Кайкен

Шурин скинул его руку, снял очки и потер веки. Затем знаком показал бармену, чтобы им принесли саке. На стойке появились два стаканчика и малюсенькая, как из детского сервиза, бутылочка. Оливье позволил собеседнику опрокинуть не один и не два стаканчика и лишь после этого снова заговорил:

– Расскажи мне об Аюми.

– Это было так давно. И я плохо ее знал.

– Ничего, рассказывай, что помнишь. Мне все сгодится.

– Когда им было лет по тринадцать-четырнадцать, они дружили. – Сигэру пожал плечами. – Водой не разольешь.

– Где они познакомились? В школе?

– Нет, не в школе. Они вместе ходили в додзо.

– Наоко занималась боевыми искусствами?

– Кэндзюцу.

– Что-то вроде кэндо?

– Нет, – устало вздохнул Сигэру. – Кэндо придумали в конце девятнадцатого века, в начале эпохи Мэйдзи, когда был введен запрет на ношение меча. А кэндзюцу – древнее искусство. Искусство самураев.

– А в чем разница?

– Кэндзюцу – не спорт. – Сигэру неопределенно помахал рукой. – Это настоящее боевое искусство. Бой без правил, без пощады к противнику. Например, в кэндо выкрикивают название части тела, в которую целятся. В кэндзюцу ничего подобного не делают. Здесь цель – не предупредить противника об угрозе, а убить.

– Настоящим мечом?

– К счастью, нет! – Сигэру расхохотался. – Иначе в школах додзо давно не осталось бы ни одного ученика!

Сыщик чувствовал, как в нем закипает гнев. Он и вообразить не мог, что Наоко занималась древним боевым искусством. Это она-то, которая постоянно твердила о современных японских ценностях и всем своим существованием отвергала традиции. Еще одна тайна.

– Она принадлежала к какой-то особой школе? – недоверчиво спросил он.

Сигэру опустошил еще один стаканчик. На его лице явственно проступало опьянение.

– К школе Миямото Мусаси.

– Самурая?

Пассан хорошо знал историю этого знаменитого японца. Он был ронином – самураем, не имевшим господина. Но еще и художником, каллиграфом и философом. И соответственно, героем бесчисленных легенд, романов и фильмов о воинах.

– Школа называется Хёхо Нитэн Ити Рю, но обычно все говорят просто «школа Нитэн».

– Для человека, который не интересуется боевыми искусствами, ты поразительно хорошо осведомлен.

Сигэру указал бармену на опустевшую бутылку.

– У нас это всякому известно.

Каждый ответ Сигэру словно заставлял Пассана спуститься еще на одну ступеньку в пропасть. Ему не верилось, что Наоко могла увлекаться подобными вещами. Все, что он узнал, не только не согрело душу, но, напротив, окатило ледяным холодом. Он десять лет прожил с незнакомкой.

Подняв стакан, он опрокинул его в горло.

– Канпай[33 - Канпай – японский застольный клич, означающий: «Пей до дна».], – чуть слышно прошептал Сигэру.

Пассан ненавидел саке – эту теплую, сладковатую слабую водку. Но в этот миг еще больше он ненавидел свою бывшую жену. Как бы то ни было, алкоголь принес ему облегчение, словно пары спирта очистили его раны.

– Почему в конце концов они поссорились?

– Аюми – не обычная девушка. – Сигэру нервным жестом поправил на носу очки.

– В каком смысле?

– Она немая от рождения.

Этот новый факт уже не слишком удивил Пассана. Наоко тоже не относилась к числу обыкновенных девушек. С ней ему никогда не было просто. Он напряг воображение и представил себе, как подруги, облаченные в доспехи из бычьей кожи, сражаются на бамбуковых мечах.

– Что еще тебе известно?

– Больше ничего. Я видел их вместе у нас дома. Они переговаривались знаками, на языке глухонемых.

– Наоко выучила язык глухонемых?

– Ну да. Ради Аюми.

Интересно, подумалось Пассану, ограничивались ли их отношения простой дружбой?

– Они были закадычными подругами, – словно прочитав его мысли, сказал Сигэру. – Очень близкими. Так дружат только в ранней юности. Клятвы на крови, обеты вечной верности и прочее в том же духе. На самом деле Аюми не глухая, так что никакой необходимости объясняться с ней знаками не было. Но Наоко предпочитала ее копировать. Благодаря языку жестов между ними возникало совершенно особенное чувство сообщничества.

У Пассана горело во рту. Ему казалось, что язык распух, как у животного, умирающего от жажды. Он потянулся к бутылочке и плеснул себе еще саке, как будто подлил мас ла в огонь. Алкоголь побежал по жилам.

– В каком возрасте они разошлись?

– Примерно в то время, когда Наоко стала работать моделью.

Пассан прикинул разные возможности. Зависть. Наоко предстояло объехать полмира, блистать на подиуме, иными словами, сменить амплуа наперсницы на амплуа звезды. Не исключено, что здесь был замешан мужчина… Или просто наступила усталость от слишком тесной многолетней дружбы?

Но почему тогда Наоко доверила Аюми столь щекотливое дело? Когда она призналась подруге в своем физическом недостатке? В те годы, когда они были неразлучны, или позже, когда пришла пора подыскивать суррогатную мать? Пассан склонялся в пользу первого варианта: никто, кроме Аюми, не знал тайну Наоко. Потому она и обратилась за помощью именно к ней.

– У тебя есть фотография Аюми?

– Наверное, у родителей есть. После отъезда сестры у нее в комнате осталась масса всего.

Мысль о том, что ему придется рыться в личных вещах жены, наполнила Пассана отвращением. Он опрокинул еще один стаканчик. Видимо, надо обратиться в японскую полицию. Или во французское посольство. Координаты нужного сотрудника он знал. Но официальный путь займет долгие часы, а у него не было времени разводить канитель.

Не говоря уже о том, что никто ему не поверит. Ведь доказательств у него никаких.

Он резко поднялся и пошатнулся. Закружилась голова. Три наперстка саке натощак. У него за спиной раздались смешки. Гайдзин, не умеющий пить…