Кайкен

– Гестационный курьер. Женщина, которая вынашивает чужого ребенка. Она же суррогатная мать.

Ему показалось, что из лабораторного воздуха вдруг откачали кислород. Как будто он поднялся на горную вершину.

Все сходилось.

Обезьяний зародыш в холодильнике. Кровь детей в душевой кабине. Иероглифы на стене, заявлявшие: «Это мое». Или: «Они мои».

Изабель Заккари была права: Наоко дважды прибегала к помощи суррогатной матери.

И теперь эта мать явилась за своими детьми.

76

– Смотри, на пятом канале есть игры. Просто нажми кнопку на пульте.

Наоко говорила с Синдзи по-японски. Возможно, по-французски она не заговорит с ним больше никогда. Хи-роки сидел с другой стороны от прохода и старательно трудился над раскраской – стюардесса принесла ему книжку и карандаши. И бокал шампанского матери. Все по высшему разряду. Бронируя билеты на этот рейс, Наоко без колебаний выбрала места в бизнес-классе. Они обошлись ей в целое состояние и поглотили известную часть ее личных сбережений.

Плевать. Пусть об экономии думают те, у кого есть будущее.

Аэробус А-300 «Японских авиалиний» летел на высоте сорока тысяч футов над землей. До самого взлета она практически не дышала. Утром Пассан придет в больницу, обнаружит ее отсутствие, позвонит Фифи, и тот скажет, что она забрала детей. После этого Пассан впадет в исступление, заблокирует все вылеты в направлении Японии, предупредит полицию аэропорта Руасси – Шарль-де-Голль. Отдаст приказ о задержании беглянки любыми способами, включая насильственные.

Его не остановит тот факт, что речь идет о собственной жене. Возможно, даже подтолкнет к более активным действиям.

И все-таки случилось чудо: непостижимым образом ей удалось проскользнуть сквозь расставленные сети. Полицейская машина сработала недостаточно быстро.

Во время Второй мировой войны японские солдаты, уходя на фронт, вешали на шею специальную коробочку, чтобы, когда их убьют, было куда сложить прах. Сегодня она ощущала себя таким солдатом. Ее убили на фронте, и теперь она возвращалась на родину пеплом. Сгорели все ее мечты и планы. Сгорело счастье.

От Пассана она убежала, но разве от себя убежишь? Всю жизнь Наоко пыталась оторваться от родных корней – забыть о своей стране и о своей неполноценности. Всю жизнь она шла прибрежной полосой, надеясь, что прилив смоет ее следы. Но на сей раз все кончено.

Ее силой вернули назад. К истокам.

После переезда во Францию она стала считать себя гражданкой мира – свободной и независимой. Но она ошибалась. Несмотря на судьбу изгнанницы, несмотря на западные вкусы и пристрастия, в глубине души она всегда оставалась японкой. К черту метафору с бонсай. Она долгие годы росла на другой почве, уверенная в своей свободе, но горшок никуда не делся. Он проник ей под кору, пропитал собой все ее естество.

Французская девочка, воспитанная в католической вере, навсегда сохраняет в памяти воспоминание о первом причастии. Ей не забыть ни бесконечной скуки обряда, ни запаха ладана, ни света зажженных свечей, ни пресного вкуса гостии. А Наоко помнила прикосновение талька к плечам, когда на нее, семилетнюю, во второй раз надели кимоно и повели в синтоистский храм на церемонию Сити-го-сан (в первый раз ей было всего три года). Она знала, что танка подчиняются строгому ритму количества слогов: 5-7-5-7-7. Она твердо усвоила, что в мае обязательно надо собирать в саду молодые побеги бамбука, как всегда делали они с родителями и братом. Что перед приходом гостей непременно надо полить чайный сад, чтобы приглашенные шли на запах оживших от влаги ароматных листьев. Каждый жест, каждый знак внимания со стороны родителей врезался в ее сердце неоплаченным долгом, который называется «оякоко» и от которого ей уже никогда не избавиться. Самые спонтанные ее мысли несли на себе печать этой заразы. Даже сейчас, выходя утром из дома, она иногда удивлялась про себя, до чего много на улице гайдзинов, как будто все еще находилась в Токио…

