Выбор. Стратегический взгляд (сборник)

Политический настрой арабского населения Ближнего Востока – это результат столкновения стран региона с французским и британским колониализмом, провала попыток арабского сообщества предотвратить возникновение Израиля, подобного же обращения Израиля с палестинцами, а также установления прямого и косвенного контроля Америки над регионом. Наиболее экстремистские политические и религиозные силы региона рассматривают ее присутствие как оскверняющее священную чистоту исламских святынь святотатство (совершенное вначале в Саудовской Аравии, а теперь в Ираке), как препятствие к благоденствию арабского народа и инструмент пристрастной поддержки Израиля в его конфликте с палестинцами. Хотя политическое рвение экстремистов возбуждается религиозным пылом, примечательно, что некоторые из террористов, причастных к событиям 11 сентября, вели явно нерелигиозный образ жизни. Так что нападение на Всемирный торговый центр во второй раз за пять лет имело очевидный политический подтекст.

От исторических фактов не уйти: главной причиной того, что острие терроризма оказалось направлено на Америку, стала, несомненно, вовлеченность США в ближневосточные дела, точно так же как английское присутствие в Ирландии спровоцировало многочисленные акции ИРА против объектов в Лондоне и самой королевской семьи. Британцы осознавали этот основополагающий факт и старались принимать его во внимание в своих ответных шагах как на силовом, так и на политическом уровне. Америка же, напротив, продемонстрировала удивительное нежелание задуматься над политической подоплекой терроризма и идентифицировать его политический контекст.

Чтобы одержать победу над ближневосточными террористами, требуются усилия сразу по двум главным направлениям: уничтожая террористов, необходимо в то же время налаживать политический процесс, направленный на преодоление тех условий, в которых они возникают. Именно так, а не иначе, ведут себя британцы в Ольстере и испанцы в Стране Басков. Именно так русских призывают действовать в Чечне. Внимание к политической подоплеке возникновения терроризма – это не уступка террористам, а непременная составная часть стратегии ликвидации и изоляции террористического подполья.

Неготовность Америки признать зависимость между событиями 11 сентября и современной политической историей Ближнего Востока, где бушевание политических страстей на почве религиозного фанатизма и неистового национализма сочетается с политической слабостью и нестабильностью, – это опасная форма отрицания действительности. Достаточно вспомнить весну 2002 года, когда Соединенные Штаты проявили готовность одобрять даже самые жесткие меры, предпринимаемые Израилем для подавления палестинского движения, рассматривая их как часть борьбы с терроризмом. Нежелание признать историческую связь между подъемом направленного против Америки терроризма и присутствием Америки на Ближнем Востоке чрезвычайно затрудняет создание формулы эффективного стратегического ответа на террористический вызов.

Первоначальная поддержка, оказанная миром Америке после преступления 11 сентября, была, как уже отмечалось выше, и выражением искреннего сочувствия, и своевременным подтверждением лояльности. Но солидарность, впрочем, не означала согласия с американским толкованием характера угрозы. И по мере того, как оно облекалось в риторические одежды и формулировалось во все более жестких выражениях, достигших кульминации в виде провозглашения «оси зла», в американском понимании терроризма все больше видели оценку, оторванную от политического контекста этого явления.

Неудивительно, что уже через полгода после событий 11 сентября почти единодушная всемирная поддержка Америки сменилась возрастающим скептицизмом в отношении официальных формулировок США по поводу общей угрозы. Америка рискует постепенно остаться в одиночестве во всем, что касается политических аспектов тревожащих ее опасностей. Между тем угроза может приобрести еще более пугающие размеры, поскольку средства высокой поражающей способности становятся все более доступными не только для государств, но и для подпольных организаций.

Соединение терроризма с распространением оружия массового поражения (ОМП) – это действительно устрашающая перспектива. Но и к этой проблеме нельзя подходить с позиций абстрактных рассуждений на тему «зла» или полагаясь лишь на американское могущество. Дело осложняется тем, что поведение самой Америки в сфере распространения ОМП не так уж и безупречно. Соединенные Штаты содействовали усилиям Великобритании в создании ядерного потенциала, негласно помогали в том же Франции, попустительствовали, а возможно, и напрямую помогали ядерным программам Израиля, закрыли глаза на подобные действия Китая, Индии и Пакистана и, наконец, проявили неразборчивую беспечность к собственным ядерным секретам. Когда критики укоряют США в том, что все их нынешние опасения по поводу распространения ОМП запоздали, в этом есть доля правды.

