Духовность Общества Иисуса

Нужно ли относить к манресским Упражнениям также предварительное рассуждение под названием «Начало и основание» и «Размышление ради обретения любви Божией», расположенное перед четвертой неделей[228 - Утвердительный ответ на этот вопрос см. в A. Codina, Los origenes… p. 45 et 52.]? Я бы отнесся к такому утверждению с большим сомнением, несмотря на текст Поланко, на который опирается о. Кодина, особенно в связи со вторым из этих Упражнений. В том, что Игнатий мог уже тогда предложить рассуждение о дарованных Богом благодеяниях, составляющее первый пункт «Размышления ради обретения любви» и представляющее собой общее место христианского благочестия, нет ничего невероятного. Но характерное развитие этого размышления в последующих пунктах, где Игнатий призывает рассмотреть Бога и Его благодеяния через Его присутствие, всемогущество и существо, подразумевает схоластические положения о Божией безграничности, содействии (concours) и образоподобии (exemplaritе) и вряд ли могло появиться до обучения в Париже[229 - Также и в другом отрывке (п. 39) в связи с испытанием на предмет слов упоминается этот тройной способ пребывания Бога в творениях с использованием столь же классического различения considerare, meditari и contemplari. Такая терминология не могла быть использована до Парижа. – [Недавно, однако, был указан ряд других источников. Не могли ли они ознакомить Игнатия с этой терминологией еще до обучения в Париже? Эти источники представляют собой применявшиеся в те времена руководства по исповеди. Cf. I. Claveras, Los «Confessionales» у los Ejercicios de S. Ignacio, AHSI, 17 (1948), p. 51–101].].

Что до «Начала и основания», то ни в одном документе времен Манресы или Алькалы оно не упоминается. Кроме того, не преувеличивая значение этого факта, мы можем отметить, что в заметках Хельяра об Упражнениях это рассуждение находится в начале, между пятью из двадцати примечаний окончательного текста и предупреждением о благожелательности в толковании услышанных слов, которое следует здесь за названием и предшествует «Началу и основанию»[230 - Ex. M,p. 624.]. Можно задаваться вопросом, находилось ли уже «Начало и основание», как сейчас, на видном месте в начале Упражнений, когда делались эти заметки; не было ли оно в то время всего лишь предварительным замечанием, призывающим к безразличию (как пятое примечание призывает к великодушию), замечанием, чью важность и действенность Игнатий лучше ощутил лишь с опытом и потому наконец отделил его от остальных примечаний, чтобы сделать отправной точкой для Первой недели и для всех Упражнений в целом. В сущности, то, как «Начало и основание» представлено в директории, продиктованной самим Игнатием о. Виктории[231 - Ех. М., р. 792; ср. с. 751 об этой Директории, продиктованной, несомненно, в 1555 г.], как кажется, подтверждает эту гипотезу: рассуждение о цели человека и средствах ее достижения полагалось представлять упражняющемуся после примечаний 1, 20, 5 и 4, и способ его представления показывает, что это не великий принцип, призванный властвовать и управлять всей нашей духовной жизнью, но ряд практических замечаний, помогающих разъяснить упражняющемуся необходимость выполнения Упражнений перед избранием своего положения и образа жизни[232 - В марте 1525 г. Мигель де Эгиа перепечатал в Алькале Arte de servir a Dios францисканца Альфонсо де Мадрида, опубликованное в Севилье в 1521 г.; несколько месяцев спустя Игнатий прибыл в Алькалу и там завязал тесное знакомство с Диего де Эгиа, братом печатника Мигеля; не читал ли он эту новую книгу, которая могла его привлечь тем более, что в ней уже начиная с заглавия звучит важнейшая для него идея служения Богу? В начале же первой части Arte есть Primero notable с резюме, которое обобщает идею книги и начинается с воспоминания о творении, и Segundo notable, где читателю внушается необходимость всегда помнить о цели, которая должна руководить нами во всех наших действиях, – об исполнении воли Божией… Без сомнения, довольно расплывчатое изложение францисканца и решительно сжатую формулу Игнатия, столь индивидуальную по форме, разделяет большое расстояние. Но влияние все же очень вероятно и говорило бы о том, что именно к этому времени восходят первые истоки «Начала и основания». Arte можно найти в Nueva Bibliotheca de Autores espanoles, Escritores Misticos, I, Madrid, 1911, p. 588–634, где точно воспроизводится алькалинское издание.]. Кроме того, если идея служения Богу, и служения возвышенного, с самого начала главенствует в духовной жизни Игнатия, то более отвлеченная, более рассудочная концепция цели и средств, соразмерности средств цели, необходимости безразличия к этим средствам, как кажется, занимала свое место в его мысли постепенно, по мере ее развития. Она не сразу стала такой четкой, как в начале Упражнений: это происходило по мере того, как учеба знакомила его со все более умозрительными соображениями, а опыт и действие Божие в его душе развивали в нем – наряду с великодушным порывом служить Богу, не оставлявшим его никогда, – привычку к строгому рассуждению, к глубокомысленому и разумному взвешиванию ценностей, что также станет отличительной чертой его жизни и правления.

