Имя вам Номер четыре

Я был гораздо младше него, сегодня шестнадцать лет – это вообще ребенок, но сейчас я понимаю, что Всевышний вселил в мое сердце мужество и решительность, потому что Саlид растерялся… Бехк бацара цунна: оццул вуо тlехоьттича, милла а вухур вара…[23 - И не удивительно: перед такой бедой любой растерялся бы.]

Так мы начали с ним разгребать завалы и первым вытащили его младшего брата, который был жив и издавал стоны. В коридоре мы обнаружили среднего брата. Он как будто хотел выбежать из дома, но споткнулся и упал на торчавшее острие алюминиевого шифера. Мы нашли его стоящим на коленях и с проткнутым подбородком. В зале в дверном проеме нашли их отца, он, видимо, как и я, искал более надежное место в доме, чтобы его не завалило, но из-за наступившего часа предопределения не нашел в этом месте спасения…

Эдуард вздохнул и продолжил:

– Мы вынесли из этого дома и положили у соседей два трупа – отца и сына – и раненого младшего брата Саlида. Для него этот день был страшным…

Спустя неделю окольными путями к нам приехал бывший сосед, чтобы увезти тех, кто передумал оставаться. И отец позвал меня на улицу, я думал – для поручения. До сих пор помню его сосредоточенное лицо, глаза, избегающие моего взгляда, решительность, которая была настояна семь дней и ночей. Он выдал мне переживания этих дней в одной сухой фразе «Кlант, хьо дlаваха веза»[24 - Парень, ты должен уехать. (У чеченцев есть старинный обычай не обращаться к старшему ребенку по имени, при этом старший ребенок мог называть родителей по именам.)]. Не успел я даже облачить в слова свое несогласие, как он начал: «Вайшиъ цхьана дlавахар нийса хир дац. Хlинца хьо дlагlо, хьоьца кхин шиъ лулахо хир ву. Йухахула дlабогlучаьрца соъ дlавогlур ву[25 - Уехать нам обоим будет неправильным. Сейчас уезжай ты, с тобой будут двое наших соседей. Я приеду со следующими уезжающими.], – и все еще видя, как я колеблюсь, добавил. – Соьца къийса ца луш, хьайга бохург де, дерриге а дика хир ду[26 - Не спорь со мной и делай, что тебе говорю, все будет хорошо.]».

Согласившись с отцом, я уехал вместе с двумя соседями в наше родовое село на границе с другой республикой. Наш путь описывать не буду: это займет целые сутки. Конечно же, мать, сестры и остальные родственники были рады меня видеть. Каждый вечер у нас собирались соседи и расспрашивали о доме, о соседях, о военном Грозном, который я успел увидеть по дороге. И когда я начинал рассказывать, в комнате воцарялась тишина, старшие откладывали все дела. Рассаживались вокруг и слушали, прерывая меня только тихим «Астагlфируллахl»[27 - Прости меня, Аллах (араб.).] или «ццц». – Эдуард, мысленно возвращаясь к событиям тех дней, казалось, забывал про Сафию и замолкал. Но потом, возвращаясь к реальности, продолжал. – Я с нетерпением ждал следующей поездки водителя в город. Ждал прибытия отца. Бдительность моей совести была усыплена словами отца, как сторожевая собака сытной жижей. Однако где-то глубоко внутри меня таился страх, что что-то может случиться, помешать отцу приехать и что зря я согласился уезжать. Это чувство довлело надо мной тем сильнее, чем больше проходило дней.

