Род красивых ведьм

Род красивых ведьм
Зара Камаш

Сана – обыкновенная современная алматинка. Работает юристом, зализывает душевные раны после предательства возлюбленного и заедает стресс фастфудом.Но у нее есть свои секреты: с детства она дружит с домовым, время от времени видит дух покойной бабки-ведьмы и не знает, стоит ли соглашаться на предложение загадочного представителя темных сил – решить все ее проблемы с помощью дьявольских приемов.Семейное проклятие, роковые мужчины, колдовство и магия, которые отлично вписываются в нашу реальность – со всем этим нужно разобраться Сане. Останется ли она самой собой или, поддавшись искушению, жестоко отомстит тому, кого она любила?..

Зара Камаш

Род красивых ведьм

1

Добираюсь до своего кресла и проваливаюсь в полудрему. Шутка ли, почти двое суток без сна. Самолет взлетает, полночь для меня наступит в воздухе, а я уже наполовину в другом месте. Я дома.

Вижу домового Гришку, который крадучись идет вдоль сарая. Ростом он с низкорослого человека, весь покрыт густой черной шерстью. Издали смахнул бы и на медведя, если б не его человеческие повадки.

Гришка – мужик хозяйственный, как говорит про него бабушка. Любит порядок и уважает хороших хозяек, особенно тех, кто готовит с душой и умеет печь вкусный хлеб, и блины, и булочки, и пирожки, и прочие вкусности, от которых чудный аромат на весь дом. К тому же бабушка всегда оставляет Гришке на пробу то кусочек сдобного хлебца, то пирожок, а к нему еще обязательно – блюдце с молоком. Так у нас заведено.

Смотрю на Гришку и вспоминаю, как в детстве мы с ним озорничали. Тогда он так не прятался, как сейчас, и иногда я могла даже разглядеть его глубоко посаженные добрые глаза на лице, заросшем шерстью. Сказать «морда» язык не поворачивается.

С тех пор прошло много лет, и Гришка предпочитает не показываться никому на глаза. Он существо опасливое, осторожное. Так и должно быть. Домовых чаще всего видят только дети, потому как они чего только не увидят, а испугаться им невдомек. Как бы ни было, Гришка уже давно решил, что я выросла, и остепенился, как ему и положено.

Сквозь сон, в котором полуденная жара и я кроме Гришки замечаю еще соседскую курицу, забредшую в наш огород, до меня доносится невнятный женский голос из динамика: «Дамы и господа, мы прибываем в аэропорт Алматы…»

Сознание мое двоится. Понимаю, что идем на посадку, и чувствую, как летающая машина со всей мощью устремляется вниз, очевидно испытывая на прочность пассажирские уши. Однако я очень хочу спать, и видение с Гришкой и курицей не рассеивается, а, наоборот, затягивает меня еще глубже.

Вскоре я уже внутри спальни и ложусь на свою постель. Стало вдруг тихо, и я пытаюсь удобнее устроиться на подушке. Вроде бы это и моя подушка, но какая-то твердая, и щека у меня начинает болеть с той стороны, на которой я лежу. Я вся измаялась и вдруг понимаю, что больше не сплю. Глаза мои еще закрыты, но до меня уже дошло, что справа от моей головы – моя согнутая рука, прижатая к иллюминатору. Она побаливает, оттого что затекла, и, разумеется, не имеет ничего общего с подушкой.

Это все пустяки. Я снова чувствую на себе чей-то взгляд. Это ощущение преследует меня уже целую неделю. Из-за него пять ночей я провела в комнате с включенным светом. Я начинаю сходить с ума из-за бессонницы. И сейчас я абсолютно уверена, что, открыв глаза, ничего перед собой не увижу. Но стоит мне их закрыть, отчетливо ощущаю чье-то присутствие. Если я все же заставляю себя спать, кто-то наклоняется ко мне близко-близко, словно для поцелуя, и мне кажется, что я слышу чье-то дыхание – настолько тихое, что услышать его можно только в звенящей ночной тишине.

Обреченно открываю глаза. Моя тревога сменяется радостью – на меня изучающе смотрит стюардесса, – и в ту же секунду я слышу:

– У вас все нормально? Мы уже приземлились.

– Спасибо. – У меня на лице счастливейшая улыбка, и благодарность я произношу не как дежурное слово, а как выражение глубокой признательности.

