Второй шанс. Америка и мир (сборник)

В начале декабря состоялась новая поездка Скоукрофта в Пекин, на этот раз открытая, с публичными обменами дружественными тостами, которую американские СМИ (все еще остававшиеся в неведении о первом визите) подвергли резкой критике и назвали расшаркиванием. И снова целью Буша было стремление не допустить развития отношений по нисходящей, тем более на фоне возмущения общественного мнения Америки в связи с продолжавшимися в Китае репрессиями против активистов событий на Тяньаньмэнь. Надежды американцев на смягчение репрессий не осуществились, но администрация объясняла китайскую непримиримость опасениями, вызванными свержением и казнью коммунистического диктатора Румынии Николае Чаушеску, произошедшими практически в то же время.

По свидетельству Цянь Цичэня, вскоре после смерти Чаушеску верховный китайский лидер Дэн Сяопин попросил президента Египта Хосни Мубарака, бывшего в Китае с визитом, передать Бушу послание:

«Не слишком воодушевляйтесь случившимся в Европе и не относитесь к Китаю подобным образом».

Оглядываясь назад, можно понять, что обе миссии ближайшего помощника Буша, судя по всему, были восприняты китайскими лидерами как одобрительные и признательные жесты, не имеющие, однако, большого значения. Для китайских либералов, даже внутри Коммунистической партии, они были свидетельством безразличного отношения к их делам.

Но Китай не Восточная Европа, где события имели свою внутреннюю силу и свою динамику. Здесь они вызывали далекоидущие изменения, которые ни Буш, ни Горбачев не могли контролировать. После поразительного успеха «Солидарности» в Польше в середине 1989 года разделение Германии становилось почти невыносимым. Процесс разрушения коммунистических режимов привел к падению Берлинской стены и твердо включил воссоединение в повестку дня. Стратегическая задача Горбачева состояла в том, чтобы остановить распад советского блока и не допустить его пагубного влияния на все еще функционировавшую советскую систему. В конечном счете ему это не удалось, но в тот момент будущее Германии оставалось центральной проблемой. Оно было главной темой на исторической встрече Буша и Горбачева в декабре 1989 года, проходившей на двух военных кораблях вблизи Мальты. Состоявшаяся всего лишь через несколько недель после падения Берлинской стены встреча началась в едва скрытой атмосфере капитуляции советского лидера в главном дискуссионном вопросе холодной войны в Европе – о будущем Германии.

Это был звездный час Буша. Здесь было не только официально оформлено советское согласие на признание политических переворотов в Восточной Европе, но и приведен в действие процесс консультаций, следствием которого стало объединение Германии практически целиком на условиях Запада. На встрече в Белом доме 31 мая Горбачев полностью согласился как с воссоединением Германии, так и с продолжением ее членства в НАТО. Взамен он получил пакет выражающих добрые намерения предложений, подчеркивающих конструктивную роль Советского Союза в формировании системы глобального сотрудничества, предназначенной заменить разделение на два лагеря времен холодной войны. Была предложена и финансовая помощь советской экономике. Во всем этом была заложена идея, что новый мировой порядок будет основан на сотрудничестве ведущих держав. Советский Союз отказывался от своей империи за пределами собственных границ, но по-прежнему рассматривался в качестве одного из главных глобальных игроков.

Невозможно переоценить значение мирного объединения Германии в октябре 1990 года. Разрушение Берлинской стены за год до этого, казалось, сделало воссоединение неизбежным, но только при том условии, что в дальнейшем на это не будет отрицательной советской реакции. Советская армия все еще оставалась в Восточной Германии, и восточногерманский режим был деморализован и находился в замешательстве от явного согласия на все это Горбачева: изменение настроения в Кремле (или просто смена кремлевского руководства) могло бы развязать руки советским противникам. Но распад навязанных Восточной Европе просоветских режимов, произошедший за несколько месяцев до этого, затруднял для Кремля решение применить силу – и возможно, вплоть до кровопролития – в отношении гражданского населения Германии, пусть даже только в Берлине. Восточная Германия стала изолированным советским аванпостом.