«Правила верного чувства в Церкви», завершающие книгу (п. 352, 370), являются, по общему признанию, прибавлением, восходящим к периоду пребывания в Париже и вдохновленным каким-то одним из многочисленных сводов антилютеранских утверждений той эпохи, вероятно, декретами парижского собора 1528 г. и сочинениями Жосса Клиштова, их вдохновителя[233 - Dudon, S. Ignace… p. 627–629; другие видят в них, скорее, отголосок антилютеранских утверждений, сформулированных в Испании и в Париже в 1527 г.].

Еще в 1539 г. Франциско де Эстрада написал Игнатию из Сиенны, где проповедовал, с просьбой «прислать ему непременно правила discretione spirituum и для искушений вкупе со всеми прочими правилами Упражнений». Вскоре после этого он возвращается к своей просьбе: «В другом письме я просил прислать мне правила для 1, 2 и 3 недели Упражнений и другие, новые, вещи, если нечто прибавилось»[234 - MHSI, Epist. Mixt, I, p. 22, 29.]. Следует ли видеть в этих последних правилах наброски директории по преподаванию Упражнений[235 - Cf. Ex. M., p. 746.]? В это время, примерно за десять лет до утверждения и печати книги, мне кажется это маловероятным. Я бы скорее увидел здесь указание на то, то в это время сам текст Упражнений считался еще неоконченным, а потому его можно было снабжать любопытными дополнениями.

Последние могли тогда, вероятно, касаться только пунктов относительно второстепенных. Однако нужно признать, что мы не располагаем никакими указаниями на то, когда некоторые, даже очень важные, части (как то размышление «О трех мужах» или рассуждение «О трех степенях смирения») вошли в состав Упражнений, и об их принадлежности первоначальному ядру. В сущности, априорное утверждение, будто все части, составляющие суть книги, восходят к Манресе, требует исключительно непростого и тонкого подхода: значение этой «сути» будет разным в зависимости от того, какое представление мы составим себе о главной цели Упражнений. И, что самое главное, мы не можем предполагать без дополнительных доказательств, что ранние свидетели, утверждающие манресское происхождение этой сути, понимали ее также, как понимаем ее мы после трех столетий применения Упражнений. Тем самым, приходится довольствоваться одними лишь достоверными фактами: первые и главные истоки Упражнений лежат в опыте, обретенном в Манресе; с тех пор существует корпус письменных документов, которые святой применяет в своем апостольском труде; эти документы включали, по меньшей мере, основу первой недели, размышление «О Царе небесном» и «О двух хоругвях», созерцание тайн жизни Иисуса, заметки о выборе жизненного положения, способы совершения молитвы, принципы различения духов… Представляется, что ничего большего с уверенностью утверждать невозможно, хотя остается вполне вероятным, что и другие части – какие, неизвестно – уже существовали в то время, по меньшей мере, в состоянии набросков.