Спустя неделю водитель не смог поехать, потому что в городе вовсю шли бои. Как я сожалел, как я сокрушался о том, что уехал, знаю только я и Господь Бог, – низким голосом, словно на исповеди, проговорил с чувством Эдуард. – Я вымещал зло на дровах, которые каждый день приходилось колоть. Мне не хотелось общаться со своими сверстниками. Они, уехавшие в самом начале и не различившие кровожадного лица войны, казались мне детьми. Простые человеческие радости не утратили своего очарования и силы над ними, а мои мысли были заняты отцом. Каждый день по несколько раз в голове прокручивался последний разговор. Доброта сквозь строгость и непреклонность, проявляющаяся в заботе о нас, а особенно во взгляде глубоко посаженных, с возрастным прищуром карих глаз, – теперь я вспоминал такое привычное лицо с новыми для себя чувствами. Когда я помогал в чем-то по хозяйству женщинам – а вместе с нами жили очень много беженцев, на которых тоже нужно было рассчитывать еду, воду, тепло – мыслями я бывал с отцом. Одним из ярких открытий, от которого к горлу подступил ком и глазницы переполнились слезами, для меня стало осознание того, что в какой-то момент я перерос отца. Сафия, чтобы ты понимала, это был безусловный авторитет, строгий глава семьи, который был чужд внешним проявлениям эмоций и чувств, но у которого любовь выражалась в том, чтобы довезти до школы, спросить, как дела и нужно ли чего – причем после этой фразы он каждый раз выдерживал многозначительную паузу, давая понять, что на него можно рассчитывать, – пока снимаем урожай с деревьев или грядок, рассказывать о голоде, который испытали старшие в депортации, чтобы мы научились ценить каждый кусок хлеба. Любовь родителей в этом и заключается – в том, чтобы передавать мудрость, накопленную за годы жизни, во имя неповторения новым поколением ошибок предшествующих. И в этом он проявлял самую высшую степень любви, – тут голос Эдуарда сорвался. Сафия долго слушала тишину по ту сторону телефона. Потом послышались шаги, какие-то приглушенные звуки, шум воды и, наконец, – Извини, я отходил попить воды.

– Да, конечно, – сказала Сафия.

– Через месяц после моего возвращения до нас дошла весть, что отца убили.

– Астагlфируллахl, – воскликнула Сафия, надеявшаяся, что рассказ идет к иному концу.

– Да, после ночной бомбежки он по обыкновению шел проведать соседей, когда снайпер выстрелил, – тяжело сглотнул, – выстрелил ему в голову.

– Дала геч дойла цунна! Дала гlазот къобал дойла цунна![28 - Да простит его Аллах! Да примет Аллах его джихад!] Ты же понимаешь, что он в лучшем мире, – ей очень хотелось успокоить его.

– Вот такое наследие мне оставила эта война, – как бы не слушая Сафию, произнес он.

– Такое наследие она оставила каждой семье, – сказала Сафия, задумавшись.

– Но не каждому она оставила сожаление на всю оставшуюся жизнь, – возразил Эдуард.

– Эдуард, если ты о чувстве вины, то от тебя в этой истории ничего не зависело, – с жаром заявила Сафия.

– Иногда понимаю, – помолчал, – или хочу так понимать.

– Ты знаешь, что такое предопределение? – спросила Сафия.

– Ну, а как ты его понимаешь? – то ли с сарказмом, то ли с искренним интересом спросил Эдуард.

– Не буду вдаваться в долгие объяснения, – начала Сафия. – Говорят, три вещи неизменны – это день рождения человека на этот свет, день, когда он свяжет себя узами брака, и день, когда покинет эту землю. А на все остальное человек способен влиять: мольбой, намерением и действиями. Они тоже предопределены, но человеку дается выбор и разум.

– Да это понятно, я и не считал, что смог бы изменить ход событий, – запнулся Эдуард. – Хотя вру, бывало, что и такие мысли лезли. Но в основном это другое чувство. Чувство, что ты сбежал, струсил, стоило прозвучать просьбе уехать, как был рад это сделать, оставив своего отца в кровавом месиве!

– Но ты не был рад, ты же знаешь это, – Сафия думала, как быть убедительнее.

– Каждый раз, когда я представляю, как он лежит ниц посреди улицы… в собственной крови, я уже ничего не знаю, – уставшим голосом выдавил он из себя. – И когда понимаю, что не было никого из родных омыть его тело, подготовить его в последний путь и прочитать джаназа-намаз[29 - Намаз, который читается над покойником (араб.).], мне начинает видеться, как я ухватился за возможность сбежать из ада на земле.