Именно мужество движения «Солидарность» в Польше, его воодушевляющее влияние на другие страны Восточной Европы способствовали стратегической изоляции восточногерманского режима. Таким образом, поляки не только освободили себя, но и ускорили объединение Германии, поставив Горбачева перед трудным выбором. Для советского народа лучшим выходом стало вступить в переговоры о таком мироустройстве, которое давало бы возможность стабилизировать ситуацию, делая при этом Советский Союз равным партнером Соединенных Штатов в процессе формирования «нового мирового порядка». Это как раз в наибольшей степени отвечало склонностям Горбачева, которые Буш искусно использовал в ходе переговоров на Мальте, а позднее и в Вашингтоне.

Действия Буша заслуживают высочайшей похвалы. Уговоры, заверения, лесть, порой угрозы в мягкой форме – к чему только не прибегал он в беседах со своим советским партнером. Он должен был соблазнить Горбачева, рисуя ему картины глобального партнерства и при этом склоняя его согласиться с распадом советской империи в Европе. Вместе с тем Бушу было необходимо убедить своих британских и французских союзников в том, что Германия не представляет опасности для их интересов, ради этого принуждая канцлера Западной Германии признать линию Одер – Нейссе (до того времени защищаемую только Советским Союзом) в качестве западной границы вновь освобожденной Польши.

Объединение Германии в конце 1990-х годов привело к важному сдвигу в самом центре европейской политики, а вследствие этого и в системе геополитического равновесия. Буш не только добивался согласия Горбачева на воссоединение, но и (вместе с канцлером Западной Германии Гельмутом Колем, обещавшим это согласие экономически подсластить) убеждал его в том, что объединенная Германия с ее 80-миллионным населением должна будет обладать свободой выбора в вопросах политики и национальной безопасности. Это означало ее членство в НАТО и Европейском сообществе (которое в скором времени станет Европейским союзом). С демонтажом коммунизма в Восточной Европе (которую вскоре будут называть Центральной Европой) и уходом его из Германии большинство советских выгод от Второй мировой войны утрачивалось.

Воссоединенная и снова обретшая уверенность в себе Германия создавала дополнительный стимул для нового витка европейской интеграции, а спустя недолгое время и для расширения НАТО. Вряд ли можно было сомневаться в том, что Европа, включающая возрождающуюся Германию с сильным американским присутствием, скоро охватит и прежнюю Восточную Европу. Тревожило лишь одно: будет ли процесс приспособления к этой новой реальности таким же на удивление мирным, принимая во внимание нарастающие волнения в Советском Союзе. Эта неясность усиливала возраставшее внутреннее напряжение в послетитовской Югославии, которая, как и Советский Союз, была многонациональным государством с доминирующим положением одной национальности.

В таком контексте понятие «новый мировой порядок» стало для Буша средством поиска традиционной стабильности. Предотвращение распада Советского Союза или Югославии стало приоритетной задачей для администрации Буша, о чем она не склонна была заявлять публично. Позднее Буш в отчете об итогах своего президентства не признал своих усилий по сохранению Советского Союза.

Недооценив потенциал насилия в Югославии и переоценив жизнеспособность ее федеральной системы, сохранявшейся только благодаря уже ушедшему из жизни маршалу Тито, администрация Буша была застигнута врасплох эскалацией кризиса в этой стране. Неспособность Югославии пересмотреть полномочия центрального правительства стала причиной лобового столкновения между доминирующей Сербской Республикой и двумя ключевыми членами федерации – Хорватией и Словенией. Их декларации независимости в июне 1991 года привели к скорому сербскому вторжению и, как следствие, к длительной и кровавой войне.

