Пеший камикадзе. Книга вторая. Уцелевший

– Нет. Ещё не говорили.

– Хорошо, – сказал Зазиев, поднимаясь.

Но Егору не показалось ничего хорошего.

«Вот, дурак, – подумал он на себя. – Не успел обжиться – нажил врага, и никого–нибудь, а чечена?! Ох, дурак!»

– Иса! Иса, погоди! – окликнул неожиданно Зазиев Абулайсова, который направлялся к себе. – Разговор есть?

– О чём разговор?

– С глазу на глаз… – побежал следом Зазиев, прежде смешно наклонившись, словно собирался оттолкнуться и полететь головой вперед над рядами кроватей, как супергерой в синем трико и плаще, оставляя Егора в сложных чувствах от российско–грузинской войны, но ещё больше от ненужного ему внимания чеченца Аллагова.

А ещё, Егор неплохо был осведомлен о войне с Грузией восьмого года по рассказам сослуживцев одного из московских отрядов–спецназа, в который был переведён после тяжёлого ранения для дальнейшей службы на должности помнача группы кадров, и откуда ушёл годом ранее – «перегорел», но официально – по здоровью. Правда, в его памяти эта пятидневная война имела другие причины, носила иное название и характер. Он запомнил её как южноосетинский вооружённые конфликт по принуждению Грузии к миру, убийство российских миротворцев и нескольких тысяч мирных жителей Цхинвали – МИДом России заявлено три, отсутствие связи и взаимодействия между частями, штабами военной группировки и ополченцами, игры в прятки российских дипломатов–переговорщиков, поиске Второго играющего роль Первого, и совершенно дикий военный поход, в лучших традициях Второй чеченской, роты комбата Ямадаева в грузинский Гори, убитого годом позже в Дубае, сопровождающийся обезглавливанием пленённых грузинских солдат, как следствие – пропавших без вести.

Одного не знал Бис, а Зазиев по какой–то причине смолчал, что неделю назад в составе чеченского взвода были потери.

– За новеньких… Давай, порешаем вопрос? – Заур настиг ротного у самого кабинета.

– Валяй, – согласился Абулайсов, тут же свалившись тушей в свою койку, не считая сколько–нибудь важным предстоящий разговор с Зазиевым.

– Ты решил, в какой взвод они идут?

– Решил, – не сомневаясь, соврал Иса. – Чего хотел?

– Отдашь Биса мне?

– Зачем тебе? Он инвалид! Нет, короче, – моментально раздумал Абулайсов, не дав Зазиеву привести ни единого аргумента. – Бис пойдёт к Сулиму Джамалдаеву, а ты – забирай Текуева, – я так решил, – тебе полезный будет боец…

– Иса, зачем Сулиму русский, если есть уговор – во взводе никого, кроме нохчей; ни дагестанцев, ни ингушей, ни тем более русских? Один раз такое было – взяли «Сивого» и то, ненадолго. Давай порешаем: предложи Джамалдаеву Текуева, а мне отдай Биса…

– Зачем тебе? – снова спросил Иса, очевидно не собираясь уступать.

– Суди сам: задача взвода – оборона второй очереди, правильно? То есть, уже в черте города, в случае прорыва «украми» обороны первой очереди – наших опорных пунктов…

– Ты замысел не пересказывай мне? – вспылил Абулайсов. – И нет у нас очередей – это не магазин тебе! У нас – эшелоны, запомни: первый, второй… десятый!

– Хорошо–хорошо, он же из военных пришёл, у него специальность должна быть какая?

– Сапёр он…

– Мне нужен такой человек на втором эшелоне! Будет минировать подступы. Ему непросто будет воевать у Джамалдаева – он же инвалид?!

– Кто сказал: что ему должно быть просто?! Он пришёл воевать наравне со всеми, его специально никто не звал, всем тяжело будет – и ему не должно быть легко. И запомни уже: я тебе, короче, брат, но здесь я – командир, и я решаю, да? Сказал: не нужен тебе – значит, делай, как сказал! Хватит разговоров. Иди! И прикрой дверь, устал я, отдохнуть хочу.

Егор как прежде глядел в окно, за которым стемнело. Не было большого смысла пялиться в него, пустое, за которым стоял глухой и терпкий вечер, где ни звёзд на небе, ни фонарей на улицах, ни тусклого окна на версту, только сиреневая мгла как смола – из воздуха, который, казалось, ещё утром явился чёрный как сажа. Такими вечерами Егор словно деревенел, превращаясь в трухлявое дерево, у которого уже не было величественной кучерявой кроны, но оно ещё цеплялось за землю кривыми корнями. Но и корней у Егора уже почти не осталось.

Егор, как часто с ним случалось в такие минуты с тоской вспоминал о сыне… ну, и, конечно, не обходилось без Кати. Правда, воспоминания о ней вызывали такое тяжёлое ощущение как от потери всего на свете.

