Неумерший

Подчиняясь приказу, мы тронулись в путь в заданном темпе. Мы не мчались, как быстроногие олени, большими грациозными прыжками – так мы выдохлись бы слишком быстро. Мы упорно скакали рысью, как стадо кабанов, сметающих с пути все преграды, или, скорее, как стая волков, которая взяла след. Нужно было передвигаться размеренно и постоянно, щадя дыхание и ноги. Амбакты поспешали за конными, пригнувшись под своими щитами и устремив в небо копья, точно распрямлённые на ветру колосья. Земля под ногами звенела от топота башмаков и копыт. Чем ближе день клонился к вечеру, тем отчаяннее становилась гонка: мы подбадривали друг друга быстрыми перекличками, бранью, порой запевая отрывистые куплеты, мы прогоняли усталость, как назойливую муху, и под ногами горела земля.

Знатным воинам и прославленным героям скакать на лошади, конечно же, было проще. Всадникам приходилось даже сдерживать коней, чтобы пешие не выбивались из сил. В первый же вечер этой гонки Сеговез, по-видимому расстроенный своим преимуществом, открылся Сумариосу:

– Это нечестно. Пеший всегда придёт последним в конце пути. Мы же не можем проиграть.

– Нечестно, но мудро, – ответил на это правитель Нериомагоса. – На войне один всадник стоит десяти пехотинцев. К тому же, захромай или захворай твой конь, ты можешь проиграть так же, как и остальные – поэтому отдай себя в руки Эпоны и береги лошадь.

Ночи были короткими. Нужно было продвигаться вперёд. Отряд поднимался до рассвета и вставал на ночлег под звёздами. Времени на возню не оставалось: едва успев умыться и наспех перекусить, мы валились на землю, где придётся, и засыпали мертвецким сном. Наши лица осунулись, щёки покрылись щетиной, браки[57 - Прилегающие штаны, доходившие только до колена.] и башмаки затвердели от глины. Сумариос изредка общался со своим младшим сыном и Комаргосом. Матуносу во время пажеского обучения случалось бывать в этих краях. Он заверял нас, что войти в королевство лемовисов можно, только переправившись через реку Круэзу, которая по весне выходит из берегов. Надёжный брод в это время года можно было найти лишь в Ацитодуноне, однако если река сильно разлилась, мы, по всей вероятности, могли завязнуть там надолго. Надо было во что бы то ни стало добраться до неё раньше воинов Троксо.

И мы продвигались всё дальше и дальше по арвернскому королевству.

Только занималась заря, а наше учащённое дыхание уже сливалось со щебетом птиц. Мы скатывались вниз по тропам, как разлившийся от дождя ручей. Мы брали приступом косогоры, взбираясь по самым кручам. Мы вытаптывали целыми полосами нежную зелень лугов. Все были удручены и роптали от усталости. Мы сетовали на туман, который лишал нас ориентиров. Мы проклинали ливни, которые окутывали нас облаком испарений, будто от загнанного скота. Мы бранили нещадный солнцепёк. Мы перекидывались лишь краткими и хлёсткими словцами, надрываясь от натуги с пеной у рта. Изнеможение в конце концов овладевало всадниками, а изнурение пехотинцев узнавалось по их сбивчивым шагам, удушливому кашлю и корчам. К полудню уже почти не оставалось воинов, которые не выбились бы из сил. Но это не имело значения, мы продолжали гонку без послабления. Когда тело больше не могло двигаться вперёд, на выручку ему приходил дух: от ярости ли, гордыни, а то ли опустошённости у нас открывалось второе дыхание. Изнемогая от мучений и уже готовые сдаться, мы из последних сил пришпоривали коней. «Ещё хоть триста шагов, найдётся же тот, кто сдастся раньше меня!» Но все рассчитывали на это, поэтому каждый вновь делал триста шагов, ещё и ещё, и рывок за рывком мы покоряли горизонты.

От полного изнеможения и постоянной боли затуманивался разум. Наши тела исчезали, превращаясь в одно только движение. И вдруг остервенелая гонка сделалась лёгкой – мы становились ветром, пляшущем на пастбищах, потоками воды, реющими по теснинам. Грудь неистово вздымалась, бешено гоняя воздух и вбирая больше, чем дано человеку: запах етра, древесный танин, синеву неба. А когда вечером наступало время разбивать бивак, мы, взмыленные, в заляпанных грязью браках и со сбитыми в кровь ногами были раздосадованы предстоящей передышкой, ведь страдания возвращались лишь во время отдыха, а с ними и человеческая сущность.

А на следующий день всё начиналось сызнова.

Гора больше не возвышалась перед нами. По истечении дней она потихоньку ускользала налево. Мы обогнули высокие плоскогорья, где на рассвете серебрилась белая изморозь, а за ними и сизые отроги, подпиравшие облака. Местность, по которой мы проносились, уже являла собой суровое предгорье: самые радушные долины, ошибочно казавшиеся пологими, исподтишка подсекали нам ноги. Тут и там показывались скрывавшиеся за деревьями овраги, по дну которых журчали бодрые ручейки. Скалы из светлого камня, словно форштевни кораблей, разрезали волнистую гладь лесов.

В первый же вечер гонки мы заметили несколько огоньков, мерцавших на возвышенности примерно в полулье позади нас. В наших краях фермы, деревни и большинство святилищ таятся в лощинах и котловинах, и только крепости строят на вершинах. Однако мы уже миновали эти холмы на склоне дня и не увидели там ничего, кроме деревьев. Это мог быть только лагерь Троксо.

С высоты своего расположения арверны не могли не заметить наши собственные костры. На заре, когда мы уже тронулись в путь, Суагр приметил двух всадников, поджидавших нас на соседнем холме. Разведчики растворились в тумане, едва мы забили тревогу. Сомнений больше не оставалось: арверны знали о нашем присутствии и надежды скрыться от них незамеченными больше не оставалось.

В тот день мы выбились из сил в неистовой гонке. Лесной покров был густым и заслонял отряд Троксо, но сквозь завесу листвы до нас доносилось эхо погони. Ржание коней, хриплые крики и лай собак беспрестанно напоминали нам о том, что чужеземцы дышали нам в затылок. Раз десять нам казалось, что они нагоняют нас, и десять раз мы припускали коней. Когда настала ночь, мы были ещё впереди.

Следующий день выдался дождливым. Печальный бог низвергал ненастный ливень по всей округе. Несмотря на непогоду, мы продолжали гнаться, сломя голову. В блёклом свете дня мы потеряли из виду гору, топко увязая в вязкой почве заплаканных рощ и полёгшей траве лугов. Усилия, казалось, оправдали себя. Эхо погони растаяло в монотонном шёпоте ливня. Теперь слышался только перезвон капель по листве и приглушённый топот наших шагов по лужам. Мы вырвались вперёд, отчего Матунос заметно приободрился. Он был уверен, что до Круэзы рукой подать и что мы первыми доберёмся до реки.