И нас пожирает пламя

И нас пожирает пламя
Жауме Кабре

Большой роман (Аттикус)
Человек просыпается неизвестно где – возможно, в больничной палате, но это неточно – и не помнит о себе вообще ничего. «Зовите меня Измаил», – предлагает он врачам, которых, за неимением других версий, нарекает Юрием Живаго и мадам Бовари. Человек мучительно вспоминает, что с ним произошло (какая-то авария? и, кажется, у него была любовь? и вправду ли его следует звать Измаилом?). Он описывает круги подле разгадки, подбираясь к ней все ближе и ближе, – ночным мотыльком, что кружит во тьме и обречен погибнуть в пламени. Тем временем так же опасливо и неуверенно вокруг человека, сужая кольцо, ходит еще один прекрасно осведомленный рассказчик, растерянный осиротевший подросток, каким был когда-то и сам человек.

Жауме Кабре (р. 1947) – крупнейшая звезда каталонской литературы; его книги переведены на десятки языков, их тиражи превышают миллион экземпляров. Его новый роман «И нас пожирает пламя» (первый за десять лет после эпохального, удостоенного многочисленных премий «Я исповедуюсь») – тонкая притча, песнь во славу литературы и напряженный нуар: здесь будут внезапные озарения, безутешное горе, истинная нежность, убийство, амнезия, погони, таинственная роковая женщина, а также кабанье семейство, без которого этой истории не случилось бы вовсе.

Впервые на русском!

Жауме Кабре

И нас пожирает пламя

Jaume Cabrе

CONSUMITS PEL FOC

Copyright © Jaume Cabrе, 2021

All rights reserved

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© А. С. Гребенникова, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Иностранка®

* * *

Этот роман вибрирует громом и молниями библейских масштабов.

    N?vol

Здесь есть сюрпризы, невероятные рассказчики, обаятельные кабаны… и все это вплетено в притчу о мотыльках, что рискуют сгореть, чересчур приблизившись к свету. Кабре с наслаждением перемешивает интригу, драму и юмор. Роман вращается тончайшим механизмом, что цепко улавливает и держит читателя.

    P?blico

Кабре воспевает воображение, способность языка именовать – или прятать – сущее, улавливать вспышки жизни, гибнущей, как опаленные огнем ночные мотыльки. Он обращается к мифу об Икаре и говорит о наследии, о естественном обновлении, что происходит, когда молодое поколение – любого биологического вида – берет на себя задачу вести всех остальных вперед, рассказывая новые истории.

    El Periоdico

«И нас пожирает пламя», плод невероятной творческой свободы, весь построен на переносе и ассоциациях и ярко высвечивает хрупкость человеческого сознания, его нутряную, животную суть.

    La Vanguardia

Перед нами типичный Кабре (так по мазку кисти мы узнаем Пикассо, по звучанию скрипки – Вивальди): чередование рассказчиков, постоянные скачки во времени внутри одного предложения, диалоги поперек времен и пространств, говорящие имена, блестящие фразы, великолепные, ужасно смешные диалоги и фантазия, подсвеченная всполохами реальности.

    La Dels Llibres

И что?[1 - В интервью, сопровождавших выход романа, автор рассказывал, что этот вопрос задал его друг и внимательный читатель Цви Кац, бизнесмен, живущий на две страны, Израиль и Мексику, но заезжающий в Барселону при каждой возможности. Кабре посетовал, что увяз в работе над новым романом, и упомянул, что один из его героев – кабаненок, а Кац ответил вопросом: «И что?» – Здесь и далее примеч. перев.]

    Цви Кац

…ist dies etwa der Tod?[2 - Неужто это смерть? (нем.) Строка из стихотворения немецкого поэта эпохи романтизма Йозефа фон Эйхендорфа (1788–1857) «На закате» («Im Abendrot»), положенного на музыку немецким композитором Рихардом Штраусом (1864–1949) и ставшего четвертой частью цикла «Четыре последние песни» для сопрано и оркестра («Vier letzte Lieder», 1948).]

    Ранн Баварский
    А может быть, первым это сказал Йозеф фон Эйхендорф?

* * *

Маргариде

Инципит

[3 - Букв. «начинается» (лат.) – начальные слова текста в рукописных или первопечатных книгах.]

