Неумерший

В светлое время суток, переваливая через гребень холма, мы видели вдали возносящиеся к небу тёмно-синие макушки горы – это была Семмена. Когда мы с Сеговезом увидели её впервые, то наивно предположили, что доберёмся до её склонов до наступления вечера, но гора отступала по мере того, как мы приближались. Изо дня в день она становилась всё больше, воздвигаясь всё выше за облака, расстилая рогатый гребень по всему горизонту. Она ускользала от нас, как враг, который избегает сражения, а сам беспрестанно подпитывает себя новыми силами. Она преподала нам урок вселенной: мир есть движение.

Будучи в отряде, мы наверстали упущенные знания в изучении правил поведения воинов, которыми пренебрегали столь долгое время. Издёвки и насмешки обучили нас грубейшим оскорблениям, которыми должен владеть каждый воин, дабы бросать вызов противнику по всем правилам. Кроме умения сквернословить, нам нужно было поработать над выправкой. В ту пору мы были ещё несмышлёными щенками, и, поглядывая на Комаргоса и Сумариоса, а также на самых закалённых в бою амбактов, мало-помалу стали подражать их манере держать себя, их сдержанности и немногословию. Ибо именно суровость придаёт воину угрожающий вид, а выдержанность увеличивает во сто крат весомость оскорбления, злобной гримасы или военной стойки.

Однако устрашать врага надобно было не только поведением, но и внешностью. Нас обучили всем премудростям, которые наделяют воителя присущим ему своеобразным обликом. Я вижу, что ты кривишь лицо: мне известно, насколько вам, чужеземные ионийцы, противны наши обычаи, и как они претят этрускам. Но разве это не свидетельствует о том, какая мужественная доблесть заложена в наших традициях? Сила в том, что отпугивает чужаков. Во время этого первого похода нас посвятили во многие тайны. Из топлёного сала и пепла нас научили готовить жидкое мыло, которое при нанесении на волосы придавало им огненное сияние![54 - Мыло изобрели кельты для окраски волос в рыжий цвет. Уваривая жир с пеплом, они получали два сорта мыла: твёрдое и жидкое. Мыло высшего качества варили из пепла бука и сала козы.] Чтобы казаться выше и свирепее, мы начали укладывать волосы дыбом, покрывая толстым слоем мази из можжевелового масла и еловой смолы или же одевали шлемы с гребнем из жёсткой кабаньей щетины или изогнутыми рогами зубра. Нам также поведали о свойствах вайды. Стоило потереть ею кожу, как кожа покрывалась синим налётом, который защищал воина от воспалений при ранении ядовитыми дротиками. А самым смелым и закалённым в бою мы вводили краску вайды под кожу, нанося татуировки, наделённые магической силой. Мы закалили себя и в другом ухищрении, которое помогало кельтским воинам обрести такие белоснежные зубы и дыхание хищника: мы приучили себя полоскать рот мочой. И чем старее она была, тем сильнее заострялись наши клыки!

Этот поход на войну оказался для нас настоящим приключением! По мере того как менялась природа вокруг, преображались и мы с Сеговезом. Когда мы шли по зелёной дубраве, налитой молодыми соками, наши шевелюры полыхали жаром осени. Когда мы пробирались неизвестными тропками, наша походка приукрашалась брезгливым презрением к опасности. Когда мы скакали в сторону горных отрогов, утопавших в лазурном тумане, наша кожа приобретала оттенки неба.