Из-за этих событий усилился страх администрации Буша по поводу того, что Горбачев утратит контроль за процессом распада советского блока и что его перестройка перейдет в насилие в самом Советском Союзе. Возможно, главным здесь было то, что Буш недооценил подлинную глубину проявлений антирусского национализма со стороны других национальностей в условиях расшатанного государства и поддался соблазну считать Советский Союз синонимом России.

(Представление о том, что в Советском Союзе сформировалась советская нация, особенно закрепилось среди бюрократии Государственного департамента. Как помощник президента в конце 1970-х годов, глубоко убежденный в том, что многонациональный характер Российской империи был ее ахиллесовой пятой, я предложил скромную закрытую программу, направленную на поддержку стремлений нерусских национальностей Советского Союза к независимости. Но ведущие эксперты Госдепа по советским делам убедили государственного секретаря в том, что в действительности «советская нация» как мультиэтническое множество, подобное Америке, стала уже фактом и что такая программа была бы контрпродуктивной. Программа все-таки стала осуществляться.)

Ошибочные представления администрации по этому вопросу нашли свое отражение в снискавшей дурную славу речи президента Буша, с которой он выступил в августе 1991 года в столице Украины и которую ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Уильям Сафир безжалостно назвал «котлетой по-киевски». Эту речь тысячи украинцев слушали в надежде, что их стремление к независимости найдет поддержку у президента ведущей демократической страны мира. К своему огорчению, вместо этого они услышали, что «свобода и независимость – не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, при этом заменяя уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти».

Эта бестактная речь была интерпретирована как попытка сохранить Советский Союз и уговорить украинцев отказаться от стремлений к независимости. В свое оправдание Буш и его советник по национальной безопасности подчеркивали в мемуарах, что это заявление имело в виду вовсе не украинцев, а Югославию, а также те части Советского Союза, где националистические выступления сопровождались насилием. Они также уверяли, что доминирующая точка зрения в команде президента выражала поддержку «мирного распада Советского Союза».

Но эта версия (особенно в совместных мемуарах) также раскрывает серьезное опасение Белого дома относительно последствий возможного коллапса «сильного центра» в Москве и соответственно готовность помочь его сохранению. Госсекретарь Джеймс Бейкер даже настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты «сделали все, что мы можем, чтобы усилить центр». Единственным несогласным, постоянно выступавшим за распад Советского Союза, был министр обороны Чейни.

Несмотря на сделанные задним числом разъяснения, Буш в своей речи, обращенной к украинцам, по сути, одобрил проводившуюся в Советском Союзе реформу и даже пытался убедить своих скептически настроенных слушателей – «она обещает, что республики будут сочетать бо?льшую автономию с более свободным взаимодействием – политическим, социальным, культурным, экономическим, а не стремиться к изоляции». Признав достоинства «большей автономии» (но не независимости), Буш заверил растерянных украинцев, что Америка намерена «развивать бизнес в Советском Союзе, включая Украину». В заключение президент, обращаясь к аудитории как к «советским гражданам, стремящимся создать новый социальный договор», заверил, что «мы объединимся с этими реформаторами и вместе пойдем по пути, ведущему к тому, к чему мы призываем, энергично призываем, к новому мировому порядку».

Речь ненамеренно показала суть стратегии и инстинктивные устремления, определявшие поведение Буша. Его ориентация на статус-кво, к тому времени значительно отставшая от событий, привела к игнорированию чувств аудитории, ожидавшей от него понимания и поддержки, но встретившей холодный прием. Эта речь, несмотря на более поздние разъяснения, по существу была сильным и явным аргументом в пользу сохранения Советского Союза и, следовательно, была против украинских устремлений к независимости.