Вы, без сомнения, видали иной раз в ночи, как мотылек, большой или маленький, судорожно машет крыльями, влекомый светом фонаря. Перед злополучным насекомым открыты два пути: либо его прельстит нечто иное, мотылек отклонится от курса и будет спасен, либо он подлетит к фонарю поближе и примется отчаянно описывать вокруг него спирали как завороженный, все быстрее и быстрее, пока не приблизится к источнику света, а как коснется его – в ту же секунду сгорит. Нечто вроде принесения себя в жертву огненному богу. Если же пламя защищено стеклом или это вовсе не пламя, а яркая лампочка, мотылек радостно улетает восвояси, даже не думая об опасности или самопожертвовании, едва не задевая крыльями своих собратьев, которые с той же мыслью кружатся у фонаря в очарованном контрдансе. Так он порхает, пока одна из тех миролюбивых и спокойных ящерок, что караулят на стене за фонарем в силу не подлежащих обсуждению древних договоров, не разинет пасть и не проглотит насекомое, упоенное мечтой о близости к свету. Ящерке приходится делить это лакомое местечко за фонарем со множеством сородичей, тоже догадавшихся о преимуществах охоты в засаде над беспомощной беготней по стенам в напрасном стремлении ухватить какую-нибудь съедобную живность. Особо везучей ящерице под конец сезона удается в два раза увеличиться в размере и весе. А мотыльков, к вящей славе Господней, всегда хватает: одному Богу известно, откуда на свет слетается столько насекомых. Так вот: в истории, которую я хочу вам рассказать, я считал себя ящеркой (на страже мира и покоя), а оказался серой сумеречной бабочкой, ослепленной сиянием, даже не подозревающей ни о том, как часто у фонаря караулит враг, ни о смертоносности света, даже если он исходит от пламени скромной свечи.

Что ж, такова моя история. Да и история многих других, без всякого сомнения. Кстати, зовите меня Измаил. Именно Измаил: вы не ошиблись. Как тот, из «Моби Дика»[4 - Измаилом просит называть себя рассказчик в романе американского писателя, поэта и моряка Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» (Moby-Dick, or The Whale, 1851); фразой «зовите меня Измаил» он начинает повествование.], так и есть. Вот заладили… Все, все твердите об одном. А я в этом нисколечко не виноват; могу поклясться. Хотя, кажется, это уже лишнее.

* * *

Измаил появился на свет в самый промозглый день года. Была среда, и редкие пешеходы, спешившие по улице в восемь часов вечера, думали только о том, как бы скорее укрыться от холода. Такой зябкий день выдался впервые за весь год, а может быть, и за десятилетие. Отец Измаила был флейтистом в Городском симфоническом оркестре и профессиональным переписчиком партитур и партий для разнообразных ансамблей. Поговаривали, что Рампаль[5 - Жан-Пьер Рампаль (1922–2000) – выдающийся французский флейтист; считается, что он лично возродил популярность флейты, какой она не пользовалась с XVIII века.] поручил ему переписать около пятидесяти партий своего основного репертуара, и этот заказ позволил семейству жить безбедно. Так говорят, но никто не может в этом поклясться на Библии. Когда Измаилу исполнилось десять лет, отец еще играл на флейте и переписывал партитуры. И как-то раз он посадил ребенка перед собой и сообщил ему, сын мой, тебе следует знать, что ты дитя холода, и мороз так проник в жилы твоей несчастной матери, моей супруге, что пневмония едва не свела ее в гроб. А все из-за тебя.

– Но, папа… откуда мне было знать.

– Не нужно особого знания, – заявил отец помпезным тоном, благодаря которому чувствовал себя важной птицей, – чтобы быть причиной чужого несчастья.

Мальчик на некоторое время замер, чуть не плача и думая с такой силой, что чувствовалось, как мысли крутятся в голове. А потом сказал, но ведь маму убил не мороз, папа.

– В этом ты прав: она умерла не от холода. Но холод ее смертельно ранил.

– Мне было девять лет, когда она умерла.

– Девять лет?

– Она умерла в прошлом году.

– Год назад?

– Да.

– Что ж, пускай, но с тех пор как ты родился, она так ослабла, что в конце концов – когда бы ни было – умерла. И не сомневайся, что это из-за тебя.

Десятилетний мальчик не может определить, сошел ли его отец с ума. Кроме горя, он ничего не почувствовал. И расплакался. А родитель промычал, ну вот, пореви еще. Что твоя милая соседка скажет?

– Пусть говорит что вздумается.