– Ты ходил к дому Гийара.
– Ничего подобного.
– Будет врать-то. Альбюи и Малансон засекли тебя на парковке прямо напротив.
Он предпочел оставить эту реплику без ответа.
– Что ты там нарыл? – продолжал допытываться Фифи.
Пассан не собирался рассказывать о своей позорно проваленной слежке. Молча сидел, вжавшись в стену и уставившись взглядом в пол. Но вот что ускользало от его понимания – почему Фифи задает эти вопросы. Очевидно, что-то произошло. Некое событие, связанное с его передвижениями – или с передвижениями Гийара.
– Что случилось? – в конце концов спросил Пассан.
На Фифи была широкая майка с изображением короля рэгги Питера Тоша, утопающего в дымных клубах анаши.
– Леви исчез.
– Как это?
– Не пришел сегодня утром на работу. Не отвечает на мобильник. И тачки его нигде нет.
Зная характер этого типа, можно было найти тысячу объяснений его отсутствия: отсыпается с перепою, отлеживается с намятыми кредиторами боками, нарочно прячется, готовя очередную махинацию, слинял за границу…
– Когда с ним связывались в последний раз?
– Вчера вечером. Он ходил к Гийару.
– Один?
– Больше чем один. Отослал ребят пропустить по рюмке, пока он будет беседовать с подозреваемым.
– И где все это было?
– У автосалона в Обервилье.
– Как долго отсутствовали парни?
– С полчаса. Потом Альбюи с Малансоном вернулись на пост, но Леви уже след простыл. С тех пор от него ни слуху ни духу.
– А Гийар?
– Спокойно пошел домой.
Гипотеза: Леви что-то нашел и решил припугнуть Гийара – или пошантажировать. Что закончилось для него плохо. Связано ли это с его полуденной гонкой через весь город? Пассан решительно тряхнул головой: вряд ли. Слишком напоминает дешевый детектив.
Тем не менее одно обстоятельство представлялось более или менее ясным. Если Леви захотел обвести вокруг пальца Гийара, значит он уже мертв.
– Ты подумал то же, что и я?
Оливье не ответил. Стены темницы угрожающе надвинулись на него со всех сторон.
Фифи забарабанил в дверь. Потом через плечо обернулся к Пассану:
– Пошли. И давай там с прокурором не лезь на рожон. Другого билета на выход тебе не дадут.
52
19:00. Наоко остановилась неподалеку от дома и стала поджидать Пассана. С детьми она предпочла не встречаться – слишком тяжело потом расставаться. Со своего наблюдательного поста она слышала их крики и смех, доносившиеся из ванной комнаты. Сердце наполнилось болью…
Она спряталась в том заветном уголке участка, который Пассан называл своим дзенским садом. С одной стороны его ограничивала высокая тенистая сосна тунбергия с растущими горизонтально ветками; с другой – клен, чья листва по осени краснела, приобретая цвет крови. Оливье посадил эти деревья, едва купив дом, даже до того, как в нем начали делать ремонт. Затем добавил две японские сосны – по одной в честь рождения Синдзи и Хироки – и, разумеется, вишню. В центре располагался оазис из серой гальки. Чуть дальше, справа, за несколькими валунами, было устроено озерцо размером чуть больше лужи; по его берегам росли камыши и папоротники и даже одна плакучая ива. Подойдя поближе, можно было заметить кувшинки – идеальный образ погруженности в покой. Сверху в озерцо спадал, до блеска омывая камешки, крохотный водопадик.
Наоко никогда не говорила Пассану, но, с точки зрения настоящего японца, его садик был устроен не совсем правильно. Во-первых, он ошибся, определяя направление по солнцу. Традиционно «каменное море» всегда располагают на северо-востоке, а здесь это было не так. Но гораздо более трогательным ей казалось то, что этот садик олицетворял самого Пассана: за кустарниками и папоротниками, за всеми этими «взлетающими камнями» она видела страсть и терпение человека, своими руками уложившего каждый булыжник, определившего место каждому клочку мха и трудившегося с упорством Почтальона Шеваля[25 - Жозеф Фердинан Шеваль, известный также как Почтальон Шеваль, – создатель идеального дворца почтальона Шеваля – самого впечатляющего памятника наивной архитектуры, построенного им своими руками.].
Когда Наоко сообщили о катастрофе, которой закончилась встреча с психиатром, она немедленно примчалась к дому. Действовала не раздумывая. Пусть способность к состраданию и не входила в число главных черт ее характера, но на сей раз она понимала, что провинилась перед бывшим мужем. Она разговаривала с адвокатом, высказала ему свои подозрения, хотя сама в них не верила. А Рэн ухватился за них как за золотую жилу и разыграл эту партию, даже не посоветовавшись с ней.
Открылись ворота, пропуская Пассана и Фифи. Первый был в измятом костюме, второй – в наряде, похоже позаимствованном у помешанного на роке огородного пугала. Бледные, лохматые, оба выглядели так, словно шлялись неизвестно где ночь напролет, хотя вечер только наступал. За их спинами маячили церберы, явившиеся охранять дом. В каком мире она живет?
Панк приветственно махнул ей рукой и прошмыгнул в дом. Пассан подошел к жене. Он не улыбался и выглядел постаревшим лет на десять: щеки ввалились, лицо покрывала неопрятная трехдневная щетина.
– Ты что, за детьми? – настороженно спросил он.
Она чувствовала его с трудом сдерживаемую ярость. Но не только. Он казался таким измотанным и уязвимым, что сердце Наоко пронзила жалость.
– Вовсе нет. Это ведь твоя неделя, вот пусть твоей и остается.
– Твоя неделя! Иногда меня мучает вопрос, чего в тебе больше – гордыни, упрямства или приверженности правилам?
– Ты хочешь сказать, что я японка?
Он расхохотался – дурное настроение развеялось, как дым.
– Именно это я и хотел сказать, – согласился он, пригладив волосы. – Пройдемся?
– Жалко топтать твои тропинки.
– Да брось. Не до них сейчас.
Они нырнули под ветви азиатской черной сосны. Обоим показалось, что они попали в другое измерение. В вечерних сумерках все вокруг окрасилось в зеленоватые тона: это был рассеянный зеленый цвет, одновременно уютный и грустный, перемежаемый тысячью полутеней. Свет колыхался, как на дне аквариума. Наоко закрыла глаза и вдохнула влажный воздух. Это был уже не сад – она перенеслась в свое детство.
– Я пришла извиниться, – тихо проговорила она.
– Не похоже на тебя.
– Адвокат меня даже не предупредил. Он считает, что мы вышли на тропу войны.
– А этот психиатр? Он что, сам это все придумал?
Наоко медленно покачала головой. У нее не было сил спорить.