Кроме того, очень многие за рубежом, прежде всего в Западной Европе, ставят под сомнение побудительные мотивы Америки, подозревая, что ее внезапная глубокая озабоченность распространением таких видов оружия лишь отчасти продиктована шоковым эффектом 11 сентября. Одной из причин обеспокоенности Америки потенциальным появлением оружия массового поражения и средств его доставки у Ирана и Ирака, столь ярко контрастирующей с равнодушием к наличию ядерного оружия у Израиля, считают понятную заинтересованность Израиля в разоружении этих государств и недопущении их перевооружения в будущем. Включение Северной Кореи в «ось зла» обычно интерпретируется как намеренный ход в расчете скрыть более узкий, односторонний характер позиции Америки, которую тревожит процесс распространения ОМП именно в ближневосточном регионе.

Стремление некоторых иностранных государств связать с объявленной Америкой войной против терроризма решение своих собственных задач внесло еще больше неразберихи в определение угрозы, создав дополнительный риск превращения этой войны в объект политического «пиратства» со стороны других держав. Знаменательно, что и премьер-министр Израиля Ариэль Шарон, и Президент России Владимир Путин, и бывший председатель КНР Дзян Цзэминь ухватились за понятие «терроризм», чтобы реализовать собственные замыслы. Всем троим расплывчатое американское определение «глобального терроризма» пришлось как нельзя более кстати, послужив удобным оправданием операций по подавлению, соответственно, палестинцев, чеченцев и уйгуров.

Отправной точкой для поиска эффективного ответа на угрозу террора в сочетании с распространением ядерного оружия должно стать признание наличия связи обоих этих явлений с конкретными региональными проблемами. Никакие разговоры о «глобальном терроризме» не помогут заслонить региональность происхождения террористов, вполне определенную направленность их ненависти или их религиозные корни. Подобным же образом угроза распространения ОМП, особенно в ее взаимосвязи с поощряемым на государственном уровне терроризмом, имеет преимущественно региональное, а не глобальное происхождение.

Из этого следует, что эффективно противодействовать все более опасному стремлению Северной Кореи к обладанию ядерным потенциалом, чреватому цепной реакцией его дальнейшего распространения, можно лишь с учетом сложившегося в Северо-Восточной Азии регионального контекста и принимая во внимание как специфические, так и коллективные интересы Южной Кореи, Китая и Японии. Независимо от формулы «оси зла», успешно решить эту проблему можно только на основе признания и удовлетворения особых интересов ведущих государств региона. Верность этого тезиса подтверждается той настойчивостью, с которой Америка пытается вовлечь Северную Корею в многосторонний региональный диалог по вопросам нераспространения, столь резко контрастирующей с американской политикой в отношении Ирака и Ирана.

Ответы на вызовы терроризма и распространения ОМП не могут быть найдены без Америки, но они, конечно же, не могут исходить исключительно от одной Америки. Война против ближневосточного терроризма приведет к реальному уничтожению террористических организаций лишь тогда, когда они утратят социальную опору и, следовательно, способность пополнять свои ряды и когда наконец иссякнут источники их финансирования. Даже одержав подобную победу, едва ли можно будет ощутить ее плоды немедленно. Поставить же под контроль распространение ОМП удастся, если действия подозреваемых государств либо станут объектом эффективных международных инспекций, либо будут жестко пресекаться внешней силой. В обоих случаях решающую роль будет играть деятельное участие Америки, но добиться результата окажется намного легче, если американские инициативы завоюют искреннюю международную поддержку.

Конечно же, Соединенные Штаты достаточно могущественны, чтобы сокрушить Северную Корею или любое ближневосточное государство, помочь Израилю обеспечить свою безопасность и сохранить контроль над всем Западным берегом и Газой, чтобы поддержать антитеррористические карательные силовые операции против Сирии и удержать египтян или саудитов от антиамериканских либо антиизраильских действий. Что касается военной кампании против Ирана, то ее можно свести к выборочным ударам по иранским объектам, причастным к созданию оружия массового поражения, ограничив тем самым масштабы необходимых военных усилий.

Подобного рода действия могут поставить заслон распространению ядерного оружия хотя бы на ближайший период. Но их способность излечить террористический недуг весьма сомнительна. Несомненно, они вызовут еще более мощную волну негодования в адрес Америки и будут восприняты как насаждение нового порядка в регионе в духе неприкрытого колониализма. Помимо этого, подобные меры, по всей вероятности, подвергнутся резкому международному осуждению, особенно в Европе, не говоря уже о реакции исламского мира. Вследствие этого на карту могут быть поставлены американские позиции в Европе, а «война с терроризмом» превратится в сугубо американское и преимущественно антиисламское предприятие. Нарисованная Сэмюэлем Хантингтоном картина «столкновения цивилизаций» станет самоисполняющимся пророчеством.