Что бы она ни предпринимала, самый ток ее крови следовал силлабическим ритмам древней поэзии. Если раздавался звонок в дверь, ей чудился образ пробуждающейся после зимней спячки реки. Стоило ей подумать о родителях, как ее сердце сжималось от боли, потому что она всегда будет перед ними в неоплатном долгу. Она была шелком. Она была кедром. Она была рисунком на рисовой бумаге…

По правде сказать, до своего бегства в Европу Наоко серьезно увлекалась изучением родной культуры и пропиталась ею насквозь. Пассан засмеялся бы – а может, заплакал, – если бы узнал, что еще до пятнадцати лет она несколько раз прочла «Повесть о Гэндзи» – основополагающее произведение японской литературы, больше двух тысяч страниц, написанных придворной дамой императорского двора эпохи Хэйан, в одиннадцатом веке. Он бы сильно удивился, если бы ему стало известно, что свою курсовую работу по искусствоведению она посвятила режиссеру Яманака Садао, в неполных тридцать лет погибшему в Маньчжурии. Пассан и имени-то его никогда не слышал…

Но больше всего он поразился бы, если бы узнал, что она – мастер по кэндзюцу. С одиннадцати лет до совершеннолетия Наоко по настоянию отца, причислявшего себя к роду самураев, шла «путем меча».

Все эти годы она, исполняя его волю, но также отвечая внутренней потребности выделиться из общей массы (ее поколение отвергало всякую связь с прошлым), с головой ушла в изучение культуры своей страны, ее традиций, поэзии. Мысленно она жила в ином времени – жестоком, безжалостном, великолепном. Это было время, когда гейши спали, подкладывая под голову лаковые деревянные подставки, чтобы не испортить прическу. Время, когда люди в первые весенние дни выкапывали молодые стволы сакуры и пересаживали их в кварталы, населенные гейшами. Время, и не такое уж далекое, когда побежденные воины возвращались в страну и слышали: «Как ты мог остаться в живых, если твой командир погиб?»

В восемнадцать лет она выбросила все это из головы – и меч, и традиции, и отца. Не потому, что решила взбунтоваться, о нет. Просто потому, что убедила себя: враг побежден.

Она была свободна. Ни от кого не зависела. Этой победой она была обязана одному-единственному человеку.

Своей тени. Своему двойнику. Своей подруге. Чистому духу по имени Аюми.

77

В детстве Наоко, как и все девочки ее возраста, существовала в самом низу социальной лестницы. Над ней стояли родители, учителя. Над ней возвышался любой человек чуть старше годами, любой представитель мужс кого пола, даже грудной младенец. Честно говоря, она вообще не представляла себе, кто может находиться еще ниже.

Ее поведение строилось на следовании шаблонам, на исполнении долга, на почтительности перед всем и каждым. Она строго следила за своей речью. Росла, со всех сторон окруженная правилами, ограничениями и обязательствами. Она не говорила, а извинялась. Она не двигалась вперед, а пятилась.

Так было до ее встречи с Аюми. Эта девочка не занимала на иерархической лестнице той или иной ступеньки, потому что отвергала саму идею иерархии. Она скользила пообочь от нее, планировала над ней, наплевав на обычаи и благопристойность.

Аюми была немой. Не глухонемой, а просто немой. Свой физический недостаток она превратила в силу. Даже в Японии к нарушителям спокойствия относятся снисходительнее, если они инвалиды. Кроме того, молчание придавало ее мятежу особую мощь. Ее гнев никогда не выходил на поверхность, он клокотал в недрах души и оттого становился только опаснее.

Аюми не умела говорить, зато научилась производить оглушительный шум.

Как и Наоко, она родилась в зажиточной буржуазной семье. Их жизненный путь казался заданным раз и навсегда. Они должны были выбрать для себя полезную профессию – из области права, медицины или финансов, – но с рождением первого ребенка бросить работу и заняться воспитанием подрастающего поколения. Помимо этого, им предстояло пройти обучение в так называемой «школе образцовых жен», где девочек обучают искусству сервировки стола, правилам этикета, икебане, садовому искусству и чайной церемонии. Все эти навыки, еще недавно вроде бы забытые, к концу 1980-х снова начали возвращаться в общественную жизнь.