Основная цель Упражнений

Как мы только что вспомнили, вопрос сути Упражнений тесно связан с вопросом, к которому мы должны обратиться теперь, – с вопросом их цели. Не той цели, которую мы можем приписать им сами, и не той, которая сделала возможным их законное и плодотворное применение в дальнейшем, но той, которую видел в них сам Игнатий, когда писал и преподавал их. Каково было в его понимании основное назначение Упражнений; какой главный плод следовало из них извлечь? Это вопрос величайшей важности, поскольку все те, кто изучал эту книгу более или менее пристально, единодушно видят ее основную заслугу в том, что она образует органичное целое, прекрасно отвечающее поставленной цели. Они признают, что ее действенность, поверенная опытом, куда меньше обусловлена ценностью каждого из упражнений, взятых в отдельности, чем их взаимосвязью, а также их совокупным воздействием на душу упражняющегося.

Однако нужно признать, что ответы на этот вопрос не вполне одинаковы даже у самых верных последователей св. Игнатия, даже у тех, кто отвечал на него в самом недавнем прошлом. Я процитирую только двух из них, ярких представителей двух основных тенденций.

В 1920 г. о. Леонс де Гранмезон писал[236 - Les “Exercices” de S' Ignace dans l'edition des Monumenta, Rech. de science rel., XI (1920), p. 400 ss.]: «Духовные упражнения затрагивают, прежде всего, конкретный, строго определенный, случай. Их цель в том, чтобы привести человека, еще свободного распоряжаться своей жизнью и очень щедро одаренного способностью к апостольству, в такое состояние, чтобы он мог ясно различить божественный призыв и великодушно ему последовать… Цель Упражнений в том, чтобы, непрестанно оберегая будущего апостола от иллюзий, надежной дорогой направить его к той свободе души, к тому освобождению от беспорядочных страстей, к той чистоте сердца, к той покорности благодати, которые являются идеальными условиями для верного “выбора”, для “поиска и обретения воли Божией относительно устройства своей жизни [которое еще предстоит определить, когда начинаются Упражнения]”. Такова мысль Игнатия, и только эта точка зрения справедлива по отношению к замыслу Игнатия. Только она позволяет постигнуть его общее устройство и объясняет, почему в нем присутствует одно и отсутствует другое, почему автор что-то в него включил, а что-то не пожелал и даже не подумал включить. Пользоваться Упражнениями, чтобы улучшить свою жизнь при уже познанном и избранном призвании… не значит противоречить намерениям автора. Но это значит отходить от первоначального замысла его труда».

О. Луи Петерс ответил на это в 1931 г.[237 - L. Peeters, Vers l'union divine par les Exercices de S. Ignace, 2е ей., Louvain, 1931, p. 66 s.]: «Центром перспективы Упражнений, их кульминационной точкой может быть только более тесное, более полное единение с Богом. Вот почему мы испытываем неприятие ко всякого рода истолкованиям, которые переворачивают или заслоняют эту перспективу. Безусловно, выбор является одним из главных средств упорядочивания жизни. Но отсюда вовсе не следует, что вся стратегия упражнений и, прежде всего, все домостроительство освящения вращается вокруг него… Поэтому мы не переоцениваем Упражнения, когда приписываем им очень высокую и очень праведную задачу упорядочивать жизнь, приводить человека к возможно более полному подражанию Христу и возможно более тесному и обоживающему единению с бесконечной любовью…».

Расхождение двух воззрений очевидно. Чтобы попытаться найти компромисс, который учитывал бы возможную истину как той, так и другой точки зрения, нужно сначала тщательно разграничить два совершенно разных вопроса, только что упомянутых: какую цель ставил перед собой св. Игнатий, когда писал Упражнения, точнее, когда придавал им окончательный вид и печатал их в 1548 г.? С какой целью мы можем использовать те же Упражнения сегодня, какие плоды они могут приносить душам и какие обыкновенно приносят в наши дни? Только первый из этих двух вопросов должен занимать нас теперь. Второй будет рассмотрен ниже, когда мы будем исследовать, какое развитие практика Упражнений получила в действительности и может еще получить в дальнейшем без искажения первоначального замысла автора.