«Душевную тоску сейчас могла заглушить разве что водка, – подумал он, – и ещё эти… Катины капронки», – о них Егор вспомнил совсем не потому, что трижды побывал в капроновой петле, скорее, впервые за долгое время представил в них Катины ноги – от лодыжек до самой талии…

– Извини, брат… – неожиданно явился Заур, застав Егора на прежнем месте, – …не вышло забрать в свой взвод. Иса против. Не дал. У меня был план на тебя и просто ты мне симпатичен, по–братски: понял, что ты чёткий, я сразу это вижу, сам такой, говоришь по делу, значит, не балабол, каких здесь вдоволь, будь у них по семь ртов, как у уаигов. Жаль только, что к Сулиму идёшь…

– Почему – жаль?

– Не нужно тебе к нему, – сказал Заур. – Лучше к Абхазу тогда…

– Почему так считаешь?

– Ну, была ситуация… – признался Зазиев и замолчал, совсем не собираясь её прояснить.

«Чего из тебя по слову выдавливать надо?!» – хотел было возмутиться Егор, но раздумал:

– Поделишься, какая?

– Да… без проблем… – с задумчивый видом согласился Заур, думая о чём–то другом. – Короче, не так давно был в батальоне капитан – из бывших… федерал… зам или даже комбат какой–то… Грамотный такой офицер: карты, схемы, план обороны… кажется, всё мог решить. Ходарёнок людей собирал, а этот – «Сивый» его позывной – планировал. Придумал, как разоружить батальон Кировоградского спецполка, охранявший Донецкий аэропорт… Но пока Ходар якобы утверждал план Сивого, ночью двадцать шестого комбат с «Альфой» блокировал аэропорт и уговорил охрану сдать аэропорт и оружие без сопротивления. Оружия там было много – несколько оружейных комнат и склад… даже четыре миномёта там нашлось. На утро решено было Кировоградских на автобусах отправить в Киев, но те, за ночь, организовали оборону и навели авиацию. У нас появились потери, а в отсутствии координации действий и единого командования произошла полная неразбериха. Бои в окрестностях аэропорта вели несколько отрядов ополчения, которые также несли потери. Вечером уцелевшие сумели вырвались из аэропорта с ранеными на двух КАМАЗах, но, в результате отсутствия связи и опознавания «свой–чужой», были расстреляны своими же на въезде в город – на «опорнике» посчитали, что Кировоградские пошли на прорыв… Больше пятидесяти ополченцев из разных отрядов погибло, в двое больше – раненных. Сивый был зол на Ходара. По сути Сивый готовился к полномасштабной войне, а Ходар – наверное, думал, что решит все проблемы худым миром… «Альфа» Медведчука изъяла на захваченном складе миномёты, которые, короче, оказались бесполезными, поскольку мины хранились без взрывателей, раздельно. Их парни просто не взяли. А склад на отходе расстреляли из гранатометов… «Альфа», конечно, крутой спецназ, но не армейский, не приучен проверять взрыватели у мин. Думаю, они из минометов и стрелять не умели, и большинство вряд ли знало, что за штука такая – взрыватель. Такая война – не их профессия. Тогда Ходар и Сивый сильно повздорили. Сивый обвинил комбат, что тот ни черта не смыслит в войне и ему надо поучиться военному делу: вроде, воевать – не террористов мочить по сортирам; ну, а Ходар, походу в отместку, отстранил Сивого от должности и назначил командовать чеченским взводом, вместо Джамалдаева. Я Сулима знаю – Сулим ни за что такое не согласился бы. Но Сивый командовал, короче, недолго. Не знаю, что там случилось дальше, вроде как Сивый подался в Луганск, к «Плотнику». Чеченцы хвалились ещё, будто сопроводили его туда. Через день никто про него уже не помнил. Но я думаю, что по приказу комбата его могли ликвидировать… Зачистить, как поступают с неугодным или упорным соперником. Такое случается часто, когда залётные попадают в батальон или застукают кого за мародёрством – вывезут в поле и зарежут как барана.

Егор слушал молча, без ужаса в глазах, угрюмо всматриваясь в темноту, как в холодные непроглядные зеркала.

– Такое возможно? – наконец, спросил он.

– Э! Сколько раз было! Комбат, как полномочный, вроде не специально, но, сам понимаешь, выводит на эмоции своими приказами и решениями никого–нибудь, а самых нетерпимых, а те решают возникшую проблему как умеют. Сам, конечно, глаза закрывает на это. На войне свои командиры, своя власть есть. А власть всё спишет, как говорят?

– Война, говорят, спишет.

– Ай, да! Точно! Напутал немного… Хотя, разве разница есть? Сулим, он как военная власть, мог не стерпеть Сивого, короче… Но ты не бойся, я за тобой приглядывать буду!

Бис впервые улыбнулся, но улыбкой совсем нерадостной. Было заметно – насторожился.

– Я тебе говорю… – важно настоял Зазиев, –…не бойся, короче! – добавил он, напоследок.

