Суд волков

– У него было два сильнейших мотива в деле, которое он мне поручил. Он хочет, чтобы Франсуа де л'Эстуаль прислуживал ему…

– Довольно!

Жозеф встал, преисполненный отвращения. Ему захотелось перечитать собственные максимы, чтобы вернуть прежнее спокойствие духа. Он задыхался.

– Мессир! – вскричал Фалуа. – Я рассказал вам все! Вы обещали!

– Вы опрокинули мне под ноги тачку с нечистотами!

Узник поднял на Жозефа умоляющий взгляд. Из глаз его текли слезы.

– Я раскаиваюсь, – сказал он. – Меня обманули. Что вы собираетесь делать? Не оставляйте меня прозябать здесь! Я умру! Меня убьют!

Закрыв лицо руками, он зарыдал.

Несчастная жертва власти! – сказал себе Жозеф. Он подумал о мужестве Жанны. И о мужестве Франсуа, который схватил Фалуа и добился его ареста.

– Мессир! – душераздирающе выкрикнул Фалуа.

– Ваша исповедь омерзительна, – промолвил Жозеф. – Но она спасла вам жизнь. Я прямо сейчас отправлюсь к князю-архиепископу.

Он позвал стражника, который открыл ему дверь, и вышел понурив голову, отягощенную гнусными признаниями Фалуа.

– Надо будет уведомить короля, – сказал Александр Люксембургский, когда Жозеф пересказал ему откровения Фалуа, естественно, опустив те, которые касались Жанны и Франсуа де л'Эстуаля. – Но государю сейчас не до этого. Он занимается отменой Пероннского договора. В любом случае я извещу Фише письмом.

– А Фалуа? – спросил Жозеф.

– Хорошо понимаю, как он вам досадил. Действительно, я могу дать ему другое имя, объявив, что он умер в тюрьме. Или сбежал. – Эта мысль заставила его улыбнуться. – Его побег встревожит Морвилье, – продолжил он. – Да, именно так, мы скажем, что Фалуа сбежал, и дадим ему другое имя. Вы говорите, что он преподавал греческую философию? А почему бы вам не использовать его в "Труа-Кле"? Он будет предан вам душой и телом!

Князь-архиепископ затрясся от смеха, развеселившись от собственной идеи. Жозеф удивился. Однако мысль была недурна.

– Если вы возьмете его, он будет тотчас отпущен на свободу, – сказал прелат.

– Сначала я должен убедить Франсуа де л'Эстуаля, – ответил Жозеф.

Страсбург и в самом деле оказался утомительным городом. Жозеф простился с Александром Люксембургским, но у самой двери обернулся:

– Ваше преосвященство, каким образом разрешим мы проблему с Морвилье?

– Мы подумаем об этом, мессир, мы подумаем. Я не люблю, когда меня выставляют дураком!

25 Горькая победа

Ты с ума сошел? Такой была первая реакция Франсуа на предложение Жозефа. Оно последовало за долгим рассказом.

– Этот человек оказал нам огромную услугу, – сказал Жозеф. – Он открыл нам, кто наши враги. Враги Жанны. И твои. Он раскаялся. Ты будешь владыкой его жизни и смерти. Достаточно раскрыть его подлинное имя, и он покойник. Ты ведь хочешь печатать греческие тексты. А он знаток греческой философии.

Франсуа внезапно расхохотался.

– Жозеф, я тебя обожаю! – вскричал он. – Возможно, ты безумец, но безумец гениальный.

На следующий день Жозеф привел в мастерскую бородатого человека, которого представил как Жереми Ле Гито. Это был Эмар Фалуа: узнав его, несмотря на еще не слишком густую бороду, все ощетинились. Эллинист бросился к ногам Франсуа и стал целовать ему руки.

– Простите меня, мессир! Во имя Иисуса, простите! Меня обманули!

Арминий, Кокельман и подмастерья изумленно взирали на эту сцену. Дерзкий враг превратился в покорного раба. Они не унизили себя злорадством и сохранили бесстрастный вид.