К счастью, она не стала последним словом. Вскоре события вышли из-под контроля Буша и Горбачева и лишили эту речь всякого значения. Через несколько дней провал путча против Горбачева, организованного советскими сторонниками жесткой линии, вызвал стихийное движение к независимости, и Соединенные Штаты не могли уже больше оставаться в стороне. Украина провозгласила независимость, и у администрации не было иного пути, кроме как поддержать ее. Грохот развала Советского Союза начался с решительной серии выступлений Балтийских республик. С явным нежеланием Горбачев все-таки признал эту реальность в начале сентября, и Соединенные Штаты, предупредив Москву, что не могут больше ждать, немедленно признали независимость Балтийских государств.

Одним словом, политические события намного обогнали политические решения. Этот разрыв еще больше усилил неопределенность развития ситуации, и те, кто принимал политические решения, сами оказались в плену событий. К концу 1991 года Горбачев и Советский Союз стали историей. Борис Ельцин и урезанная Россия (примерно с 70 процентами прежней территории СССР и 55 процентами населения) теперь должна была получить помощь, чтобы выбраться из-под обвала, который с удивительно малыми проявлениями насилия сразу разрушил идеологию, имперскую систему, амбиции глобальной атомной державы и некогда жизнеспособную тоталитарную структуру.

Теперь администрации Буша было необходимо убедиться в том, что советский ядерный арсенал не попадет в ненадежные руки государств-наследников, на территориях которых он размещался, и не допустить, чтобы это «выпущенное на волю» ядерное оружие оказалось проданным и исчезло где-нибудь за границей. В последний год президентства Буша главное внимание американская дипломатия уделяла непростым переговорам с независимыми Украиной, Белоруссией и Казахстаном относительно передачи всего этого оружия России. Этот вопрос потребовал много времени и больших усилий, и команда Буша занялась им энергично и искусно, используя престиж Соединенных Штатов, возросший до небывалого уровня в результате кончины Советского Союза.

К сожалению, стремительно развивающиеся события и сложность возникших задач в условиях драматически меняющихся американо-советских отношений в течение предшествующих трех лет (не говоря уже о проблемах, возникших в конце 1990-х годов в результате захвата Саддамом Кувейта и беспрецедентной военной операции в начале 1991 года) оставили администрацию Буша в интеллектуально истощенном состоянии и творчески обессиленной. Она успешно справилась с демонтажом «империи зла», но оставалось мало времени, чтобы разработать план развития после победы, которое они так же, как и другие, не смогли предвидеть в полной мере. Новые президентские выборы приближались, и искушение почить на лаврах и положиться на туманные лозунги оказалось слишком сильным, чтобы ему противостоять.

Поэтому политика в отношении новой России была богата риторикой, великодержавными жестами и стратегически пуста. Бориса Ельцина прославляли как великого демократического лидера, отчасти чтобы компенсировать холодный прием, оказанный ему ранее Бушем из-за нежелания обидеть Горбачева. Но недостаточно уделяли внимания программе политической и социально-экономической трансформации, надежно связавшей бы Россию с Европой. Финансовая помощь действительно потекла в Россию, но бездумно, без направляющей концепции, связанной с какой-либо обязывающей программой экономической и финансовой реформы (например, такой, какую смог предложить Польше ее министр финансов Лешек Бальцерович). Оказанная правительству Ельцина финансовая помощь не была мелкой. К концу 1992 года было выделено свыше 3 миллиардов долларов для продовольственных и медицинских грантов, свыше 8 миллиардов долларов на выравнивание платежного баланса и почти 19 миллиардов долларов экспортных и других кредитов и гарантий. Бо?льшая часть этих денег была просто украдена.

Пока прославляли Ельцина, а Америка и Европа заключали в объятия Россию с ее политическим хаосом, увидев в ней братскую демократию, российское общество погружалось в беспрецедентную бедность. 1992 год по экономическим условиям можно было сравнить с годами Великой депрессии. Еще больше усугубляла ситуацию целая стая западных, большей частью американских, экономических «консультантов», которые нередко вступали в сговор с российскими «реформаторами» в целях быстрого самообогащения путем «приватизации» российской промышленности и особенно энергетических ресурсов. Хаос и коррупция превращали в насмешку российские и американские заявления о «новой демократии» в России. Реальные последствия коррупции сказались на российской демократии уже немалое время спустя, после того как истек срок пребывания Буша у власти.

