Присягнувшие Тьме

– Вот этого я не знаю.

Я вертел стакан в руках, разглядывая своих черных собутыльников. Плащ на мне приоткрылся, обнажив пистолет 9-миллиметрового калибра. Косяк все еще переходил из рук в руки.

– Бедняга Клод, похоже, я все же испорчу тебе вечеринку.

Негр истекал потом. Установленные на сцене прожектора отбрасывали на его лицо разноцветные блики. Он придержал меня за руку:

– Поговори-ка с Фокси. Может, она даст тебе зацепку.

У африканской проституции есть одна особенность: сутенеры здесь не мужчины, а женщины – «маммы». Чаще всего это бывшие проститутки, сделавшие карьеру. Крупные женщины с жесткой кожей и покрытыми насечкой лицами, они почти никогда не выходят из дома. С Фокси я встречался один или два раза. Она родом из Ганы. Самая влиятельная сводня во всем Париже.

– Где она сейчас обретается?

– Улица Мирра, пятьдесят шесть. Подъезд А. Четвертый этаж.

Я уже собирался встать, но Клод меня остановил:

– Будь осторожен. Фокси – колдунья. Пожирательница душ. Очень опасная!

Африканские содержательницы публичных домов держат своих девушек не силой, а магией. В случае неповиновения хозяйка грозит наслать порчу на их семью, оставшуюся на родине, или на них самих. У мамм всегда хранятся срезанные ногти, лобковые волосы или грязное белье, принадлежащие их девушкам, которые верят, что такие угрозы страшнее любых физических страданий.

Внезапно в памяти всплыли ужасные гримасы африканских масок с глазами, обведенными красным. Музыка, жара, дым от травки – все смешалось у меня в голове. Пронзительные звуки саксофона походили на скрежет мачете по мостовой под свист кровожадных хуту…

Я едва не потерял сознание, но танцующие вдруг отступили в нишу в стене, прижав меня к столу. Из стакана выплеснулся скотч. Клод обжегся косяком.

– Черт побери!

Облитый скотчем, я повернулся к подиуму: танцующие расступились, будто из сети под потолком выпала змея. Поднявшись на цыпочки, я увидел, что посреди толпы на полу какой-то негр бьется в конвульсиях. Глаза закатились, на губах выступила пена. Надо было вызывать «скорую», но никто и не думал приближаться к нему.

По-прежнему гремела музыка. В ней слышался бой тамтамов и пронзительные литавры. Танцоры снова принялись кружиться, стараясь не касаться впавшего в транс бедняги. Кое-кто хлопал в ладоши, как будто хотел изгнать из одержимого недуг. Я попытался протиснуться сквозь толпу, спеша ему на помощь, но Клод остановил меня:

– Оставь его, тубаб. Сейчас он успокоится. Он из Габона. Эти парни не умеют себя вести.

– Из Габона?

Выходцы из Габона основали в Париже свою мирную общину. Страна Омара Бонго была богата нефтью, а ее представители, все как один студенты, – приличные и скромные. Ничего похожего на выходцев из Конго или Кот-д’Ивуар.

– Он выпил что-то свое. Какое-то местное зелье.

– Наркотик?

Клод улыбнулся, прикрыв глаза. Бедолагу, вытянувшегося как бревно, уже уносили. Я заметил:

– Похоже, что-то сногсшибательное.

Клод засмеялся, откинув голову:

– Вышибать дух – это мы, черные, умеем!

19

Улица Мирра, 5 часов утра

Дорожные рабочие усердно мыли тротуар, мимо медленно проезжал полицейский фургон. В арках прятались в тени проститутки, дожидаясь, когда, наконец, рассветет, чтобы уйти домой.

Здесь я снова столкнулся с попыткой облагородить африканские кварталы Парижа. Напрасно на улице Гут-д’Ор разместили комиссариат полиции, а на бульваре Барбес – магазин «Верджин», только зря потратились на ремонт – улица Мирра по-прежнему выглядела подозрительно и даже угрожающе.