С замужеством дело обстояло следующим образом. Существовало несколько возможностей. Если бы родители предпочли классический вариант, то устроили бы дочери «омиай» – брак по сговору. Можно было также обратиться за помощью к накодо – соседке или родственнице, которая слышала, что в какой-то семье есть интересный – и заинтересованный – молодой человек, и организовывала знакомство будущих жениха и невесты. Наконец, имелись клубы знакомств и брачные агентства, отличавшиеся огромным разнообразием, – платные и бесплатные, закрытые и открытые…

Ни Наоко, ни Аюми не горели желанием идти по пути данных традиций. Они охотно смеялись над известной всей Японии комичной историей про невесту, которая виделась с женихом всего один раз, да и то всю встречу просидела с низко опущенными глазами, и в день свадьбы по ошибке подошла не к нему, а к совершенно другому мужчине. Свое будущее они представляли иначе и видели себя в нем победительницами. Они хотели быть самостоятельными, сделать карьеру, сбросить груз предрассудков. Они не собирались прислушиваться к семейным советам и класть жизнь на то, чтобы соблюсти интересы клана. Банальное существование матери семейства, погруженной в пеленки и кастрюли, их совершенно не привлекало. Отличное образование, хорошая работа – и вперед, к вершине. Они современные девушки.

Впрочем, исходные позиции у них были не совсем одинаковыми. Наоко в основном страдала от отцовской власти и надеяться на послабления могла только в одном случае: если оправдает возложенные на нее надежды и докажет, что наделена блестящими способностями к учебе. Аюми жила вдвоем с отцом и пользовалась чуть большей свободой. Тот, овдовев, не помышлял о новом браке и всего себя посвятил воспитанию немой дочери. Их связывали прочные, порой казавшиеся загадочными отношения.

Из них двоих именно Аюми была главной бунтаркой и наставницей Наоко. Во-первых, она обучила подругу языку жестов, чтобы они могли переговариваться в любой обстановке. Во-вторых, объяснила, что подлинный мятеж заключается не в том, чтобы победить соперника, а в том, чтобы исключить его из своего мировосприятия. То есть поступать так, как будто его вообще не существует. Только тогда ты станешь свободной и сможешь понять, чего хочешь на самом деле.

Девочки познакомились в Хёхо Нитэн Ити Рю – школе кэндзюцу, в которой преподавали искусство борьбы, разработанное в семнадцатом веке знаменитым самураем Миямото Мусаси. Школа располагалась на острове Кюсю. Наоко и Аюми вместе с еще несколькими девочками тренировались в Токио, но регулярно ездили к наставнику. Иногда занятия проходили на островке Ютадзима близ Нагасаки.

Под влиянием Аюми Наоко перестала ненавидеть школу, куда ее записал отец, и настроилась на то, чтобы извлечь из пребывания в ней как можно больше пользы. В системе Мусаси принято совершенно особое отношение к дисциплине. Ее адепты не носят никакой обязательной одежды. Посещать уроки можно по желанию. Обычные для боевых искусств строгость и формализм здесь не играют никакой роли. У их учителя не было даже настоящего меча. Он утверждал, что деревянного боккэна более чем достаточно, чтобы освоить «путь ветра».

Наоко обожала это старого человека, наследника величайшего самурая всех времен. На улице он ничем не выделялся из толпы – обыкновенный прохожий в поношенной одежде и бейсболке. Она помнила, что в конце жизни, когда его способность к концентрации воли и точности движений достигла невероятной степени, он перед каждой атакой беззвучно произносил какие-то слова. Она долго ломала себе голову, пытаясь догадаться, что это были за слова, пока ее не осенило: старый учитель просто поправлял во рту вставную челюсть. Эта деталь позволила ей понять главное: путь Мусаси учит искренности, помогает каждому развить свои таланты и стать собой настоящим.