Встаю с кресла, на усталом лице стюардессы зажигается ответная улыбка, она освобождает пространство перед проходом и терпеливо ждет, когда я пройду.

Направляюсь к выходу. За мной, подстраиваясь под мой неторопливый темп, бесшумными шажками по мягкому покрытию ступает стюардесса.

В самолете, похоже, ни души. Никогда раньше не доводилось так крепко уснуть и ничего не слышать. Об этом я и думаю, медленно пробираясь между кресел и стараясь не зацепиться обо что-нибудь углами своей громоздкой ручной клади. Вот и выход. Стюардесса прощается со мной и остается в салоне.

Я оказываюсь в рукаве, ведущем в здание аэропорта, – длинном, более-менее широком коридоре. На меня немного давит пустота, никого рядом нет. Хочется поскорее очутиться среди людей. Увесистые сумки не мешают мне, как в самолете, они свободно болтаются по бокам, и я могу двигаться быстро.

До входа в здание остается около десяти шагов. Кто-то пялится мне в спину, я не оборачиваюсь. Там никого нет, говорю себе и не верю. Тот, невидимый, позади меня дышит мне в затылок. Внутри нарастает паника, я убыстряю шаги и чуть ли не забегаю в здание аэропорта.

Мне встречается пожилая уборщица. На секунду оторвавшись от швабры, она бросает на меня недружелюбно-удивленный взгляд. Что я сделала? Ах, да, прошла по только что вымытому полу.

Все равно я рада ее видеть. Незримый наблюдатель исчезает, как только рядом со мной оказывается кто-нибудь.

Выхожу на улицу. Тротуар перед входом занят кучками разнообразного народа: несколько иностранцев приличного вида, пара-тройка каких-то подозрительных личностей, смахивающих на киношных гангстеров, и обычные местные жители.

Алматы одинаково подставляет всем нам нездоровые, душные объятия. Без удовольствия вдыхаю то, что бьет в нос. После Астаны эта газовая смесь воспринимается не как воздух, а как быстро проникающий яд. Вдох-выдох несколько раз, и снова привыкаю к родной отраве.

– Такси, девушка? Куда едем?

Местные «эх, прокачу!» смотрят пристально, ожидающе. Глаз профи моментально распознает пассажиров вроде меня, которых никто не встречает. В разноголосом шуме выделяется позвякивание ключей, крутящихся на пальцах таксистов. Видимо, они изнывают от отсутствия клиентов. Выбираю самого старшего и безобидного на вид дядьку, устало называю адрес.

– Зверева… Компот[1 - район в Алматы, где раньше улицы назывались: Вишневая, Грушевая, Дачная, Садовая, Водная], что ли?

– Да, – почти шепчу, забираясь как в спасительную колыбельку на заднее сиденье машины, где расстелено разноцветное лоскутное одеяло.

Оно приятное на ощупь – само толстое, а поверхность гладкая, чуть прохладная. Точно такие же шьет бабушка. В школе на уроках труда мы делали коврики и салфетки из кусочков яркого бархата – синего, красного, зеленого. Мне, криворукой, это нравилось больше, чем шить унылые фартуки и ночнушки.

– Понял. – Лысая голова в тюбетейке кивает, это я определяю по тому, как расправляются и сжимаются складочки на упитанном затылке водителя. И весь вид этого толстяка успокаивающе меланхоличен.

Автомобиль под стать хозяину – салон просторный, по-домашнему уютный: застеленное мягкое сиденье, на боковых окнах вместо тонировки старомодные шторки. Шум заведенного мотора убаюкивает не хуже какой-нибудь монотонной песенки. Я устраиваюсь на удобно разложенном одеяле и прислоняюсь к окну.

2

Двигатель старенького «мерседеса» всю дорогу тихо урчит. Асфальт главной дороги, ведущей из аэропорта, безупречен – ни трещинки, ни вмятинки. Освещение отличное: исправно горят фонари на стройных столбах вдоль дороги. Ряды их ровные, будто шеренги долговязых солдатиков. Следом за ними непроглядная гуща деревьев – высоких и низких, толстых и тонких, прямых и искривленных.

Когда стоим на редких светофорах, вижу, какие они пугающе-недвижные, столпившиеся у обочины, как темные силы у врат ада. Будто там, в их глубине, скрывается нечто ужасное, терпеливо выжидающее своего часа. Кому грозит эта опасность? Одинокому прохожему, неведомо как очутившемуся возле этого убежища зла.

