он, истинный Бог и?одновременно истинный Человек, делает нас способными к богообщению. Жизнь в теле, пронизанном Его присутствием, и есть подлинно христианская жизнь.