– Тогда подумай вот над чем, – сказала Сафия, – твой отец не хотел бы подвергать тебя опасности! Он не захотел бы, чтобы в тот злосчастный день ты оказался там! – На глаза Сафии навернулись слезы – уже в который раз за этот разговор, – а ком в горле не позволял продолжить. Но, сглотнув, она продолжила:

– Он был спокоен, что ты, его сын, в безопасности, что ты есть, чтобы сберечь семью! И между собой и тобой, – тут Сафия заплакала, – он бы выбрал умереть сам еще тысячу раз!

– Мне не хватало этих слов, – после долгой паузы тихо произнес Эдуард. – Спасибо тебе, Сафия!

– Да, – только и выдавила из себя Сафия.

Лиза

«Все счастливые семьи похожи друг на друга,

каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»

Л.Н. Толстой

Стадия первая: влюбленность

Утро на заднем дворе

В морозном утреннем воздухе появлялись клубы частого дыхания. Согретый воздух, выходящий из двух ртов, вступал в яростную борьбу с холодом. В отчаянной и неравной схватке человеческое тепло, проделывая последние круги, исчезало навсегда.

Две женщины спешно направлялись к заднему двору, оставляя глубокие следы на свежевыпавшем снегу. Давно не было такой зимы, чтобы снег хрустел под ногами, но сейчас было не до этого. Силуэты выдавали возраст: тучный принадлежал тетке, а другой, вытянутый – девушке. Между собой они не разговаривали, только когда дошли, тетка, оглядываясь по сторонам поверх невысокого деревянного забора, спросила как бы про себя:

– Еще не приехали?

Прошли пять минут томительного ожидания.

Мысли на морозе

Лиза только закончила школу, и дома велись разговоры о ее поступлении в университет. Будучи покладистым ребенком, она была согласна с решением родителей и нацелилась сдать экзамены для поступления в местный вуз. В школе она была ученицей с хорошей успеваемостью, относящейся к учебе без фанатизма. Приоритеты были расставлены таким образом, чтобы совмещать школу и роль старшей дочери в большой семье. Когда Лиза видела свою мать, разрывающуюся между делами по дому, еще четырьмя детьми, мужем и его родственниками, ей ничего не оставалось, как отложить все и помочь матери. Это была не столько необходимость, сколько ее внутренний порыв облегчить жизнь родного человека.

Экзамены были сданы, и осенью Лиза оказалась на первом курсе филологического факультета. Учеба в институте ей нравилась, особенно возможность выезжать из маленького родного села. Жизнь в городе после двух войн кипела как в муравейнике, и она отличалась от жизни в селе, где выросла девушка.

Лиза ловила себя на мысли, что любая мелочь, способная раскрасить и разнообразить ее самую обычную жизнь, делает ее невообразимо счастливой. Она уже представляла себя совсем взрослой и самостоятельной. Вместе с определенным представлением о будущем возникло и другое отношение к учебе: в стенах вуза она ей нравилась больше, нежели в школе. Помощь и поддержка матери остались непременным долгом Лизы, и эту свою, определенную ей самой же, обязанность она, безусловно, выполняла со всей любовью. Однако свободным временем распоряжаться начала иначе. Теперь даже по ночам она могла засиживаться за очередной книгой. Это были и учебные материалы, и художественная литература. А мать втайне радовалась, что у дочери будет другая жизнь.

Вскоре после поступления в жизни Лизы появились новые знакомства. Это были интересные девушки и молодые ребята, которые учились вместе с ней. У одних так же горели глаза, были планы на будущее, для других учеба была неотъемлемой частью молодости, чем-то весьма приятным и легким, для третьих учеба лежала непомерным грузом этого мира, обязанностью, возложенной родителями, решившими дать им то, чего не имели возможности получить сами.