Нам всё никак не удавалось сбросить с себя полинявшую шкуру прошлого. И, несмотря на то что в нашем сознании из детей мы быстро превратились в возмужавших воинов, незримые нити ещё связывали нас с Аттегией, с материнской скорбью, с тоской по погибшему отцу. Колдовские чары преследовали нас, пробирались через амбронскую заставу, украдкой следовали за нами по пятам, словно волк, семенивший позади стада овец. Они отдалялись от нас посреди бела дня, на открытых пространствах лугов и пустошей, но догоняли в чащах, как только опускались сумерки. В тусклом глянце зари и в угрюмых вечерних тенях нам слышалось первобытное эхо их невидимого присутствия: словно мерный стук секиры, выщерблявшей дерево. И хотя мы ежедневно преодолевали большие расстояния, эта протяжная мелопея настигала нас на стоянке. Даже солдур Куцио заметил однажды, что от Нериомагоса за нами идёт какой-то дровосек. Комаргос распорядился, чтобы его поймали. Трое воинов неоднократно видели рослого человека, шагавшего вдоль опушки с топором на плече и опущенным на глаза капюшоном, но незнакомцу всегда удавалось раствориться в лесу прежде, чем его успевали схватить. Комаргос и Сумариос опасались, что он шпионит за ними, возможно, по приказу короля арвернов Элуорикса. А мы с Сеговезом были уверены, что это не так. Мы узнали таинственного странника, но предусмотрительно держали рот на замке. Он жил в Сеносетонском лесу, что неподалёку от нашего дома. Дабы невзначай не накликать беду, мы величали его «добрым хозяином».

Из всех обитателей леса мы боялись его больше всего.

Однажды вечером, после долгого скитания в поисках пастбищ для наших коней, три амбакта из отряда одноглазого воина, запыхавшись, примчались обратно в лагерь. С вершины одного холма они заметили караван, шествующий по соседнему долу. Несмотря на большое расстояние, разделявшее их, разведчики были уверены, что путники не походили на погонщиков стада. Когорта состояла из пеших и всадников вперемешку, а самый зоркий из наших воинов разглядел там даже две биги. Они напоминали лёгкие колесницы Комаргоса и Сумариоса и предназначались для сражений. Волнение пробежало по нашим рядам.

– Это амброны? – наивно спросил Сеговез.

Куцио, ведущий повозку Сумариоса, рассмеялся. Из отряда Комаргоса послышались язвительные насмешки.

– С этой стороны горы их быть не может, – разъяснил Сумариос. – Мы не добрались ещё даже до земель лемовисов, тех, кому идём на подмогу. Хотя это, без сомнения, кельтский отряд.

– Это арверны?

– Возможно. А может быть, даже и битуриги. Амбимагетос и Буос так же, как и мы, идут в Аржантату.

– В таком случае опасаться нечего.

Сумариос зловеще улыбнулся.

– Когда встречаются два медведя, – глубокомысленно протянул он, – разок-другой они рыбачат вместе, а в третий могут и изодрать друг друга на части.

Той ночью мы разбили лагерь в ложбине, окружённой лесом, чтобы наши костры не светились на горизонте. Было ещё темно, когда чья-то крепкая рука растормошила меня ото сна.

– Вставай, – сказал мне Сумариос, – и живей разбуди Сеговеза.

Я сбросил с себя покрывала и сразу же задрожал от холода, выдыхая клубы пара в сыром воздухе. Сегиллос что-то недовольно пробурчал, когда я его растолкал, но уже совсем скоро мы почуяли зов приключения в этой обжигающей морозом ночи. Огни походных костров мерцали у самой земли, почти не посыпая пеплом спящих воинов. Чуть поодаль на земле лежали несколько лошадей, склонив головы набок. Остальные, сбившись в кучу, дремали, стоя с отвисшей нижней губой, и лишь изредка вздрагивали от шорохов. Небо над зубчатой гранью сумрачных лесов казалось бездной аметиста, в которой сияло несметное количество светил.

– Возьмите копья и щиты, – приказал Сумариос. – Ни к чему обременять себя мечами: мы пойдём через лес, а лошадей оставим здесь.

Мы с Сеговезом взбодрились, как псы перед прогулкой. Это пробуждение в сумерках, это сковывающее безмолвие предрассветного часа, предвкушение предстоящей вылазки втроём – всё напоминало нам живейшее упоение былой совместной охотой. Едва успев проглотить по сушёному яблоку, мы уже двигались вслед за Сумариосом. Нам даже не пришло в голову спросить его, куда он нас ведёт.