И наконец, последнее, но не менее важное соображение: политика одностороннего принуждения вызовет в международном сообществе такие умонастроения, что государства, не желающие подвергнуться шантажу, посчитают своей первоочередной задачей тайное приобретение ОМП. Причем у этих государств появится дополнительная мотивация поддерживать террористические группировки, а те, одержимые жаждой мести, с еще большей вероятностью могут анонимно применить оружие массового поражения против Америки. Принцип выживания сильнейших, всегда присутствовавший в какой-то мере в международной политике (хотя его роль постепенно ослаблялась регулирующими поведение государств международными соглашениями), утвердится в качестве высшего закона глобальных джунглей. В долгосрочном плане все это может обернуться для Америки фатальным разрушением основ ее национальной безопасности.

Вот почему один из призывов, прозвучавших в ходе третьих «Великих дебатов» о безопасности Америки, – отказаться от Атлантического альянса в пользу новой «коалиции партнеров-единомышленников» – глубоко ошибочен. Хотя об этом не говорят открыто, речь идет о попытке некоторой весьма твердо настроенной группы в администрации Буша и части самых консервативных политических кругов предпринять стратегический маневр, направленный на смену базовых геополитических приоритетов Америки. Данная группа, по сути, стремится предложить обоснование, мотивацию и стратегию образования под руководством Америки новой глобальной коалиции взамен той, что была взращена ею после 1945 года, в период «холодной войны».

Коалиция времен «холодной войны», основанная на общих ценностях и неприятии коммунистической диктатуры, создавалась для противостояния советской мощи. Главным воплощением коалиции стал Атлантический союз (формально проявляющийся в структурах НАТО), призванный сдерживать дальнейшую советскую экспансию; затем последовал отдельный «договор безопасности» с Японией. Крушение Советского Союза в 1991 году не только ознаменовало исторический триумф демократического альянса, но и поставило на повестку дня вопрос о его будущей миссии. В результате в течение десяти последующих лет происходило расширение союза параллельно с попытками постепенно распространить его за пределы Европы.

Террористическая атака 11 сентября сыграла на руку тем кругам, по убеждению которых естественными и первоочередными партнерами Америки надо считать государства, находящиеся в состоянии какого-либо конфликта с мусульманами, будь то Россия, Китай, Израиль или Индия. Кое-кто даже утверждает, что Америка должна озаботиться переустройством Ближнего Востока и, применив свою мощь во благо демократии, подчинить своей воле арабские государства, сокрушить исламский радикализм и сделать регион безопасным для Израиля. В американском обществе эти идеи разделяют различные правые, неоконсервативные и религиозно-фундаменталистские течения. А благодаря страху перед терроризмом они пользуются немалой популярностью у населения.

Однако, в отличие от предыдущей коалиции, у предлагаемой стратегической формулы мало шансов на длительную политическую жизнь. Подобное партнерство, основанное не столько на общих ценностях, сколько на совпадении тактических целей, будет носить конъюнктурный характер. В лучшем случае оно сможет привести к краткосрочному соглашению, способному лишь содействовать распаду великого демократического альянса, который Америка успешно крепила уже более 40 лет, но никак не заменить его.

Не исключено, что к риску такой перемены добавится обильно приправленный риторикой пересмотр американской стратегической доктрины. О подобной тенденции свидетельствует речь, с которой президент Буш выступил 1 июня 2002 г. в Уэст-Пойнте. Рассылая ее текст представителям внешнеполитического сообщества по электронной почте, пресс-служба Белого дома сопроводила его следующим комментарием: в выступлении «формулируется новая доктрина внешней политики Америки (упреждающие действия в случае необходимости защитить нашу свободу, защитить наши жизни)… Речь в Уэст-Пойнте дает представление об убеждениях и образе мышления президента и его администрации…».

В этом выступлении президент отверг традиционную стратегию сдерживания как несоответствующую угрозам терроризма и распространения ОМП, получившим приоритетное значение после окончания «холодной войны». Он заявил о своей решимости «перенести сражение на территорию противника, сорвать его планы и противодействовать самым серьезным угрозам еще до их возникновения». Примечательно, что Буш так и не назвал «противника», оставляя полный простор для произвольного выбора мишеней. В новопровозглашенной доктрине «упреждающей интервенции» не уточнялось, ни по каким критериям будет определяться «терроризм», ни при каких условиях распространение ОМП будет расцениваться как зло, заслуживающее упреждающей военной акции со стороны Соединенных Штатов.