Аюми поняла это раньше Наоко. С ее помощью и Наоко осознала, что владение мечом нужно для обретения не только силы, но и свободы.

Аюми никогда не была красавицей – узкие монгольские глаза, круглое китайское лицо. Она напоминала толстушку Отафуку – японское женское божество, олицетворяющее плодородие. Вот она, ирония судьбы… Как будто назло самой себе, Аюми носила челку, делавшую ее похожей на рассерженного пуделя. Ей не хватало женственности; резкая в движениях, она жутко сутулилась и ходила набычившись.

Несмотря ни на что, она нравилась мальчикам. Их ровесники, скелеты с оранжевыми волосами, мало интересовались девчонками, еще меньше – сексом и жили в виртуальном мире компьютерных игр, моды и наркотиков. Самодовольные, безынициативные, сами себе они казались большими оригиналами. Аюми могла одной левой положить любого на лопатки, но они не возражали. От нее исходила невероятная чувственная отвага, которая одновременно и пугала, и притягивала их.

Подруги проводили время в кварталах Сибуя, Омотэсандо и Харадзюку. Лакомились окономияки – лепешками с начинкой, которые выпекают у тебя на глазах. Забавлялись с тамагочи – виртуальными кошками и собаками. Стирали свои майки с надписью «Hard Rock Cafе» в машине до тех пор, пока те не садились настолько, что еле налезали на тело, и пытались разнообразить школьную форму, не выходя за обязательные рамки: синяя юбка и белые носки. Вели дневник, вместе мастурбировали и пили саке. Довольно много. Особенно любила выпить Аюми.

А потом случилась катастрофа. Наоко минуло семнадцать лет, но у нее все еще не было месячных. Мать решила сводить ее к врачу. Осмотры, анализы, диагноз. Врожденный физический недостаток: у нее были трубы и яичники, но не было матки. Синдром Майера-Рокитанского-Кюстера-Хаузера довольно часто сопровождается отсутствием вагины. Но в случае Наоко с вагиной все было в порядке, поэтому никто раньше и не заметил отклонений.

Наоко схватилась за телефон: Аюми, надо срочно увидеться. Они разработали собственную звуковую систему, похожую на азбуку Морзе, чтобы иметь возможность переговариваться на расстоянии. Аюми первым делом изучила вопрос: ее отец работал гинекологом, и дома книжные шкафы ломились от специальной литературы. По ее мнению, отсутствие матки не должно было помешать Наоко создать семью. Она могла зачать ребенка, только вынашивать его придется другой женщине.

Девушки составили план. Аюми поклялась Наоко, что выносит всех ее детей. От благодарности Наоко расплакалась и крепко обняла подругу, но в глубине души навсегда отказалась от материнства. Она станет деловой женщиной, воительницей, победительницей. А на остальное плевать.

В 1995 году произошло еще одно событие чрезвычайной важности: Наоко познакомилась в метро с фотографом. Пробные съемки, кастинг, контракты. Наоко стала моделью. Аюми не одобрила этот поворот в ее судьбе: она считала профессиональных манекенщиц кем-то вроде шлюх. Наоко допускала, что это суждение не лишено оснований, но ее заботило другое: работа принесла ей деньги, а значит, независимость.

Именно в этот момент девушки начали отдаляться друг от друга. Наоко обрела новый статус – из наперсницы, вечно остающейся на вторых ролях, она перешла в амплуа героини и больше не нуждалась в обществе вызывающе странной подруги, чтобы привлекать внимание мужчин. Уже через год они окончательно потеряли друг друга из виду. Наоко испытала смутное облегчение: в сущности, молчаливое верховенство Аюми чем дальше, тем сильнее тяготило ее. А иногда и просто пугало.

Наоко стала путешествовать: Милан, Нью-Йорк, Париж. А потом познакомилась с Пассаном.

Это была любовь с первого взгляда. Испепеляющее чувство. Она вышла замуж, на свадьбу пригласила некоторых японских друзей. Аюми в их числе не было. С годами пришло понимание того, что общение с немой подругой принесло ей больше вреда, чем пользы. Может, даже было ее проклятием.