Мегрэ у министра

Мегрэ улыбнулся, увидев, как покраснел Пуан.

– Как вы догадались? Ну, предположим, что влюблена, на свой лад. Думаю, у нее в жизни ни разу не было мужчины.

– И ревнует к вашей жене?

– Не в том смысле, что обычно вкладывают в это слово. Я подозреваю, что она ревнует ко всему, что считает своей территорией.

– Значит, можно сказать, что на работе вас опекает она.

Пуан, проживший долгую жизнь, очень удивился, когда Мегрэ открыл ему такие простые истины.

– То есть вы говорите, когда объявился Пикмаль, она находилась в вашем кабинете и вы ее отослали. Когда вы ее снова вызвали, отчет держали в руках?

– Наверное, держал… Но уверяю вас…

– Поймите, господин министр, я никого не обвиняю и никого не подозреваю. Как и вы, я стараюсь выяснить, что к чему. Есть ли еще у кого-нибудь ключи от этой квартиры?

– Есть, у моей дочери.

– Сколько ей лет?

– Анн-Мари? Двадцать четыре.

– Она замужем?

– Собирается, точнее, собиралась выйти замуж в следующем месяце. Но теперь, со всеми этими передрягами, я уже ничего не знаю. Вам что-нибудь говорит фамилия Курмон?

– Приходилось слышать.

Если Мальтеры прославились в политике, то по меньшей мере три поколения Курмонов были не менее знамениты в дипломатии. Робер Курмон, владелец особняка на улице Фезандери, был, наверное, последним из французов, кто носил монокль. Более тридцати лет он служил послом то в Токио, то в Лондоне и был членом Института Франции, объединявшего пять Академий.

– Это их сын?

– Да, Ален Курмон. В свои тридцать два года он уже побывал атташе при трех или четырех посольствах, а теперь руководит одним из крупных отделов Министерства иностранных дел. Он получил назначение в Буэнос-Айрес и через три недели после свадьбы должен туда отправиться. Теперь вы понимаете, что ситуация гораздо более трагична, чем кажется на первый взгляд. Скандал, который ждет меня завтра или послезавтра…

– Ваша дочь часто сюда приходила?

– С тех пор, как мы официально поселились в особняке министерства, – ни разу.

– Значит, с тех пор ни разу?

– Я предпочел бы рассказать вам все, комиссар. Иначе не было смысла вас вызывать. Анн-Мари сдала экзамен на степень бакалавра, потом закончила философский факультет. Она вовсе не синий чулок, но и не такая, как современные девчонки. Однажды, около месяца назад, я обнаружил здесь пепел от сигареты. Мадемуазель Бланш не курит, моя жена тем более. Я спросил об этом Анн-Мари, и она призналась, что приходила в эту квартиру с Аленом. Я не стал выспрашивать. Помню только, как она сказала, не краснея и глядя мне прямо в глаза: «Надо реально смотреть на вещи, папа. Мне уже двадцать четыре, а Алену тридцать два». У вас есть дети, Мегрэ?

Комиссар отрицательно покачал головой.

– Я полагаю, сегодня пепла не было?

– Нет.

Старательно отвечая на вопросы, Пуан приободрился и уже не выглядел таким напуганным. Совсем как больной, который отвечает на вопросы врача, зная, что тот выпишет ему лекарство. Может, Мегрэ нарочно для этого и застрял на выяснении вопроса ключей?

– И больше ни у кого ключей не было?

– Были у заведующего канцелярией.

– Кто такой?

– Жак Флёри.

– Вы давно с ним знакомы?

– Мы вместе учились в лицее, а потом в университете.

– Он тоже из Вандеи?

– Нет. Он из Ниора. Это недалеко. Мы почти ровесники.

– Он адвокат?

– Он никогда не был членом коллегии адвокатов.

– Почему?

– Он парень своеобразный, большой шалопай. Сын богатых родителей, он в юности не желал нигде работать. Примерно каждые полгода загорался какой-нибудь новой идеей. Как-то он вбил себе в голову, что займется изготовлением рыболовных снастей, и даже купил несколько лодок. Одно время затевал какое-то предприятие в колониях, но неудачно. Потом я потерял его из виду. А когда стал депутатом, то время от времени встречал его в Париже.

– Он разорился?

– Дотла. Но выглядит роскошно. Он всегда был представительным и привлекательным парнем, знаете, этакий симпатичный неудачник.

– Он когда-нибудь обращался к вам за помощью?

– Иногда. Так, по мелочам. Незадолго до того, как мне стать министром, случай стал нас сводить гораздо чаще, и когда мне понадобился заведующий канцелярией, он оказался под рукой.

Пуан насупил свои мохнатые брови.

– Кстати, тут мне придется вам кое-что объяснить. Вы не представляете себе, что такое изо дня в день выполнять работу министра. Возьмем хотя бы меня. Я адвокат, скромный провинциальный адвокат, но в вопросах права я профессионал, я свое дело знаю. А меня назначают министром гражданского строительства. И без всякого переходного периода, без обучения я становлюсь главой министерства, которое наводнено компетентными высокопоставленными чиновниками и блестящими специалистами, вроде покойного Калама. Я вел себя как все. Держался уверенно. Давал понять, что все знаю. Однако ощущал иронию и враждебность. Мало того, я узнавал о многочисленных интригах, в которых решительно ничего не понимал. В собственном министерстве я остался чужаком для людей, которые за долгое время изучили всю изнанку политической жизни. А потому иметь рядом с собой такого человека, как Флёри, с которым можно говорить откровенно…

– Я вас понимаю. Когда ваш выбор пал на Флёри, у него уже имелись какие-то связи в политических кругах?

– Только на уровне знакомства в барах или ресторанах.

– Он женат?

– Был женат. Должно быть, и остался, ибо я ничего не слышал о разводе. К тому же у них двое детей. Но вместе они не живут. В Париже он завел еще одну семью, а может, и две. У него просто дар усложнять себе жизнь.

– Вы уверены, что он не знал о том, что к вам попал отчет Калама?

– Он даже не видел Пикмаля в министерстве, а я ему ни о чем не говорил.