Еще бо?льшие затруднения возникали из-за неопределенности статуса российского государства. Эта проблема требовала серьезного внимания, но его уделено не было. Сначала считали, что за распадом Советского Союза в декабре 1991 года последует новое объединение, названное Содружеством Независимых Государств (СНГ). Тесный союз, возглавлявшийся Кремлем, должен был реформироваться в свободную конфедерацию, все еще координируемую из Москвы, но эта концепция была отторгнута из-за национальных устремлений нероссийских государств, для которых конец Советского Союза означал как минимум государственный суверенитет. Первой стать независимой решила Украина, и это сделало СНГ умирающей фикцией.

Администрация Буша не знала, что к 1992 году останется мало времени, чтобы рассматривать эти новые проблемы в рамках широкой стратегической перспективы. Гордясь своим искусным руководством демонтажа советской империи, но удивляясь ее столь быстрому распаду, команда Буша, понимая, что до следующих президентских выборов остается меньше года, на некоторое время дала событиям в постсоветской России идти своим чередом, предполагая заняться ими в период второго президентского срока, который, однако, так и не состоялся. Новый мировой порядок риторически был видоизменен, приняв ельцинскую Россию, но без каких-либо существенных изменений и без долговременного плана в отношении постсоветского мира.

Точно так же команда Буша, введенная в заблуждение высокопоставленными чиновниками, полагавшими, что Югославия продолжит свое существование без Тито, а затем столкнувшаяся с враждой между новообъявленными республиками, позволила югославскому кризису идти своим ходом. Примечательно, что в мемуарах Буша – Скоукрофта, насчитывающих свыше 590 страниц, где детально описываются все главные проблемы, с которыми столкнулись авторы, содержатся лишь четыре упоминания о Югославии, к тому же очень кратких. Поскольку Соединенные Штаты остались в стороне, а сама Европа оказалась не в состоянии что-либо предпринять, югославский кризис развивался бесконтрольно и становился чудовищным и кровавым. Можно предположить, что в случае вторичного избрания Буша президентом он уделил бы этому вопросу должное внимание, но случилось так, что мучительный и сопровождавшийся все большим насилием конфликт достался его наследнику как незавершенное дело.

Позиция американского правительства по Афганистану также была пассивной. Когда в феврале 1989 года Советская армия после почти десятилетней неимоверно жестокой войны ушла из Афганистана, страна была опустошена, ее экономика развалена и почти 20 процентов населения стали беженцами в районах, прилегающих к Пакистану и Ирану. Не было и эффективного центрального правительства. Установленный советской стороной режим в Кабуле через несколько месяцев был свергнут антисоветскими силами сопротивления, которые затем раскололись на несколько враждующих фракций. Соединенные Штаты, которые при президентах Картере, Рейгане и Буше оказывали поддержку силам сопротивления, мало способствовали тому, чтобы международное сообщество помогло Афганистану добиться политической стабильности и восстановить экономику. Последствия этой беззаботности стали ощутимыми позже, уже после ухода Буша с поста президента.

И все же то, что Буш сумел договориться с Горбачевым, чьи запоздалые попытки реформировать больной Советский Союз привели к кризису, которым Буш и воспользовался, было историческим достижением с далекоидущими последствиями, особенно если представить, что могло бы случиться, окажись американский президент менее искусным и менее удачливым. В Восточной Европе могли бы быть кровавые советские репрессии, в Советском Союзе – насилие в массовых масштабах или даже непреднамеренные столкновения между Востоком и Западом. Но вместо этого последовало мирное возникновение демократической Европы, связанной с НАТО и поглощенной нарождающимся Европейским союзом, изменившее исторический баланс в пользу Запада.