Что до мысли самого Игнатия, то здесь мы располагаем, прежде всего, двумя его заявлениями, сделанными в заглавии книги и в первом примечании (п. 21 и 1): «Духовные упражнения, дабы человек смог победить самого себя и упорядочить свою жизнь силой решения, свободного от какого бы то ни было неупорядоченного влечения»; «Под именем Духовных Упражнений разумеется всякий способ испытания совести, размышления, созерцания, молитвы словесной и мысленной и других духовных действий, как об этом будет сказано впоследствии. Ибо как телесным упражнением является: гуляние, хождение, бегание, так и всякий способ, каким душа приготовляется и располагается для своего освобождения от всех неупорядоченных влечений и, коль скоро они будут уничтожены, для поиска и обретения воли Божией относительно устройства своей жизни и для спасения своей души, – называется Духовным Упражнением». Другим выражением той же мысли Игнатия являются несколько написанных им заметок о способе преподавания Духовных упражнений[238 - Опубликованных под названием Directoria ignatiana в Ex. М., р. 778–782; цитированный отрывок: р. 780.], первый набросок будущих директорий, которые увенчались сорок лет спустя выходом официальной «Директории», изданной Аквавивой. Можно лишь изумляться тому, какое место занимает здесь выбор жизненного положения, выбор между путем предписаний и путем советов. Здесь мы, в частности, читаем: «Тем, кто в течение первой недели не проявил большого рвения и желания перейти к выбору жизненного положения, лучше не давать вторую неделю, по крайней мере, месяц или два». Указания, содержащиеся в переписке, подтверждают это предписание. За несколько дней до смерти, 4 июля 1556 г., он напоминает, что «вообще» Упражнения не подобает полностью давать «людям, не способным к монашеской жизни», но нужно ограничиваться первой неделей[239 - Epist. S. Ign., XII, р. 77.]. 18 июля он повторяет также отцу Фульвио Андроццио, что широко следует преподавать лишь первую неделю, но все Упражнения целиком следует давать только людям, подающим большие надежды[240 - Ibid., XII, р. 141.]. Все это, кажется, подтверждает мысль о том, что святой задумывал эти Упражнения главным образом для подготовки и помощи в наилучшем выборе жизненного положения.

Между тем, однако, он сам давал те же Упражнения людям, перед которыми вопрос такого выбора не стоял и стоять не мог, и много раз поручал это делать другим. В 1536 г., в Венеции, он дает их не только братьям Эгиа, которые действительно позже станут иезуитами, но также Контарини и другим важным особам, которым не было никакой необходимости размышлять о своем призвании. В 1538 г., как мы видели, он проведет месяц в Монте-Кассино, преподавая их Оритису, представителю Карла V в Риме.

По поводу уже избравших Общество он добавляет в только что упомянутом письме от 4 июля 1556 г.: «Нашим можно беспрепятственно давать также [Упражнения] других недель, не вникая между тем с ними в вопрос выбора жизненного положения. Хотя метод, которому учат Упражнения, можно прилагать к каким-нибудь другим вопросам выбора, не касаясь вопроса о жизненном положении». В предшествующем году, 19 июня 1555 г., он велел ответить о. Паоло Акилле по поводу преподавания Упражнений монашествующим женщинам, что само по себе это хорошо, но занимает слишком много времени: возможно, было бы хорошо дать их одной, чтобы она дала их другим, «или же дать их сразу нескольким». Но среди трудностей не упоминается их уже избранное жизненное положение[241 - Ibid, IX, р. 220.].