Мы окунулись в дремучий мрак чащобы, где многовековые деревья вытеснили кусты и поросли. Ноги вязли в земле, ставшей вдруг необычайно влажной и мягкой. Она комьями налипала на ноги, и порой нам приходилось опираться на копья, чтобы не скатиться в ворох прелых листьев. Так мы шли, пока не начало светать. В блёклом свете зари расползались длинные космы тумана, выплывавшие из ручейков и оврагов. Видимость улучшилась, но совсем ненадолго. В воздухе этого весеннего утра витала тоска по зиме. Туман стирал стволы деревьев на расстоянии броска дротика, подёрнув лёгкой завесой наши силуэты, словно поблёкшие воспоминания. Волосы наши переливались капельками росы, а наконечники копий покрылись инеем.

– Этот туман предвещает ясную погоду, – объяснил нам Сумариос. – Он вскоре рассеется, и тогда мы сможем видеть лучше.

Тем временем мы напрягли слух. Звуки в тумане расходятся очень далеко, и вскоре до нас донёсся лай собак, а затем и мужские голоса – говорили только мужчины, не слышалось ни детского крика, ни плавной женской речи. «Вот и они», – сказал Сумариос. И мы двинулись навстречу разносившемуся гулу.

Было уже совсем светло, когда мы выбрались из тумана. Утро брызнуло нам в лицо дивным ярким светом. Мы вышли из молочно-белого облака так резко, будто шагнули из калитки за околицу, и почувствовали, как нас согревает ласковым солнечным теплом. Впереди лес редел. Добравшись до опушки, мы остановились. В двухстах шагах за ней мы увидели перелоги[55 - Перелог – заросшая растительностью пахотная земля, не обрабатываемая в течение 8—20 лет подряд. В трёхпольном хозяйстве – земля под паром.], недавно выкорчеванные под пашню участки и луга, спускавшиеся к лощине, где дымились костры. Это был лагерь тех самых чужеземцев.

Наблюдая за ними, я испытал непривычное чувство. Они только просыпались и собирались в дорогу. Там было около тридцати человек, дюжина верховых и собаки. Они выглядели мирно: потягивались, подрагивали на обжигающем утреннем холоде, неторопливо перекусывали. Одни брились, другие спокойно водили лошадей за ленту тумана наверняка к какому-нибудь водоёму. Мы разглядели у них лишь несколько копий, сваленных в кучу, да щиты, приставленные ко двум распряженным колесницам. Никто, казалось, не стоял на страже. И тем не менее меня охватило такое острое предчувствие опасности, что небо показалось с овчинку.

– Они не из наших, – сказал Сумариос. – Это арверны.

Он замер на мгновение, пристально изучая их, а затем добавил:

– Некоторых из них я знаю. Тот, кто мочится на дерево слева, – не иначе как Бебрукс, солдур Троксо. В бой он всегда идёт с палицей, чтобы расколоть щит и покалечить противника. Старика, который ведёт под уздцы двух лошадей, зовут Эпосогнатос – это один из трёх лучших возничих королевства Элуорикса. А того рослого мужика с голым торсом и рыжими волосами, кто играет с собаками, вы узнаёте? Это Троксо. Лучший богатырь Элуорикса.

– Кажется, да, я припоминаю его, – вставил я. – Несколько лет назад мы принимали его у себя в имении, когда он сопровождал Кассимару в Аварский брод.

– Меня тоже связывают с ним узы гостеприимства, – добавил Сумариос. – Я потчевал его у себя, а он угощал меня в своём доме в Билиомагосе. Очень щедрый малый.

– Значит, опасаться нечего! – обрадовался Сеговез.

Сумариос ненадолго призадумался и продолжил:

– Троксо – богатырь радушный, но шутки с ним плохи. С нами он будет дружелюбен, но кто знает, как у него обстоят дела с Комаргосом? Лично я этого не ведаю. Если мы подойдём поприветствовать его, то должны будем обмолвиться ему о Комаргосе. А вдруг между ними произошла размолвка, о коей нам не известно? Это может выйти нам боком. Будет разумнее предупредить обо всём наших.

Он втянул утренний воздух и подытожил:

– Пока что мы с подветренной стороны, поэтому собаки нас не чуют. Воспользуемся этим, чтобы скрыться.

