Одни мне собственной бесчестностью претят,
Другие – тем, что гнать бесчестных не хотят,
К пороку грязному не чувствуя той злобы,
Которую иметь всем честным хорошо бы.
Вот, например, щадят с другими наряду
Злодея наглого, с кем тяжбу я веду:
Под маскою его мерзавец всем известен,
Все знают, до чего он низок и бесчестен;
Взор к небу возводя, впадая в сладкий тон, —
Приезжих разве лиц надует этим он.
Об этом подлеце известно между нами,
Что он и в свет проник нечистыми путями,
Что весь его успех и все, чем он блестит, —
Обида для заслуг, для чести – горький стыд…
И что ж?!. Хоть получил он бранных кличек
много,
Бесчестия его никто не судит строго;
Скажите, что он плут, злодей, проклятый вор —
Согласны будут все, никто не вступит в спор;
Но он повсюду вхож, везде он принят все же,
Все улыбаются его противной роже,
И у достойнейших, пуская козни в ход,
То званье он, то чин частенько перебьет.
Тьфу, пропасть! Как не быть в унынии жестоком,
Когда охотно так мирятся все с пороком!
Вот почему порой я рад в тоске своей
В пустыню убежать, чтоб не видать людей…
Филинт
Оставим в стороне мы наших дней пороки
И к слабости людской смягчим свои упреки:
С такой суровостью нельзя людей судить -
Умейте кротким быть, умейте пощадить!
И в добродетели потребна осторожность,
И в самой мудрости есть крайности возможность,
А разум истинный от крайностей бежит
И учит, что, стремясь быть мудрым, надлежит
Быть и умеренным. Былых веков примеры,
С их добродетелью, суровой выше меры,
Нам вовсе не к лицу, неприменимы к нам
И слишком тягостны по нашим временам,
От смертных требуя того, что невозможно.
Нет, с духом времени бороться было б ложно
И глупостью была б, которой равной нет,
Мечта – по-своему исправить целый свет.
Как вы, я многое встречаю ежедневно,
Что лучше быть могло б, на деле же плачевно.
Но сколько бы вокруг ни видел я вреда,
Чтоб зол я был, никто не видит никогда;
Какие люди есть – я их беру такими,
И по возможности я примиряюсь с ними