Тем самым, Игнатий вполне допускал, что полные, месячные Духовные упражнения могут совершаться и не увенчиваясь выбором жизненного положения. Впрочем, в заметке под названием «Для исправления и изменения своей жизни и положения», которую он поместил (п. 189) в конце второй недели, он явно рассматривает случай упражняющихся, чье жизненное положение не подлежит переменам (людей женатых, прелатов, прикрепленных к какой-нибудь церкви…). Несомненно, здесь он предусматривает возможность выбора, касающегося изменений в штате прислуги, распоряжения состоянием. Но тем самым он призывает, как и в письме 1556 г. к иезуитам, обдумывать другие предметы выбора помимо жизненного положения.

Нужно ли, тем самым, признать, что, по его мысли, цель Упражнений, прежде всего, в том, чтобы внушить упражняющемуся стремление и волю к совершенной христианской жизни, а выбор жизненного положения, отвечающего воле Божией, – лишь первое применение этой воли к совершенству, конкретное ее проявление? Следует ли сказать, что эта цель, главным образом, в том, чтобы привести душу к тесному единению с Богом, по меньшей мере, наставить ее на путь, который успешно ведет к этому единению – причем к единению в самых возвышенных формах мистического созерцания, так хорошо известных ему еще с Манресы?

При всем уважении к другим мнениям я не могу с этим согласиться. Мне представляется (и это, как мне кажется, следует позаимствовать у Гранмезона), что, если рассматривать современный текст Упражнений, в его fieri, его становлении, то нужно согласиться: в процессе их составления в них действительно господствует мысль о выборе положения. Несомненно, Игнатий с самого начала пользуется будущей первой неделей окончательной книжки для обращения грешников, для обновления рвения благих душ. Но, если вспомнить, в каком расположении духа он сам первым прошел свои Упражнения, прежде чем написать их, то состояние, в каком пребывали первые парижские общники, которым он преподал их полностью, придется признать, что это действительно состояние щедрых и сильных душ, ищущих свой путь, волю Божию о том, как им распорядиться собственной жизнью. И эти обстоятельства действительно очень хорошо объясняют присутствие и отсутствие в книге тех или иных вещей. Но очень скоро, уже в 1536 г. в Венеции, Игнатий понимает, что даже полные, месячные Упражнения могут также прекрасно служить для того, чтобы склонять множество драгоценных душ к изменению жизни в рамках уже избранного жизненного положения, чтобы заставлять их отходить от посредственной христианской жизни, какую вели они до сих пор, и наставлять на путь более возвышенной, благодатной жизни. Вот откуда возникла упомянутая нами практика, которая со временем будет только развиваться.

Но даже тогда Упражнения по-прежнему несут на себе отпечаток своего происхождения и пребывают, как мы уже отметили, в том же русле, что и вся духовная жизнь их автора. Намеченная им цель – не отвлеченная идея совершенства, и даже не единство души с Богом, с ее высшим благом, со Христом, ее возлюбленным Супругом: эти идеи он, несомненно, не исключает, но факт состоит в том, что у него они подчеркиваются мало или не подчеркиваются вообще. Зато он с самого начала делает упор на мысли, которая непрестанно будет ставиться на вид упражняющемуся. Это мысль об исполнении воли Божией, о служении, подобающем Всевышнему Господу всякой твари, о служении, в котором человек найдет свое спасение и счастье. Эта, последняя, более личная, мысль быстро уйдет на задний план, оставив на переднем идею возвышенного и вдохновенного служения, полного и прекрасного исполнения воли Божией. Победить себя? Да, чтобы быть в состоянии, обуздав страсти, различить и принять без остатка сию волю Божию. Научиться молитве, глубоко вкусить тайны веры, до глубины познать сердце Христово, горячо любить Его и следовать за Ним повсюду? Да, но чтобы служить Ему. Совсем как в жизни самого Игнатия, молитва и ее благодатные дары никогда не предстают как цель, но всегда как средство – совершеннейшее из средств – наилучшего служения. Настоящим средоточием Упражнений остается для него выбор – выбор, который должен быть подготовлен светом «Начала и основания», очищением первой недели, воодушевлением размышления «О Царе Небесном», уроками самоотречения всей второй недели. Уроками необходимыми: ведь речь идет о выборе служения, а значит, о забвении себя. Выбор может касаться не только жизненного положения, но и изменения жизни и множества других вещей, что подтверждается сказанным о преподавании Упражнений монашествующим женщинам. Все оставшиеся упражнения призваны этот выбор утвердить. Ибо удивляться тому, что после «выбора» Упражнения длятся еще десять или двенадцать дней, значит не понимать мысли Игнатия. Он знает слишком хорошо, что мало принять трудное и важное решение, и принять его искренне. Чтобы осуществиться, оно должно еще крепко укорениться в душе. А кроме того, мы знаем по его собственному примеру, какое значение он придает божественному утверждению принятых решений. Вспомним его сорокадневные размышления о бедности: выбор его был сделан с самого начала, но все это время он просит и ждет именно божественного утверждения. Третья и четвертая неделя – не слишком долгое время для укрепления воли в совершенном выборе и для обретения его божественного утверждения.

