Мегрэ у министра

Глава 2

Звонок премьер-министра

Несомненно, за годы службы ему не раз приходилось испытывать это ощущение, но оно никогда не было таким сильным. Тепло и уют маленькой комнаты, запах деревенской водки, письменный стол, совсем как у отца, увеличенные фото «стариков» на стенах – все это только усиливало впечатление. Мегрэ чувствовал себя врачом, который приехал по срочному вызову, и теперь у него в руках судьба пациента.

И самое любопытное то, что человек, сидевший напротив него, словно в ожидании диагноза, был на него похож, как брат, ну по меньшей мере как родственник. И дело было не только во внешнем сходстве. Взгляд, мельком брошенный на фотографии, сказал комиссару, что они с Пуаном одной крови, от одного истока. Оба родились в деревне, в крестьянских семьях, где уже поменялся уклад жизни. Может быть, родители министра, как и родители Мегрэ, мечтали, чтобы их сын стал врачом или адвокатом.

Пуан превзошел их ожидания. Живы ли они еще, чтобы это оценить?

Задать этот вопрос он не решился. Перед ним сидел подавленный человек, и он знал, что не слабость довела его до такого состояния. Глядя на него, Мегрэ испытывал сложное чувство, вобравшее в себя и отвращение, и гнев, и уныние.

Однажды ему самому довелось оказаться в похожей ситуации, правда не столь драматичной, и это тоже было связано с политикой. Он ничего такого не сделал. Просто повел себя, как следовало себя вести честному человеку, точно выполнявшему свой служебный долг.

И все равно в глазах всех или почти всех он был виноват. Его вызвали в дисциплинарный совет и, поскольку все были против него, его вину признали.

Тогда ему пришлось временно уйти из сыскной полиции, и он около года проработал в подвижной полицейской бригаде в Люсоне, в Вандее, как раз в том департаменте, от которого был делегирован Пуан.

Сколько ни повторяли ему жена и друзья, что совесть его чиста, временами Мегрэ все же примерял на себя образ виноватого. Например, дорабатывая последние дни в сыскной полиции, пока его дело обсуждалось в верхах, он не позволял себе отдавать приказы подчиненным, даже Люка и Жанвье, а когда спускался по парадной лестнице, старался буквально вжаться в стену.

Пуан сейчас был не способен ясно осмыслить то, что с ним произошло. Он рассказал все, что мог, и в последние часы поступал как человек, который замкнулся, ушел в себя и больше не надеется ни на какую чудесную поддержку.

Что же странного в том, что он бросился за помощью к Мегрэ, с которым не был знаком и которого даже ни разу не видел?

Не отдавая себе в этом отчета, комиссар уже взял дело в свои руки и принялся задавать вопросы, похожие на те, что задает врач, чтобы уточнить диагноз.

– Вы убедились в том, что Пикмаль действительно тот, за кого себя выдает?

– Я велел секретарше позвонить в Школу мостов и дорог, и там подтвердили, что Жюль Пикмаль работает у них смотрителем уже пятнадцать лет.

– Вы не увидели ничего необычного в том, что он не отнес документ директору Школы, а отправился с ним прямо к вам в кабинет?

– Не знаю. Об этом я как-то не подумал.

– Вероятно, это может указывать на то, что он понимал значение документа?

– Да. Я думаю, да.

– Короче говоря, после того, как отчет Калама был найден, Пикмаль был единственным, кроме вас, кому представилась возможность его прочесть.

– Если не считать тех, у кого в руках он сейчас находится.

– Давайте пока об этом не думать. Если не ошибаюсь, то, кроме вас и Пикмаля, о том, что вы получили документ, знал еще один человек?

– Вы имеете в виду премьер-министра?

Пуан в смятении взглянул на комиссара. Нынешний глава правительства, Оскар Мальтер, которому сейчас было шестьдесят пять, с сорока лет избирался почти во все Кабинеты. Его отец был префектом, один из братьев депутатом, а другой управлял колониями.

– Надеюсь, вы не полагаете…

– Я ничего не полагаю, господин министр. Я пытаюсь понять. Вчера вечером отчет Калама находился в этом столе. Сегодня после обеда он оттуда исчез. Вы уверены, что дверь не взломана?

– Можете посмотреть сами. Ни на самой двери, ни на медном замке нет никаких следов. Может, воспользовались универсальной отмычкой?

– А замок письменного стола?

– Посмотрите, он совершенно цел. Он очень просто открывается: однажды, забыв ключ, я открыл его кусочком проволоки.

– Позвольте мне продолжить задавать вопросы, какие положено задавать полицейскому. Они необходимы, чтобы устранить все неясности. У кого, кроме вас, есть ключ от этой квартиры?

– У жены, само собой.

– Вы говорили, что она не в курсе истории с отчетом Калама.

– Я ей ничего не говорил. Она даже не знает, что я здесь был вчера и снова приехал сегодня.

– Она следит за политическими событиями?

– Она читает газеты, старается быть в курсе всего, что касается моей работы и о чем мы с ней можем поговорить. Когда мне предложили стать кандидатом в депутаты, она пыталась меня отговорить. Она не хотела, чтобы я стал министром, у нее нет никаких амбиций.

– Она уроженка Ла-Рош-сюр-Йона?

– Ее отец был там адвокатом.

– Вернемся к ключам. У кого еще они есть?

– У моей секретарши, мадемуазель Бланш.

– Бланш по фамилии?..

Мегрэ сделал пометку в своей черной записной книжечке.

– Бланш Ламотт. Ей должно быть… подождите… сорок один… нет, сорок два года.

– Вы давно ее знаете?

– Она поступила ко мне машинисткой, когда ей едва исполнилось семнадцать и она только что окончила школу Пижье. С тех пор так у меня и работает.

– Она тоже из Ла-Рош-сюр-Йона?

– Из окрестной деревни. Ее отец был мясником.

– Хорошенькая?

Пуан задумался, словно никогда не задавал себе этого вопроса.

– Нет. Хорошенькой ее не назовешь.

– Влюблена в вас?