По сути, Соединенные Штаты тем самым присвоили себе право устанавливать противника и наносить первый удар, не заботясь о достижении международного консенсуса в отношении согласованного определения угрозы. Прежняя доктрина «взаимного гарантированного уничтожения» (известная под аббревиатурой MAD – mutual assured destruction) сменилась новой концепцией «единоличного гарантированного уничтожения» (solitary assured destruction – SAD). Неудивительно, что переход от MAD к SAD многими был воспринят как стратегический регресс.

Не улучшило положения и отождествление двух разных понятий – «упреждение» и «предотвращение». В разработанном Советом по национальной безопасности документе 2002 года о стратегии национальной безопасности, а именно в главе 5 «Предотвращение угрозы применения нашими противниками оружия массового поражения против нас, наших союзников и наших друзей», оба термина употребляются как взаимозаменяемые понятия. Заместитель министра обороны еще более усилил неопределенность, заявив 2 декабря 2002 г. в Международном институте стратегических исследований (IISS): «Все, кто считает, что мы будем дожидаться точных сведений о неминуемости нападения на нас, не сумели извлечь урок из событий 11 сентября».

При этом разница между упреждением и предотвращением весьма значительна с точки зрения международного порядка и ни в коем случае не должна стираться. Речь идет, например, о разнице между решением Израиля в июне 1967 года упредить нападение арабов, к которому завершавшие передислокацию арабские вооруженные силы были почти готовы, и воздушным ударом Израиля в 1981 году по атомному реактору «Осирак» с целью предотвратить перспективу появления у Ирака ядерного потенциала. Первая акция была реакцией на неминуемую угрозу; вторая имела целью не допустить само возникновение угрозы. Подобным же образом нападение США на Ирак в 2003 году, возможно, диктовалось необходимостью предотвращения будущей «серьезной и требующей быть начеку угрозы» (как выразился президент Буш), но никак не упреждения неминуемой угрозы удара с иракской стороны.

Упреждение может оправдываться высшими государственными интересами перед лицом неминуемой угрозы и, следовательно, почти по определению осуществляется по большей части в одностороннем порядке. Чтобы обосновать (хотя бы задним числом) подобный произвол, нужны исключительно надежные разведывательные данные. Предотвращению же должно предшествовать, по возможности, настойчивое политическое давление (в том числе с привлечением международного сообщества), призванное предупредить нежелательный ход событий, причем применение силы допустимо лишь тогда, когда все другие средства исчерпаны и сдерживание перестало быть эффективной альтернативой. Отказ от разграничения двух этих видов действия, тем более со стороны сверхдержавы, имеющей максимум средств сдерживания, может породить цепную реакцию односторонних «предотвращающих» войн, маскируемых под «упреждающие» акции.

Вследствие этого столь радикальные перемены в доктрине и конфигурации союзов могут нанести весьма значительный урон самой Америке. Они приведут к изменению как ее мировой исторической роли, так и ее образа в мире. Перестав быть маяком свободы для народов планеты, пробуждающихся к политическому бытию, Америка будет восприниматься как лидер нового «Священного союза», равнодушный к поиску баланса между порядком и справедливостью, безопасностью и демократией, государственной мощью и социальным прогрессом. Оттолкнув своим высокомерием старых друзей и променяв их на новых, не способных ни по-настоящему воспринять основополагающие американские ценности, ни стать подлинными партнерами в борьбе с истоками глобального насилия, Америка может попасть в положение гегемона в изоляции. Несмотря на все свое могущество, изолированная Америка станет жертвой всевозможных враждебных ей альянсов с участием не только ее врагов, но и покинутых ею бывших союзников, а также новых, но неверных друзей.

Самая главная опасность, угрожающая как Америке, так и миру в целом, исходит от политического беспорядка, которому все больше сопутствует насилие и который может однажды перерасти в глобальную анархию. Терроризм – одно из самых уродливых его проявлений. Распространение оружия массового поражения – одна из самых грозных перспектив. Но оба явления – не что иное, как симптомы одной и той же главной мировой болезни. Только настойчивое осуществление глобальной стратегии, направленной на устранение глубоких причин раздирающих мир конфликтов, способно восстановить утраченную национальную безопасность Америки. А для этого нужно заручиться повсеместной международной поддержкой, затмевающей своими масштабами даже союз, нанесший поражение тоталитарным режимам XX столетия. Глобальное могущество Америки – необходимая исходная предпосылка такой мировой стратегии, но не в этом ее историческое предназначение.