Остановившись у дома 56, я, как почтальоны, воспользовался универсальным ключом, чтобы открыть дверь. Сорванные почтовые ящики, облупленные, исписанные вдоль и поперек стены. Не то чтобы трущоба, но сильно запущенное жилье, готовое к сносу при ближайшем скачке цен на недвижимость. Отыскав литеру А, я вошел внутрь.

На каждом этаже передо мной открывался проем с горой строительного мусора или забитый досками проход. Добравшись до четвертого, я проскользнул под свисавшими с потолка электрическими проводами. Казалось, все здесь дремало, даже запахи.

Огромного роста негр клевал носом, сидя на стуле. Вместо «сезам, откройся» я вновь извлек свое удостоверение. Он поднял брови, как будто этого было недостаточно. Я прошептал: «Фокси». Он разогнулся, отодвинул грязное замызганное одеяло, заменявшее дверь, и впереди меня вошел в следующую пещеру.

По обе стороны коридора открывались двери, ведущие в комнаты. Справа и слева были дортуары, где на циновках, завернувшись в одеяла, спали амазонки и повсюду сушилось белье. Здесь просыпался запах, словно растертый в руке листок: смесь пряностей, пота и пыли с характерным привкусом тропиков: жареное просо, древесный уголь, подгнившие фрукты…

И снова дверной проем, завешанный одеялом. Охранник хотел было постучать, но я удержал его:

– It’s O.K.[9 - Все в порядке (англ.).]

И пока он думал, что предпринять, я уже проскользнул за покрывало. Похоже, ночные видения продолжались. Стены обтянуты темной тканью с серебряными блестками; прямо на паркете стояли зажженные свечи, плошки с маслом, палочки благовоний; на расписанных вручную сундуках, выставленных вдоль стен, разложены традиционные предметы: мухобойки из конского волоса, веера из перьев, культовые статуэтки, маски… И повсюду выстроились пузырьки, банки, бутылки из-под колы, заткнутые пробками из коры или заклеенные клейкой лентой. Ширмы и свисающие с потолка ковры делили комнату на части, множа зыбкие тени, которые усиливали ощущение базарной сутолоки.

– Hi, Match, good to see you again[10 - Привет, Мат, рада снова тебя видеть (англ.).].

Низкий, неподражаемый голос. Я был удивлен и польщен тем, что Фокси меня не забыла. Я обошел ширму, которая скрывала ее от взглядов. По бокам у Фокси сидели еще две колдуньи. Слева – худая дылда со светлой кожей, волосы заплетены в светлые косички, делавшие ее похожей на сфинкса, справа – толстушка с очень черной кожей. Широкая улыбка обнажала ее редкие зубы, по африканским поверьям приносящие удачу. Все три женщины сидели, поджав ноги.

Я подошел поближе. Фокси была закутана в пунцовый балахон, напоминающий занавес в оперном театре. Голова обвязана шарфом того же цвета, лицо покрыто ритуальными насечками. Глядя на нее, я вспомнил, что, по мнению некоторых фармакологов, в организме колдунов происходят изменения. Поглощая снадобья, колдуны и колдуньи через дыхание или поры сами начинают выделять яды и галлюциногенные вещества. Я заговорил по-английски:

– Я не вовремя, красавица? Ты не одна?

– Honey[11 - Милый (англ.).], это зависит от того, что тебя ко мне привело.

Она говорила по-английски тягучим, ленивым голосом. Прикрыв глаза, она толкла в деревянной миске какие-то порошки удивительно худыми для ее тела руками. Плоть ее словно обгорела и иссохла, обтянув кости. Она зажгла серую веточку:

– Это для моих девочек. Я очищаю ночь. Ночь порока, ночь греха…

– Кто же в этом виноват?

– Хм… Они должны выплачивать свои долги, Мат, ты же знаешь. Огромные долги…

Она воткнула тлеющую ветку в щель между половицами.

– Ты по-прежнему христианин?

У меня пересохло в горле, обожженном выпивкой, сигаретами, а теперь еще воздухом этой дыры. Я ослабил галстук:

– По-прежнему.

– Значит, мы с тобой способны понять друг друга.