Кайкен

Живот отозвался недовольным бурчанием. Срочно надо что-то съесть.

– Как ты думаешь, твоя мать угостит меня сэндвичем?

84

Темнота навалилась на город внезапно, словно подгоняемая вновь начавшимся дождем. Только теперь он не лил, а моросил, похожий на мелкую водяную пыль. Пассану казалось, он вдыхает не воздух, а влагу. Они шагали по типично японской улице: дорога без тротуаров лениво извивалась между глухих заборов, за которыми прятались невидимые дома; над проезжей частью, исписанной крупными буквами, дружелюбно склонялись деревья. Иногда на пути попадались крохотные базарчики – над скоплением самого разношерстного барахла торжественно восседала очередная «мама-сан». И провода, провода, провода… Они тянулись отовсюду, словно на город накинули паутину.

– Скажи, – заговорил Пассан, – а позже ты когда-нибудь встречался с Аюми?

– Да.

Пассан остановился и внимательно посмотрел на Сигэру, который держал над ними зонт. Капли дождя медленно скатывались по нему и падали на землю.

– Когда?

– Несколько месяцев назад. У нее тогда умер отец. Она сообщила об этом моим родителям, и мать потащила меня на кокубецу сики.

– Куда-куда?

– Это нечто вроде поминок после кремации.

Пассан помнил, что в японском языке есть еще одно слово, означающее «похороны», и что заканчивается оно на «а», но переспрашивать не стал. Лингвистические изыскания сейчас занимали его меньше всего.

– Ты разговаривал с Аюми?

– Шутишь?

Пассан впился в него взглядом. Под действием саке к японцу вновь вернулась природная беспечность, позволявшая смотреть на вещи не слишком серьезно.

– Она черкнула мне пару слов в блокноте. Задала один вопрос.

– Какой?

– «Как поживает Наоко?»

Разумеется, с ее стороны это могло быть просто проявлением вежливости. Но мог быть и вопль о помощи, выраженный с чисто японской сдержанностью. Она тосковала по своей подруге и не понимала, куда та пропала.

– В каком она была состоянии?

– Знаешь, когда хоронишь отца, тебе обычно не до веселья. Аюми – единственная дочь. Ее мать умерла при родах. Они с отцом были очень близки.

– Значит, она выглядела раздавленной горем?

– Трудно сказать. Аюми – существо непроницаемое.

В устах японца эта оценка значила много. Пассан задумался. Смерть отца вполне могла заставить дочь слететь с катушек. Или спровоцировать обострение психического заболевания, если оно в ней дремало.

– Когда были похороны?

– По-моему, в феврале.

– По-твоему или в феврале?

– В феврале.

Все сходилось. Осиротев, Аюми Ямада вспомнила, что у нее есть и другая семья – дети, которых она выносила и родила на свет. В Париж она прилетела в конце марта.

«Они мои».

– От чего умер отец Аюми? – спросил Пассан и снова зашагал вперед.

Сигэру пробормотал нечто нечленораздельное. В неясном свете фонарей черты его лица расплывались, а взгляд казался отсутствующим. На губах играла рассеянная улыбка. Да он вдрызг пьян!

– От чего он умер? – настойчиво повторил Пассан.

– Самоубийство, – чуть громче произнес собеседник.

У сыщика возникло ощущение, что он следует по дороге, отмеченной особыми вехами. Сначала кэндзюцу, затем самоубийство. Как будто неповоротливый механизм японских традиций медленно просыпался и вовлекал его в свою орбиту.

– Как именно он покончил с собой?

– Повесился.

– Расследование проводилось?

– Полагаю, да. Но безрезультатно.

Сигэру на глазах терял контроль над собой. Пассан, напротив, с каждой минутой все увереннее встраивался в привычный рабочий ритм и обретал остроту восприятия. Мысленно он реконструировал последовательность событий. Самоубийство отца. Одиночество. Немая женщина написала Наоко. Та не ответила. Тоска Аюми переросла в гнев, а затем в убийственную ярость.

– Кем сегодня работает Аюми?

– Она гинеколог, как и ее отец.

Стоп-стоп. Не так быстро. После долгих блужданий в абсолютном мраке Пассан вдруг утонул в море слепящих огней. Так вот оно что. Аюми была не просто подругой детства – именно она и провернула всю эту затею. Наверное, Наоко, узнав, чем занимается ее близкая знакомая, обратилась к ней за помощью. Хотя нет, кое-что здесь не складывалось.

– Как она может работать гинекологом, если она немая?

Сигэру провел рукой по своей пышной седеющей шевелюре – много перца и чуть-чуть соли.

– Она не принимает пациенток. Занимается научными исследованиями.

Чего уж лучше. Значит, у Аюми полно связей в профессиональном мире, в международном экспертном сообществе. Она все организовала – сперва один раз, потом еще. Дала возможность Наоко – и ему самому – завести детей. А что она получила взамен за свои труды? Ничего. Наоко сожгла за собой все мосты. Пассана удивило, что она могла совершить столь грубую ошибку. В Японии нет худшего прегрешения, чем неблагодарность.

Мелкий дождь сыпал и сыпал. Они передвигались в каком-то тумане. Городской пейзаж вокруг напоминал полотна пуантилистов – лужи света у основания фонарных столбов. Вершины сосен и гинкго, шелестящие под ветром, иероглифы на асфальте. Цветовые пятна накладывались друг на друга, перемежаемые точечными ударами кисти в отдельных местах.

– Я кое-что вспомнил… – пробормотал Сигэру.

– Что? – чуть не заорал Пассан.