2. Дилеммы нового глобального беспорядка

В последнее десятилетие XX века центральной проблемой безопасности, вызывающей наибольшую обеспокоенность в мире, стал конфликтный потенциал Евразии. Юго-Восточная оконечность Евразии – арена опасных этнических и религиозных межгосударственных войн, средоточие экстремистских режимов, рвущихся заполучить оружие массового поражения, место возникновения наиболее фанатичных мировоззрений и воинственных движений, с которыми кое-какие государства могут однажды поделиться своими вооружениями. Здесь проживают более половины жителей планеты (включая оба самых населенных государства) и приблизительно три четверти мирового населения, пребывающего в нищете; именно этот регион – главный движитель демографического взрыва на планете и важнейший источник миграционных процессов, уже создающих трудности и чреватых еще бо?льшим ростом международной напряженности[12 - Приводимые ниже красноречивые данные говорят сами за себя.Самая социально неблагополучная зона. Более 85 % населения Южной Азии живут на 2 доллара в день. В тех районах Евразии, где жизнь парализована региональными или внутренними конфликтами, – в Северной Корее, Афганистане, Ираке, на оккупированных арабских территориях – масштабы бедности, вполне возможно, еще более удручающи. В начале 2002 года безработица на территории Западного берега реки Иордан составляла 38 %, а в секторе Газа – свыше 46 %; в Чечне число безработных превышает 90 % населения.Самая густонаселенная зона. Независимо от того, насколько точны и достоверны имеющиеся демографические данные, отражаемые ими общие тенденции ошеломляют. Совокупная численность населения только четырех стран этой части Евразии – Индии, Пакистана, Китая и Бангладеш – возрастет к 2050 году на 1,05 млрд человек. Если оценивать демографический рост за тот же период в процентном отношении, то самыми быстрыми темпами растет население девяти стран, шесть из которых, включая три лидирующих в этом отношении государства, образуют единый массив, простирающийся от Палестины до побережья Персидского залива.Зона самых взрывоопасных этнических «мин замедленного действия». В их число, помимо прочих, входит разделение примерно 25 миллионов курдов между Турцией, Ираком, Ираном и Сирией; подчиненность более чем четырех с половиной миллионов палестинских арабов пяти миллионам евреев-израильтян; отрезанность приблизительно 15–25 миллионов тюрков-азербайджанцев Ирана от Азербайджана; расчленение усилиями Индии и Пакистана как минимум 8-миллионного населения Кашмира и осуществляемый Россией геноцид чеченской нации.Зона жесточайшего религиозного насилия. Кровопролитные акты взаимной мести мусульман и индуистов в индийском Гуджарате или христиан и мусульман в Индонезии; приводящая к насилию на Ближнем Востоке ненависть евреев и мусульман друг к другу и, наверное, настолько же взрывоопасная вражда между мусульманским шиитским большинством и суннитским меньшинством в Ираке – все это свидетельствует о повсеместности, глубине и интенсивности религиозных противоречий на территории Евразии.Зона самых деспотических политических режимов. По данным опубликованного организацией «Фридом хаус» издания «Свобода в странах мира (2001–2002)», из 10 стран, имеющих наихудшие показатели в области политических прав и гражданских свобод, 7 расположены между Суэцким каналом и Южно-Китайским морем. 59 % стран, находящихся в этой окаймляющей Евразию полосе, относятся к разряду «несвободных». Среди остальных 28 % классифицированы как «частично свободные» и только 13 % считаются «свободными».].

В ходе четырех десятилетий «холодной войны» главный геостратегический вызов для Америки состоял в том, что враждебная идеологическая сила, контролировавшая около двух третей Евразийского мегаконтинента, могла распространить свое господство и на остальную его часть. Евразия была и гигантской ареной этого соревнования, и главной ставкой в борьбе, поскольку на ее просторах расположено большинство самых быстро развивающихся и политически амбициозных государств мира, а также два из трех самых высокоразвитых в экономическом отношении региона Земли – Западная Европа и Дальний Восток. Полное главенство во всей Евразии равносильно мировому господству.

Решимость Америки не допустить подчинения Евразии враждебной державе приводила к риску развязывания апокалипсической ядерной войны. Поэтому приоритетными сферами политики безопасности США должны были стать проблемы гонки вооружений, конкуренция в наращивании ядерных арсеналов и даже разработка планов ведения полномасштабной ядерной войны. Устрашение служило организационным принципом, призванным исключить военный конфликт, а сдерживание – формулой предотвращения захвата противником западной и дальневосточной окраин Евразии.

Чтобы справиться с новым глобальным беспорядком, Америке требуется более изощренная стратегия, чем применявшаяся в «холодной войне», и более многогранный подход, чем развернутая после 11 сентября антитеррористическая кампания.