Неиспользованный триумф

К осени 1990 года команде Буша, кроме трудных проблем, связанных с кризисом в советском блоке, пришлось также заняться другим вопросом, оказавшимся в повестке дня президента, – вопросом, отнимающим много времени и требующим большого внимания. Испытываешь невольный страх, когда вспоминаешь, что, помимо чрезвычайно сложных усилий, направленных на мирный демонтаж советской империи, администрация Буша одновременно столкнулась с угрозой безопасности в Персидском заливе и должна была дать дипломатический и военный ответ на захват Ираком Кувейта. Как и в случае с Советским Союзом, проблема была не только в том, как реагировать на возникшую ситуацию, но и в том, чтобы найти долговременное решение в разрываемом конфликтами регионе.

Как ни странно, именно совпадение по времени этих двух крупных кризисов обеспечило Бушу бо?льшую свободу действий при разрешении второго из них. Читатель должен иметь в виду хронологию развития событий (см. ранее): иракское вторжение в Кувейт произошло в августе 1990 года, в то время, когда Горбачев для спасения лица продолжал маневрировать в вопросе о его согласии на объединение Германии на условиях Запада. Его трудности осложнялись внутренним кризисом, начавшимся на фоне падения режимов советских сателлитов в Восточной Европе, произошедшим годом ранее и теперь перераставшим в угрозу для самого Советского Союза. К концу 1990 года советская империя перестала существовать, и лишь год отделял шатающийся Советский Союз от его кончины. Россия отчаянно нуждалась в экономической помощи Запада: советский лидер был лишь своей бледной тенью, и Америка задавала тон в мире. Президент США мог действовать, не опасаясь того, что Советский Союз станет на его пути.

Саддам Хусейн, должно быть, рассуждал иначе. Возможно, он считал, что наносит удар в момент, когда и Соединенные Штаты и Советский Союз поглощены другими делами. Может быть, он также продолжал полагаться на то, что советское участие в Совете Безопасности ООН обеспечит ему вето на любое принудительное решение, исходящее от США. В течение предыдущих трех десятилетий Советский Союз все более активно участвовал в политических и военных действиях на Ближнем Востоке. Он потерял некоторые позиции в Египте, особенно в результате сотрудничества Картера с Садатом в конце 1970-х годов, но в Ирак и Сирию продолжало поступать советское оружие в виде щедрого дара, а военные структуры и действия Ирака находились под сильной опекой советских военных консультантов. Казалось логичным, что Советский Союз может предоставить международное прикрытие региональным амбициям Ирака.

Саддам мог также прийти к заключению, что Соединенные Штаты не только заняты делами в Восточной Европе, но еще и достаточно свежи воспоминания о Вьетнаме, чтобы не иметь желания прибегнуть к силе. Он мог быть также введен в заблуждение разговором с послом США, который, казалось, дал понять о безразличном отношении США, когда Саддам намекнул на свое намерение осуществить вторжение в Кувейт. Но более неверного заключения он не мог бы сделать. Его главной ошибкой стало непонимание новых геополитических реальностей. После событий 1989 и 1990 годов Буш возвышался над миром, став первым в истории глобальным лидером, и Соединенные Штаты получили едва ли не всеобщее признание как единственная сверхдержава.

В этих условиях действия Саддама бросали вызов не только традиционной роли США в Персидском заливе – и особенно американским нефтяным интересам в Саудовской Аравии и Объединенных Арабских Эмиратах – но, вероятно, в еще большей степени новой доминирующей роли США в мире и новому международному статусу Буша. Каковы бы ни были правовые основания для иракских исторических претензий к Кувейту, акт вторжения был прямым вызовом. Буш понимал, что Америка должна дать ответ, вполне осознавая, что этот ответ должен уважать международное право и интересы других стран.