Егор не испугался. Он смутился собственной кривой улыбки, вдруг вспомнив – зачем он здесь. Из памяти совсем неожиданно вывалился наблюдавший Егора медицинский психолог, который в последнюю встречу сказал:

«…американские солдаты в Ираке и Афганистане умирают ежедневно. Вернувшиеся с войны ветераны убивают себя каждые восемьдесят минут. Двадцать два человека в день! Статистика ошеломляющая: на одного убитого там – двадцать пять военных–самоубийц здесь! Причины суицидов известны – посттравматические стрессы, полученные травмы и ранения. Психические проблемы, вроде твоих, наблюдаются у каждого пятого американского солдата, который вернулся с руками и ногами, не говоря уже о твоём случае. Наверное, думаешь: причём тут американцы? Просто в России подобную статистику не ведут. Она никому не интересна. Потеря одного ветерана, совершившего самоубийство в Америке – ещё не трагедия, но уже сигнал; а подобное для России – вообще не беда. Бабы новых солдат нарожают! Убить себя – я, пожалуй, тебя не остановлю… не смогу… никто не сможет. Лично я не против самоубийства в принципе, не считаю его ошибкой или грехом. Существуют такие ситуации, в которых действительно кажется – лучше умереть, чем продолжать страдать. Просто знай, что во время самоубийства, ты убиваешь не только себя, ты убиваешь все воспоминания о себе. Все будут помнить только это… Вся твоя жизнь в памяти близких тебе людей сведётся к тому, как ты решил умереть! А что, если окажется, что ты заблуждался в том, что единственное решение – самоубийство? Что, если близкие ждут, что ты излечишься и вернёшься?»…

«…лучше бы ты геройски сдох на войне! – вспомнил Егор Катин гнев. – Принёс бы семье пользу и гордость… вместо того, чтобы изводить нас! Всё хорошее о тебе мы сохранили бы в памяти, и не видели бы твоих отвратительных пьянок и всего этого кошмара! – и уже не в силах сдерживать слёзы, навзрыд кричала. – Будь ты проклят, сука! Сгори в своём аду!»…

После психолога чувство глубокой изоляции никуда не исчезло. Куда могли деться – абсолютное одиночество, ощущения брошенности и ненужности, и то чувство, когда возвращаешься в пустой дом, который как заколдованный круг только усиливал чувство изолированности? Ведь именно в этих стенах созрела непоколебимая решимость прекратить это тяжкое существование и эти тяжёлые страдания. Ведь продолжать жить – означало, страдать. И тогда в голове Егора созрел этот план. Егор был убеждён, у него всё продумано.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Во взводе Сулима Джамалдаева Егор ощутил себя в плену. Причём в плену, в котором не вяжут руки, не суют в рот кляп, ещё не режут, и пока не бросили в яму, и вроде пришёл своими ногами, а будто не ногами пришёл, а был контужен взрывом и очнулся уже здесь, приволоченный, в окружении привычных до ужаса бородачей в камуфляжах, зычной тарабарской речи и особого надзирателя Аллагова, без каких–либо, казалось, признаков на спасение и задачей – во чтобы то ни стало выжить. Подобная задача напрашивалась сама собой, её мозг диктовал безошибочно.

«Ёбанный плен… – крутил в мозгу Егор, щурясь и озираясь по сторонам. – …и хуй ведь съебёшься! – успел он осмотреться. – Ну, правда, не волокли же… – вроде как расстроился он, – …сам приковылял. Выходит, прав был Заур… – заключил Егор наконец, – …с великим умыслом здесь оказался. Умница–комбат, переиграл! – с кривой усмешкой, взбешённо, цыкнул Егор слюной на пол сквозь оголённые зубы. – Прихватил, можно сказать, за самые Фаберже, как истинный комитетчик!»

В чеченцах ненависти не было. Не проглядывалась. Они любовались на Егора точно на добычу, буднично, будто готовились на праздник совершить над ним Курбан и сытно поесть. Однако, ужинать ушли в столовую к местной тётке Жене, начальнице ополченской кухни. Егора с собой не позвали, да и Егор, слава богу, в проводнике не нуждался, благо знал, где локация тётки Жени с позывным «Впроголодь». Её, столовую, шагая на запах, мог отыскать слепой, не то, что безногий. А что до проводника–чеченца, теперь часто думал Бис над словами Зазиева: мало ли куда те могли проводить?

Ночью Егор толком не спал. Снились покойники с «Красного молота» из две тысячи первого, что лежали с тусклыми в серой пыли глазами вокруг коптившего в небо чёрной солярой БТРа. Весь сон был тусклым и серым без ярких впечатляющих оттенков. Одни образы были окрашены в сепию. Другие были совсем бесцветными. Проснувшись в час ночи, Егор решил, что выспался, но на деле, подумав вдруг, на секунду представив, что кто–то дожидается нужной минуты его убить, следующие полчаса лежал неподвижно, прикрыв красные глаза и пристраивая свою тугоухость на оба уха к каждому едва различимому шороху. За время пока ждал из темноты убийцу дважды таился, когда скрипели койки на соседнем ряду. Первый раз, когда один всполошил руками, как будто тонул в ледяной воде и быстро ушёл ко дну. Второй, когда другой, придушенный собственным храпом, закашлялся как умирающий туберкулёзник и затих, Егору представилось, будто умер с брызгами алой крови на белой рубахе. Дальше – мрак сделался гуще.