Даже в два часа ночи движение на дороге тут довольно интенсивное. Тем не менее никто не подумает остановиться у пустых обочин. Здесь рядом нет ни домов, ни магазинов. И это чудовищное нечто дождется момента, когда не окажется на дороге ни одного автомобиля или будет он в недосягаемой дали. Тут оно и протянет свою невидимую, гигантскую, уродливую руку, чтоб утащить несчастного человека в свое логово. Произойдет все быстро, лишь тень прохожего мелькнет у края дороги…

Страсть к нездоровым фантазиям у меня с детства. Мне и сны снились соответствующие. То я летала над полями, которые начинались на окраине города, то лазала в горах, то бродила в заброшенных кварталах, спасаясь от врагов.

Это были не просто монстры или убийцы, это были призраки и духи мертвецов. При этом они были настолько страшны, что казалось, можно умереть от одного на них взгляда.

Много разной нечисти и нежити приходило в мои сны. Они были пугающими, но и интересными тоже. Как сказки, которые я любила. Во втором классе, когда нас принимали в октябрята, родители подарили мне книгу сказок братьев Гримм. Это была замечательная вещь. Кто их читал, помнит, наверное, какие у них жутковатые, но в то же время завораживающие истории.

Мои сны были примерно такого содержания, только вместо чужеземной старины фоном в них выступала моя реальная жизнь. Еще одно сходство было в том, что добро в них всегда побеждало зло. Если же я проигрывала, то неведомые силы, охранявшие меня, просто помогали проснуться в безвыходный момент.

На заднем сиденье такси чувствую себя в безопасности. Спать расхотелось. Смотрю на наручные часы, время – час тридцать. Примерно через полчаса доедем до дома.

Бабушка меня ждет не дождется. Ей бы спать в это время, но она может только прилечь, а потом каждые двадцать минут открывает глаза и вглядывается в циферблат на стене. И так до моего прихода. Тогда она резво встает (а ей ведь почти семьдесят пять), выбегает к воротам и быстро отпирает мне дверь.

Соскучилась я по ней. И по дому. По Дане я тоже скучаю, но сейчас она живет с нами через раз и все больше и больше отдаляется. Чаще я наведываюсь к ней в однокомнатную тесную квартирку в Самале[2 - микрорайон в Алматы], чем она в наш общий дом. Она моя сестра, и я ее люблю, как и бабушку, очень сильно.

Эти два человека – мои единственные близкие. Уже пять лет, как не стало мамы. Мы тогда жили все вместе в нашем доме. Он у нас просто огромный: пять комнат, кухня, а еще подвал и чердак. Этот дом был куплен бабушкой еще лет тридцать назад у пожилой русской женщины по имени Фрося. Муж Фроси был немцем, он и создал эту уютную жилую крепость на одной из фруктовых улиц нашего Компота.

Немцы у нас всегда имели славу добросовестных и аккуратных мастеров. Жилище, построенное дядей Герхардом для своей семьи, полностью подтверждает это мнение. Прошло более полувека, но стены, крыша, двери, окна – все в полном порядке. Конечно, без ремонта не обходимся, но за эти годы ничего не покосилось. Несколько лет назад дом снаружи отделали современным материалом, и он преобразился – помолодел, похорошел.

По соседству у нас полно новых роскошных коттеджей. Тягаться с ними по красоте – занятие проигрышное. На их фоне наш дом – приятный старик: благородный, статный, вызывающий к себе интерес.

Гришка, по рассказам тети Фроси, переселился сюда вместе с ней из старенькой деревянной избы, построенной до революции. К тому времени, как начали ее сносить, Герхард полностью закончил строительство нового жилища.

Фрося понимала, что Гришке деваться некуда, и когда уходила, позвала его с собой. Тот, не будь дураком, приглашением воспользовался и вскоре уже начал хозяйничать в новых хоромах на Грушевой, 27 (ныне – Зверева), где благополучно обитает по сей день.

Только Фросе и ее мужу не суждено было прожить здесь до конца своих дней. Их взрослые дети, обосновавшиеся где-то на юге России, настояли на переезде к ним родителей. Так, супругам пришлось продать счастливое жилье, в котором они прожили три удачных десятка лет.