Бушу стало известно об иракском вторжении рано утром 1 августа 1991 года. По его собственному признанию, постоянная занятость советским кризисом не давала ему возможности уделять много внимания Персидскому заливу. Но он и его главные советники быстро пришли к выводу, что Соединенные Штаты должны взять на себя ведущую роль в организации международных ответных действий, узаконенных коллективным осуждением ООН, усиливая их санкциями и поддерживая наращиванием вооруженных сил. Международные обстоятельства благоприятствовали такой стратегии. Советский Союз был не в состоянии возразить и присоединился к Соединенным Штатам в осуждении Ирака 3 августа. Несколькими днями позже король Саудовской Аравии, опасаясь, что иракцы бросятся на юг, пошел на беспрецедентный шаг (принимая во внимание саудовскую религиозную щепетильность), дав согласие на размещение на территории своей страны оборонительного контингента американских войск. Вскоре после этого Лига арабских стран также приняла решение направить арабские силы для защиты Саудовской Аравии.

Великобритания с самого начала решительно поддержала действия Буша, направленные на принуждение Ирака к выводу своих войск. Поддержала Соединенные Штаты и Франция. Премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, все еще торжествуя свою победу в конфронтации с Аргентиной по поводу Фолклендских островов, была особенно тверда, настаивая на решительных действиях. Буш также обратился за поддержкой к китайцам, напомнив о своей терпеливой реакции на бойню на площади Тяньаньмэнь. Всего лишь через две недели после вторжения международная изоляция и осуждение Ирака стали фактом: Совет Безопасности ООН тринадцатью голосами при отсутствии воздержавшихся принял резолюцию, требующую вывести иракские войска из Кувейта.

Однако вопрос о том, должны ли быть использованы против Ирака военные силы, и если должны, то когда, не решался лишь международной солидарностью. Сам Буш, согласно его мемуарам, уже к середине августа пришел к выводу, что это необходимо сделать, хотя некоторые из его консультантов из Совета национальной безопасности настаивали на отведении большего времени на подготовку санкций. Такую же позицию занял и Горбачев, несмотря на выраженную им ранее готовность осудить иракскую агрессию. Китайский министр иностранных дел в воспоминаниях пишет о том, что Китай также считал, что, прежде чем прибегнуть к вооруженной силе, необходимо проявить терпение.

В течение нескольких месяцев Буш действовал по своей программе, состоявшей из трех пунктов. Во-первых, он готовился к применению санкций. Во-вторых, продолжал дипломатическое маневрирование, чтобы избежать попыток со стороны общественности и некоторых лиц, особенно представителей России, найти какое-нибудь решение, спасающее лицо Саддама в обмен на вывод войск из Кувейта. В-третьих, он следил за наращиванием в Саудовской Аравии огромного экспедиционного контингента войск США, готовых к наступлению и усиленных контингентами британских, французских и некоторых арабских стран, что было политически важно. К концу года численность американских войск в Саудовской Аравии возросла до 500 тысяч человек.

Рис. 2. Участие военных контингентов других стран в операции в Персидском заливе[круговая диаграмма]. Подготовил Бретт Эдкинс

Для успеха операции были необходимы и дипломатические меры, направленные на то, чтобы изолировать и заклеймить Саддама. К концу 1990 года значительная международная поддержка, включая жесткую резолюцию Совета Безопасности, помогла гарантировать согласие Конгресса на использование вооруженной силы в случае несогласия Ирака выполнить предъявленные ему требования.

Несмотря на предпринятую в последнюю минуту попытку советской стороны выступить в роли посредника, в ночь на 16 января началась операция против иракских войск, за которой в ночь на 24 февраля последовала операция наземных войск, в основном американских. В качестве символического жеста арабский контингент должен был вступить в Кувейт-сити, и 27 февраля иракские вооруженные силы капитулировали.