Борьба с терроризмом не может служить центральным, системообразующим принципом американской политики безопасности в Евразии или внешнеполитического курса США в целом. Эта идея слишком узка по своей направленности, слишком расплывчата в определении противника, и, что важнее всего, она не способна повлиять на важнейшие причины интенсивного политического брожения в простирающейся между Европой и Дальним Востоком ключевой зоне Евразии, среди населения которой преобладают мусульмане и которую можно обозначить термином «новые Общемировые Балканы»[13 - Смысл наименования «Общемировые Балканы» в том, чтобы привлечь внимание к геополитическому сходству между традиционным для XIX–XX веков состоянием европейских Балкан и нынешней нестабильностью региона, своими очертаниями на карте напоминающего треугольник и простирающегося от Суэцкого канала до Синьцзяна и от российско-казахстанской границы до юга Афганистана. В обоих случаях внутренняя нестабильность создавала или создает соблазн вмешательства со стороны более сильных внешних держав и их взаимное соперничество. (Подробнее об этом см. в книге Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска».)].

В свете произошедшего 11 сентября для Америки исключительно важно тщательно и спокойно проанализировать весь комплекс отношений, связывающих ее с быстро меняющим свой облик миром ислама. В этом состоит непременное предварительное условие перехода к какому-либо варианту эффективной долгосрочной политики, в рамках которой США предстоит перед лицом двойной угрозы – терроризма и распространения ОМП – взять на себя ответственность за восстановление мира в беспокойной зоне новых Общемировых Балкан. В то же время творцы американской политики должны предвидеть весь спектр опасных перспектив, которыми чреваты чрезмерное расширение американских обязательств и политика единоличного вмешательства, провоцирующие рост враждебных США политических и религиозных умонастроений.

Кроме того, характерный для современного мира беспорядок – в более широком плане последствие еще одной новой реальности: мир пробуждается к политическому осознанию неравенства в условиях человеческого бытия. До сравнительно недавнего времени огромное большинство человечества безропотно мирилось с социальной несправедливостью. Хотя крестьянские восстания порой нарушали состояние народной покорности тому, что казалось предписанным порядком вещей, они вспыхивали, как правило, тогда, когда местные условия жизни становились уже совершенно невыносимыми. И даже эти вспышки протеста происходили на фоне принципиального незнания мира в целом, в относительной изоляции и в отсутствие трансцендентального сознания неравенства.

Теперь положение существенно изменилось. Распространение грамотности и особенно воздействие современных средств коммуникации привели к беспрецедентному росту уровня политического мышления широких масс, сделав их несравненно восприимчивее к эмоциональному воздействию национализма, социального радикализма и религиозного фундаментализма. Притягательность этих идеологий усиливается окрепшим осознанием различий в материальном благосостоянии, возбуждающих вполне понятные чувства зависти, возмущения и враждебности. Еще больше ее укрепляет тешащее самолюбие презрение к тому, что называют гедонизмом привилегированной части человечества, формулируемое в культурно-религиозных понятиях. В таком контексте демагогическая обработка и мобилизация слабых, бедных и угнетенных значительно облегчаются.

Сила слабости

11 сентября 2001 г. – эпохальное событие в истории политики, основанной на применении силы. Девятнадцать имевших скудные ресурсы фанатиков, некоторые из них даже без западного образования, заставили содрогнуться от ужаса самую могущественную и технологически высокоразвитую державу мира и ввергли мир в глобальный политический кризис.

Спровоцированные этим терактом процессы привели к милитаризации внешней политики США, ускорили переориентацию России на Запад, создали постепенно углубляющиеся трещины в отношениях между Америкой и Европой, обострили недуги американской экономики и вызвали изменение традиционных американских представлений о гражданских правах. Для совершения этого потребовалось вооружение, состоящее из нескольких канцелярских ножей, и готовность пожертвовать своей жизнью. Никогда еще настолько маломощная кучка людей не причиняла столько боли такому могущественному и огромному сообществу.

В свете этого опыта перед единственной сверхдержавой мира встает дилемма: как одолеть физически слабого неприятеля, руководствующегося фанатичными побуждениями? Но пока будут сохраняться источники таких побуждений, все попытки воспрепятствовать противнику и уничтожить его останутся тщетными. Ненависть поможет ему восполнить свои потери. Уничтожить врага можно, только выявив и распознав те его мотивации и пристрастия, которые не подлежат точному определению, а проистекают из общего для слабых участников противоборства стремления любой ценой сокрушить объект их безудержного негодования.