Мы помчались обратно и находились уже в самой чаще леса, когда Сегиллос начал оборачиваться. Он был встревожен: ему мерещилось, что за нами погоня. Сумариос попросил нас бежать дальше одних и побольше шуметь, а сам спрятался в засаде, чтобы застать врасплох преследователя. Через некоторое время он догнал нас и молча помотал головой. Это успокоило брата, но не меня. На стволе одного дерева я обнаружил совсем свежую зарубку на заболони[56 - Молодой наружный слой древесины, лежащий непосредственно под корой.] – пометку, которую оставляют дровосеки на деревьях, подлежащих вырубке…

Туман окончательно рассеялся, свет утреннего солнца заполнил лес. Мы больше не узнавали местности, по которой шли в темноте, и немного сбились с пути. Поплутав какое-то время, мы наконец нашли ложбину, где накануне разбили лагерь. Однако воинов мы там не застали – они ушли, оставив после себя вытоптанную поляну и остывшие костры, присыпанные навозом. Нас ждал лишь Куцио с повозкой, запряжённой тремя верховыми. Мы запрыгнули в кузов и поехали рысцой вслед за товарищами. Они были уже далеко впереди, и мы догнали их только после полудня. Сумариос тут же поравнялся с Комаргосом и доложил ему о том, что мы обнаружили.

– Ха, Троксо, говоришь? – отозвался одноглазый. – Его послал Элуорикс как пить дать. Я вижу лишь два возможных объяснения его присутствия поблизости: либо он направляется туда же, куда и мы, либо он нас разыскивает.

Сумариос кивнул:

– В любом случае это всё осложняет. Мы сделали крюк, чтобы забрать детей Даниссы. Амбимагетос и Буос опережают нас на один или два перехода. Мы остаёмся один на один с Троксо. Значит, предстоит гонка.

– Значит, гонка, – сурово подтвердил Сумариос.

Тут оба предводителя в один голос начали выкрикивать приказы. Они велели потуже затянуть походные сумы, равномерно распределить тяжести и направили всех, конных и пеших, рысцой – мелким щадящим шагом.

– Что это мы делаем? – спросил я, немного раздосадованный. – Мы убегаем?

– Нет, – поправил меня Сумариос. – Это гонка.

– Это бег наперегонки с арвернами?

– Это бег наперегонки со всеми. Мы откликнулись на призыв к оружию. Тот, кто придёт к месту последним, – проиграл.

– Это игра?

– Да. Игра воинов. Тот, кто придёт последним, проигрывает жизнь.

На твоём языке, купец, слово «воин» означает «тот, кто кочует». Это проясняет многое в вашей тактике боя, которой подражают также ваши недруги тирренейцы: вы тесните ряды, вы прикрываете друг друга, вы привязываетесь к местности. На моём языке это слово применительно и к богатырю, и к страннику. Для нас между ними нет разницы. Тому, кто странствует, не избежать сражений, ну а воин всегда идёт вперёд и вперёд. Это даст тебе подсказку к пониманию нашего военного искусства. Мы презираем осторожность и медлительность, предпочитая действовать стремительно, бросаться в наступление, наносить решающий удар. Среди нас нет места рохлям, трусам и хлюпикам, поэтому мы всегда устраняем самого слабого в отряде, ибо он, словно гнилое яблоко, которое может заразить всю корзину. Я наслышан, что у вас есть игры, где вы соревнуетесь в гонке с оружием. Мы тоже упражняемся в этой забаве, но суть её совсем иная. У вас нужно прибыть первым, у нас нельзя быть последним.

В тот далёкий день моей молодости я находился в отряде, который откликнулся на военный призыв Тигерномагля, короля лемовисов. Прямо позади нас шёл другой отряд – Троксо арвернского. Нам предстояла гонка: если мы продолжим опережать их, то с уверенностью можно сказать, что никого из наших воинов не казнят. Такая судьба постигнет самого медлительного из арвернов, если только, конечно, позади них не идут другие запоздавшие отряды.