С этого момента оценка в исторической перспективе того, что было сделано, и того, что не было сделано, становится сложной и почти умозрительной. Можно сказать, что ответ Буша на агрессию Саддама против Кувейта стал одновременно и его величайшей военной победой и его наиболее незавершенной, безрезультатной политической акцией. Решение вступить в войну в начале 1991 года, посылать людей на смерть, добиваться путем применения силы желаемого результата было самым критическим испытанием Буша как человека и его способности быть лидером, а геостратегические последствия его личного триумфа стали более проблематичными. Саддам был разгромлен и унижен, но он не был лишен власти. И положение в регионе продолжало ухудшаться.

По воспоминаниям Буша, он был удивлен, узнав, что у Саддама осталось еще более двадцати дивизий, включая элитные части его Республиканской гвардии. Он также был «разочарован» тем, что Саддам остался у власти, но это ничего не говорит нам об усилиях и были ли они предприняты, направленных на достижение иного результата. Во всяком случае, то, что Саддам по-прежнему удерживал власть в своих руках, вызывало раздражение у американцев, и есть трагическая связь между тем, что не произошло зимой 1991 года, и тем, что произошло весной 2003-го. Если бы результат первой войны в Заливе был иным, следующему президенту США не пришлось бы вести войну в Ираке.

Но теперь мы доподлинно знаем, что быстрое прекращение огня в феврале 1991 года оставило Саддаму достаточно военных сил для подавления восстания шиитов, вспыхнувшего из-за военного поражения, а ведь это восстание, возможно, было вызвано призывами США к действию, обращенными к народу. Результатом стали острейшие столкновения между суннитами и шиитами, которые серьезно осложнили политическое положение в последние годы в Ираке после свержения Саддама. Все это сформировало представления арабов о том, что США ведут с ними игру, пытаясь на самом деле сохранить свой контроль над нефтяными ресурсами региона.

Мог ли Буш прибегнуть к политическому торгу: изгнание Саддама Хусейна в обмен на сохранение иракской армии? Буш и его команда доказывали, что отстранение Саддама привело бы к штурму Багдада и изменение целей в процессе вторжения раскололо бы созданную коалицию и привело бы к отчуждению ее арабских участников. Но решительная попытка повернуть шокированную и деморализованную военную верхушку Ирака против Саддама могла бы сработать. Иракские вооруженные силы ко времени прекращения огня находились в состоянии хаотического отступления. Ультиматум Саддаму: откажись от власти и отправляйся в изгнание или твоя армия будет вся уничтожена, усиленный официальной или тайно доведенной до высшего военного руководства Ирака (и даже до некоторых лидеров партии «Баас») гарантией того, что им будет дана возможность принять участие в правительстве, мог бы перевести военный триумф в политический успех.

Победа в Ираке, таким образом, осталась неиспользованной в стратегическом отношении ни в Ираке, ни в регионе в целом. Тесное и открытое англо-американское сотрудничество в противостоянии действиям Саддама, персонифицированное дуэтом Буша и Тэтчер, породило распространившееся на Ближнем Востоке мнение об Америке как стране, стремящейся стать наследницей британской имперской мантии и действующей по указке Великобритании. Большинство американцев остаются в блаженном неведении о старых обидах, нанесенных арабам британским господством, невыполненных обещаниях об освобождении от оттоманского правления и жестоких репрессиях по отношению к нараставшему арабскому национализму. В глазах многих арабов, склонных объяснять все заговорами, Америка действует под влиянием Даунинг-стрит и подбирает все, что оставил после себя британский империализм.

И это вызывает сожаление, принимая во внимание успехи Буша в привлечении арабских стран к участию в кампании против Саддама Хусейна. Коалиция дала Америке возможность использовать свое исключительное положение для активных действий по прямому урегулированию самого мучительного конфликта в этом регионе, несущего страдания и ставшего главным источником усиления антиамериканских настроений, а именно израильско-палестинского конфликта. Как отмечал Денис Росс, главный представитель президента Клинтона в переговорах по Ближнему Востоку и известный как верный друг Израиля, «ни один вопрос не вызывал такого гнева и настолько глубокого чувства несправедливости на всем Ближнем Востоке, как израильско-палестинский конфликт».