В этой войне – а терроризм, по сути, есть беспощадная война слабых против сильных (оценка, не имеющая ничего общего с признанием моральной легитимности террора) – у слабых есть одно важное психологическое преимущество: им почти нечего терять, но приобрести, на их взгляд, они могут все. Они черпают силы в религиозном рвении или фанатичном утопизме и выражают свои убеждения с пылом ожесточенности, порожденной безнравственностью их ущемленного положения. Некоторые готовы пожертвовать собой потому, что их жизни, в их представлении, обретают смысл лишь тогда, когда они вырываются за рамки своего жалкого существования, совершая самоубийственный акт ради уничтожения объекта своей ненависти. Отчаяние приводит к неистовству и служит движущей силой террора.

Тем, кто занимает господствующее положение, напротив, есть что терять: прежде всего то, что они ценят превыше всего, – собственное благополучие, и их силы подтачиваются страхом. Сильные держатся за свою жизнь и дорожат ее хорошим качеством. Как только среди тех, кто обладает привилегированным статусом, поселяется паника, она вынуждает их преувеличивать реальный потенциал неведомого, но, по сути, слабого врага, и по мере того как последнему приписываются несуществующие потенции, коллективное чувство безопасности, так необходимое для комфортного существования общества, подвергается эрозии. Позволив же паническим настроениям подтолкнуть себя к неадекватным ответным мерам, господствующее сообщество становится заложником своего немощного противника.

Слабые фанатики не способны изменить собственное положение, но в их власти делать жизнь стоящих выше себя все более незавидной. Сила слабости – политический эквивалент того, что военные стратеги называют «асимметричными боевыми действиями». Фактически революция в военном деле, доводящая до максимума физическую силу того, кто главенствует в технологической сфере, компенсируется резким ростом социальной уязвимости, усиливающим страх сильных перед слабыми.

Силе слабости доступна эксплуатация четырех новых реалий современной жизни. Во-первых, круг тех, кому доступны средства огромной поражающей силы, уже не ограничен мощными высокоорганизованными государствами. Как отмечалось в первой главе, способность нанести масштабный ущерб обществу в целом и в еще большей степени лишить покоя массы людей становится все более досягаемой даже для сравнительно небольших, но решительно настроенных групп людей. Во-вторых, мобильность населения в планетарном масштабе, которой способствует не только наличие скоростных транспортных средств, но и нарастающая миграция, уничтожающая барьеры между обособленными прежде обществами, в сочетании с появлением всемирной коммуникационной инфраструктуры упрощает планирование и координацию для подпольных ячеек, которые в иных обстоятельствах действовали бы несогласованно. В-третьих, проницаемость демократических систем, облегчая проникновение и внедрение в открытые общества, делает чрезвычайно трудным выявление угроз и в конечном итоге делает доступной для повреждения саму социальную ткань демократии. В-четвертых, системная взаимосвязанность современного общества создает благоприятную среду для развития цепных реакций. Если пострадает даже только один из ключевых элементов системы, это вызовет эскалацию социального беспорядка и взрыв панических настроений.

Короче говоря, тактика «шока и трепета», провозглашенная стратегами революции в военном деле, получила противовес в виде парализующей паники, которую слабая сторона запросто способна посеять в рядах могущественного противника. Примером служит колоссальная переоценка общественностью возможностей террористической сети «Аль-Каида», которую считают прекрасно организованной, высокодисциплинированной, способной проникать в любую структуру тайной армией террористов, владеющих новейшими технологиями и действующих под эффективным руководством единого центра командования и управления. Не раз звучавшие после 11 сентября упоминания о «50 тысячах хорошо подготовленных террористов» «Аль-Каиды» убедили многих в том, что Америка да и весь Запад буквально наводнены подпольными ячейками технически обученных боевиков, готовых нанести серию скоординированных опустошительных ударов и парализовать общественную жизнь. Периодическое вывешивание в Соединенных Штатах цветных лент – сигналов тревоги разной степени – тоже внесло свою лепту в представления, многократно преувеличивающие мощь призрачной организации и наделяющие ее лидера Усаму бен Ладена зловещей способностью проникать всюду, куда ни пожелает[14 - Атмосфера, сложившаяся в Вашингтоне осенью 2002 года, когда из-за «снайперских» выстрелов двух преступников едва не возникла паника, в том числе из-за того, что многие приписывали происходившее террористам, показывает, как страх перед неведомым в сочетании с истерией в средствах массовой информации способен нагнетать настроения, помогающие террористам добиваться своих целей.].

Гораздо правильнее рассматривать «Аль-Каиду» как аморфное объединение групп исламских фундаменталистов, чьи главари нашли временное безопасное пристанище в Афганистане под покровительством примитивно фундаменталистского режима «Талибан». Набравший силу в результате разрушения афганского общества Советским Союзом и внезапной взрывоподобной реакции на советское вторжение со стороны разных мусульманских народов, исламский фундаментализм позже обратил свою распаленную враждебность против Америки, которую фундаменталисты стали презирать за поддержку Израиля, за покровительство непопулярных режимов ближневосточного региона, а более всего за осквернение священных исламских земель размещением там американских военных баз. «Аль-Каида» выступила с вдохновляющей на борьбу проповедью, разработала идеологическую платформу, организовала сбор финансовых средств для повсеместного формирования новых групп, наладила начальную полевую подготовку боевиков, а также взяла на себя функцию широкого стратегического планирования деятельности разнообразных местных террористических групп, жаждущих нанести удар по «большому сатане»[15 - Здравая оценка возможностей «Аль-Каиды» содержится в работе: Smith P. Transnational Terrorism and the al Qaeda Model: Confronting New Realities // Parameters / U. S. Army War College Quarterly. – 2002. – Summer. Яркое представление о международном влиянии «Аль-Каиды», подтвержденное захваченными архивами этой организации, дает отчет, опубликованный 17 марта 2002 г. в «Нью-Йорк таймс». В статье Д. Роуда и К. Чайверса говорится, что «начиная с середины 1990-х годов в Афганистан регулярно прибывали новобранцы из более чем 20 стран, включая такие несхожие государства, как Ирак и Малайзия, Сомали и Британия. Молодые мужчины прибывали в Афганистан при содействии нескольких военизированных организаций, каждая из которых имела свои лагеря боевой подготовки». «Однако, попав в Афганистан, все они проходили поразительно схожие курсы религиозной обработки и боевой подготовки… Различные мусульманские группировки примкнули к провозглашенному г-ном бен Ладеном всемирному джихаду. В свою очередь, иногда они искали у него помощи в решении собственных проблем у себя на родине» (Rohde D., Chivers С. J. A Nation Challenged: Qaeda’s Grocery Lists and Manuals of Killing // The New York Times. – 2002. – 17 March.)].

В итоге в разных точках мира была предпринята серия отдельных террористических нападений на американские объекты, среди которых самые дерзкие, впечатляющие и разрушительные произошли, конечно же, 11 сентября. Однако масштаб одновременных и явно согласованных ударов по целям в Нью-Йорке и Вашингтоне не был типичным ни по грандиозности замысла, ни по неожиданным результатам (поскольку даже организаторы этих акций, по всей вероятности, не могли предвидеть полного обрушения башен Всемирного торгового центра). Тот факт, что за нападениями 11 сентября не последовал, пусть даже с большим перерывом, новый настолько же сокрушительный удар, например взрыв в центре какого-нибудь города «грязной бомбы», чего многие так опасаются, лишний раз свидетельствует об ограниченности физических и организационных возможностей «Аль-Каиды», еще более ослабленных благодаря операции США против руководства и баз организации в Афганистане.

Однако события 11 сентября показали, как один-единственный, но психологически ошеломляющий удар, нанесенный невидимым противником, может поменять мировосприятие и даже поведение мировой сверхдержавы. Трудно представить, что Соединенные Штаты весной 2003 года начали бы войну против Ирака, если бы осенью 2001 года Америке не довелось пережить психологический шок. Переопределение Америкой ее роли в мире изменилось не из-за вызова, брошенного могущественным соперником, а из-за действий нескольких безвестных фанатиков-самоубийц, воодушевленных и поддержанных далекой, но радикально настроенной подпольной группой, не обладающей никакими атрибутами власти современного государства.

Нападение «Аль-Каиды» продемонстрировало еще один важный парадокс, проявляющийся в силе слабости: слабые обретают силу, всячески упрощая образ объекта своей ненависти, тогда как сильные, поступая сходным образом, ослабевают. Демонизируя все, что вызывает у них презрение, слабые находят истовых последователей, проникнутых готовностью к самопожертвованию. Достаточно воскликнуть «большой сатана!», чтобы все объяснить и внушить желание сражаться. Посредством этих слов пополняются ряды борцов и замышляются жестокие акции, в ходе которых насилие над невинными людьми само по себе наполняет преступников ощущением триумфа. Победу определяет не столько результат, сколько само совершенное действие.

В отличие от слабых, сильные не могут позволить себе роскошь упрощения. Упрощая причину своих страхов, они обрекают себя на бессилие.