Ясно, что вся интенсивная внутренняя работа, посредством которой упражняющийся подготовит себя к выбору, не допуская влияний никакой неупорядоченной страсти, пребывая в полной покорности благодати, послужит прекрасным введением в более ревностную жизнь, в подлинную близость со Христом, что она вольет в душу глубокий дух самоотречения и великодушного служения Богу, и потому итог Упражнений непременно станет мощным порывом к совершенству, к единению с Богом. И невозможно сомневаться, что Игнатий предвидел этот итог и стремился к нему. И тем не менее, Упражнения, как он их задумывает, все же характеризуются устремленностью всей этой внутренней работы к поиску и приятию божественной воли. И для Игнатия их главный плод все же не в обретении душой света, рвения, порыва, но в твердой и решительной воле к исполнению воли Божией, явленной в отношении конкретных вопросов в миг выбора.

В такой перспективе, в несколько слишком густой массе практических советов и приемов (они важны для такого человека, как Игнатий, очень внимательного кдеталям, но все же явно второстепенны в сравнении с истинной целью) нетрудно различить основные линии книги. Рассуждение «Начала и основания» (когда бы ни заняло оно свое нынешнее место, ибо мы говорим здесь об Упражнениях в их окончательном виде, какой был присущ им в 1548 г.) с самых первых шагов устремляет всю внутреннюю работу упражняющегося к единственной цели, отводит человеку перед Богом место твари и служителя, сводит назначение ложных человеческих целей к роли простых средств, подчеркивает состояние безразличия, необходимое для спокойного размышления в полной благодатной ясности (lumiere surnaturelle). Затем идет предварительное очищение души, очищение не только от грехов посредством исповеди, но и от неупорядоченных страстей, от мирского и земного духа путем размышления о великих истинах. Когда человек таким образом прочно утверждается в свете веры, в размышлении «О Царе Небесном» вводится новый элемент, вдохновенная любовь к Господу Нашему Христу: служение, подобающее Богу как Творцу, становится дружеским служением Христу, Богу воплощенному, видимому Вождю, Чья личность, Чье дело достойны всякой преданности. Но в то же время, дабы вызванное таким образом воодушевление не затерялось в мечтах о пустых подвигах, Игнатий немедленно и недвусмысленно отмечает, где пролегает пограничная черта, отделяющая возвышенное служение от служения обыкновенного: она состоит в любви к нищете и к презрению со Христом бедным и униженным, в полном самоотречении вослед Ему и ради Него. Когда созерцание тайн жизни Христовой начинает внушать человеку более глубокое знание Иисуса и любовь к Нему, Игнатий вводит другое большое размышление, «О двух хоругвях», дабы ясно показать, что столь значительный упор на бедности и позоре был сделан не случайно. Здесь уловки врага противопоставлены подлинной жизни, которой учит Христос. