Кайкен

И повесил трубку. У него оставалось всего несколько часов, чтобы вычислить точное место встречи и навести справки о том, кто такая Аюми Ямада. Встав в дверном проеме, он махнул рукой Сигэру, потом обулся и вышел в сад попрощаться с сыновьями. Синдзи и Хироки наконец-то поймали собаку.

– Мы вымоем ему лапы, чтобы его пустили в дом! – объявил Синдзи.

Сыщик замер на месте, пораженный красотой открывшейся ему картины. Сквозь тучи пробился луч солнца, залив окрестности серебристо-ртутным светом. Листва деревьев, выпачканные землей овощи, мокрые сосны – все окрасилось волшебным сиянием. Один кадр из повседневной японской жизни – чистота, простота, совершенство…

При мысли о том, что и он причастен к этой красоте, его охватило глубокое волнение. Мальчики были его детьми, а вся его судьба была неразрывно связана с этой землей, которую он любил всем сердцем.

Он увидел в этом доброе предзнаменование.

Синдзи и Хироки были продолжением истории его любви, и он обязан драться за них. Здесь, в Японии, ему предстоит столкнуться с опасностью, страшнее которой он еще не встречал. Но он знал, что победа откроет перед ним новые горизонты.

83

– Кто такая Аюми Ямада?

– Ямада Аюми, – повторил Сигэру, по японскому обычаю поменяв местами имя и фамилию. – Подруга детства Наоко.

– Она никогда о ней не рассказывала.

– Это старая история. А почему ты спрашиваешь?

Пассан облокотился о стойку. Они находились в крохотном баре, пропитанном запахами мокрого хмеля и плесневелой древесины, – одном из тех тесных, рассчитанных от силы человек на шесть, заведений, которые существуют только в Токио: со скрипучей дверью и яркими лампами над каждым табуретом.

Пассан догадывался, что Сигэру не притворяется. Он и в самом деле понятия не имел о провернутых Наоко махинациях. Пассан вдохнул поглубже и поведал шурину все. О проникновении чужака в дом, о том, что кто-то тайком брал кровь у детей, о ритуальном убийстве Диего, о смерти Сандрины. По мере того как он излагал суть событий, беспечность Сигэру таяла, словно масло на сковородке. Впрочем, ему еще удавалось скрывать свое изумление. Пусть это и стереотип, но он отражает действительность: японцы обладают поразительной способностью таить свои чувства.

– Ютадзима, – произнес Пассан. – Тебе это название о чем-нибудь говорит?

– В первый раз слышу. А что это такое?

– Я и сам точно не знаю. Какое-то место, возможно, поселение близ Нагасаки.

– Ну, это легко проверить. Только зачем оно тебе?

– Наоко назначила встречу Аюми именно там.

Пассан дал Сигэру время переварить новость и лишь после паузы продолжил:

– Ты знал, что у твоей сестры синдром Майера-Рокитанского-Кюстера-Хаузера? Что у нее нет матки?

Брат Наоко чуть не подпрыгнул на табурете. Столики в баре стояли так тесно, что посетители могли без труда подслушать разговоры соседей. Но Пассана и Сигэру это не смущало. Они пользовались двойной защитой: с одной стороны, японской корректностью, с другой – возможностью говорить по-французски.

– Так ты знал или нет?

– Ну, слыхал что-то в этом роде.

– Твоя сестра не может иметь детей! – Терпению Пассана пришел конец. – И ты утверждаешь, что просто «слыхал что-то в этом роде»?

– Понимаешь, мы, японцы, люди сдержанные…

– Когда она родила Синдзи, тебя это не удивило?

– Меня тогда не было в Токио.

Опять эта манера уходить от прямого ответа.

– Хорошо. Когда тебе сообщили новость, что ты подумал?

– Да я сам тогда лежал в больнице. В специальной клинике. У меня был жуткий отходняк. После передоза…

Оливье наклонился поближе к собеседнику. Пора возвращаться к роли, которую он играет лучше всего.

– Не забывай, кто я, Сигэру, – сказал он и схватил шурина за воротник (здесь этот жест означал примерно то же, что во Франции удар кулаком в морду). – Я пока еще муж твоей сестры и к тому же майор полиции. Так что хватить вешать мне лапшу на уши.

У Сигэру дернулся кадык и глаза вылезли из орбит. Он беспомощно озирался в поисках спасения. Посетители бара начали проявлять признаки беспокойства. Пассан выпустил свою жертву.

– Я подумал, что медики изобрели какой-то новый трюк, – ответил Сигэру, поправляя воротник рубашки от «Лакост». – Мне… Я ведь ничего в этом не понимаю. Меня это не касалось.

Он махнул бармену, требуя еще бутылку пива, и принялся пить прямо из горлышка.

– Правду знает только мать, – признался он, ополовинив бутылку. – Но ее расспрашивать бесполезно. Она ничего тебе не скажет.

Мог бы и не уточнять.

Полицейский тоже приложился к бутылке. В качестве закуски им подали ломтики тушеного тунца, имбирь и на резанную кружочками хрустящую редиску. В животе у Оливье было пусто, но при одном взгляде на эти сомнительные деликатесы к горлу подкатила тошнота.

Он понимал: чтобы заполучить Сигэру в качестве союзника, он должен открыть перед ним все карты.

– Наоко воспользовалась методикой, запрещенной в Японии и во Франции, но разрешенной в Америке. По-французски она называется «вынашиванием чужого плода». По-английски – «суррогатным материнством». Сегодня этот прием распространен довольно широко. Достаточно набрать в поисковике словосочетание «суррогатная мать»…

Японец вытаращил на него глаза.

– Я полагаю, что суррогатной матерью была Аюми, – заключил Оливье.

Он умолк, давая шурину возможность прийти в себя от изумления. В хирургически ярком свете ламп Пассан мог с ослепительной точностью видеть каждую деталь: капли пота на лбу Сигэру, золотистые блестки на дне бокалов, яркие блики на заполнявшей полки светло-зеленой фарфоровой посуде.

– Когда родился Хироки, ты ведь был в Токио?

Сигэру коротко, словно нехотя, кивнул.

– Ты навещал сестру в роддоме?

– Мать сказала, не стоит.

– Ты меня удивляешь. Дело в том, что в палате рожениц лежала не Наоко, а Аюми.

– Ты говоришь чепуху. – Сигэру неожиданно рассмеялся. – В Японии такого просто не может быть.

– Аюми выносила Синдзи и Хироки. – Пассан схватил его за руку выше локтя. – Не знаю, почему после этого у них с Наоко испортились отношения, но в одном я уверен: она хочет ее убить и забрать себе мальчишек. Врубаешься?