В конце первого года обучения в жизни Лизы появился молодой человек, не примечательный с виду. Непримечательность эту спасал лишь пронзительный взгляд. Появление его в жизни Лизы было неожиданным событием. Знакомство произошло через общих друзей двух семей. Сначала выходы на свидания к молчаливому жениху носили характер хорошего тона – дабы не обидеть старших. Однако для Лизы свидания стремительным образом перестали быть повинностью и плавно переросли в крепкую и тихую симпатию.

Родственники и общие знакомые двух семей были в восторге от намечающегося родства. Все говорили об удивительной гармонии в молодой паре: оба темноволосые, со светлыми глазами и красиво очерченными губами – схожие черты лица у парня проявлялись по-мужски резко, а у девушки – по-женски мягкими линиями. Схожесть во внешности дополнялась общей картиной: высокий и немного худощавый он и гораздо ниже его ростом, с точеной хрупкой фигурой она.

Молодой человек приходился на несколько лет старше Лизы. От общих знакомых она узнала, что парень наотрез отказывался знакомиться с девушками на протяжении нескольких лет. Этот факт вызывал некоторую смутную тревогу. В качестве подтверждения своим опасениям Лиза вспомнила их первую встречу, на которую – теперь в этом не было сомнения – он тоже пришел из чувства такта перед старшими. Прокручивая в голове их разговор, который не клеился и длился едва ли десять минут, она понимала, что и второе, и третье свидание носили тот же характер. Однако это была не первая и не последняя пара, последовавшая совету старших и нашедшая в своем начале продолжение.

Единственное, что Лизу смущало спустя некоторое время после знакомства, – это непробиваемость молодого человека в вопросе эмоций. Он продолжал приглашать девушку на свидания, но ее одолевали сомнения, взаимны ее чувства или нет.

В это время ситуация для Лизы усложнилась некоторыми обстоятельствами: ей начал докучать своими настойчивыми знаками внимания сосед. Это был человек, не располагающий девушку к себе ни внешностью, ни манерой общения. Невысокий, худощавый, он ходил за ней мелкими шагами, и это добавляло несуразности его образу. Непропорционально большая голова с носом-крючком, тонкими губами, плотно сжимающими маленький рот, и маленькими глубоко посаженными, рыскающими по сторонам глазами, которые делали его вид беспокойным. А когда короткий разговор с Лизой по обыкновению заканчивался ничем, он становился нервозным, грубым и крикливым. Этими манерами сосед лишил себя всякой возможности быть рассмотренным в качестве потенциального жениха.

Попытки избегать назойливого ухажера не всегда увенчивались успехом для Лизы. Он уже знал, в какое время автобус из города приезжает к ближайшей остановке в селе. Также он запомнил, что два или три раза в неделю Лизу провожает ее жених, расходятся они на подходе к улице, на которой живет девушка. Поэтому воздыхатель для своих нападок выбирал дни, в которые девушка была свободна от этих встреч.

В свою очередь Лиза, поняв осведомленность соседа о ее расписании, начала проезжать нужную остановку и выходить на противоположной стороне села, чтобы приходить домой другой дорогой. Некоторое время это работало, и девушка отдыхала от наглого ухажера. Однако долго это продолжаться не могло, вскоре сосед понял, в чем дело. Этот поступок девушки стал для него неким знаком, что в один день таким же образом она может навсегда исчезнуть из его жизни. Решение было принято сразу, без промедлений. На следующий день после того, как хитрость девушки была раскрыта, он подъехал на машине с друзьями к остановке, откуда Лиза собиралась поехать на занятия, и украл ее на глазах пассажиров подъезжающего автобуса. Эта новость разлетелась по небольшому селу.

Изначально ясная картина, – все понимали, что все произошло против воли Лизы, – стала затуманиваться по мере того, как в дело для примирения сторон вовлекались все новые люди. Это были представители родов, семей, духовные служители, женщины. Очень скоро положение девушки как невесты другого человека было всеми позабыто. Каждый посредник хотел стать причиной согласия отца девушки, чтобы выслужиться перед семьей парня.