– Встаньте, Ле Гито, – сказал Франсуа. – Мы используем ваши познания в греческом языке.

Жозеф обнял Франсуа, попрощался с Арминием, Кокельманом и подмастерьями и уехал. Он хотел быть с Жанной. На земле существовала только одна гавань, только одно убежище – и это была Жанна.

Вернувшись в Анжер, он не стал пересказывать ей то, что Фалуа говорил о Дени и Франсуа Вийоне. Ему не хотелось, чтобы эти два призрака преследовали ее всю жизнь.

Предвидение Александра Люксембургского сбылось: Людовик XI был настолько поглощен отменой злосчастного Пероннского договора, что не обратил внимания на историю с печатней и на происки регента-масона. Парижане поднимали его на смех. Обучили соек и галок кричать: «Перонна! Перонна!» Какой-то судейский из Шатле приказал отлавливать их, что еще больше развеселило народ. Впрочем, Людовик избегал появляться в столице, опасаясь худшего. Парижане начали задаваться вопросом, уж не каплун ли он и не засадит ли его Бургундец в клетку, как непочтительных галок.

Но то были цветочки в сравнении с тем, что говорили жители Льежа, которые склоняли Людовика на все лады, именуя его трусом и сукиным сыном. Страсбург разделял эти настроения. Но ведь народ любит только победителей: это понимали уже во времена римских Цезарей. Vae victis![55 - Горе побежденным! (лат.)] Тем временем Жозеф наслаждался близостью Жанны. У них наступил второй медовый месяц, на сей раз целомудренный, ибо она была на четвертом месяце и очень опасалась, как бы на ход беременности не повлияли пережитые испытания.

– Каким образом мы разделаемся с Морвилье? – спросила она.

– Александр Люксембургский сказал, что сам подумает об этом, – ответил Жозеф.

– Но сделает ли он что-нибудь?

– Эта история привела его в раздражение. Самолюбие часто сильнее воздействует на людей, чем чувство справедливости.

Рене Анжуйский, которому втайне сообщили, что его астролог связан с Иоанном Бурбонским и его кликой, прищурился и сказал:

– В любом случае он говорил одни лишь глупости. Было бы занятно посмотреть, как под воздействием Сатурна мытари откажутся от сбора налогов!

И расхохотался.

– Этот ребенок сильно брыкается, – сказала Жанна однажды вечером. – Он будет резвым.

В феврале 1470 года выяснилось, что она совершила грамматическую ошибку: это был не он, а она. Девочка! Любое дитя есть дар Неба, именно поэтому она назвала своего сына Деодатом. Но девочка! Девочка! Она приняла ее так, как жаждущий приникает к ручью. Она немного устала от мужчин, вечно озабоченных своими победами и не обладающих подлинным пониманием жизни. Она и Жака полюбила больше всего за некоторую его отстраненность, словно он постоянно прислушивался к музыке неких таинственных сфер, дабы быть с ней в гармонии.

Что бы я делала без этих двух братьев? – повторяла она себе.

Она думала о них на протяжении всей беременности: этот ребенок был в такой же мере даром Жака, как и Жозефа, – словно островок, омываемый двумя реками. Сравнение с реками ей очень нравилось. Все человеческие существа виделись ей вырвавшимися из земных недр потоками, которые оживляют вселенную, устремляясь к той или иной звезде, а затем вновь возвращаются туда, откуда явились. На земле им дают имена, дарят погремушки и считают сыном или дочерью, но на самом деле любое дитя порождено небом и землей.

Они с Жозефом решили назвать девочку Об[56 - От франц. Aube – Заря.].

– Если бы в мире было больше женщин, было бы меньше войн, – сказала Жанна.

Она жила теперь только ради Об и Жозефа. С девочки она не сводила глаз: смотрела, как та просыпается, как засыпает.

Все же она выкроила время, чтобы прочесть и перечитать письмо, в котором Франсуа сообщал, что Гийом Фише предложил ему создать печатню для Сорбонны.

– Что это может означать? – спросила она Жозефа. – Университет преследовал его, а теперь просит помощи?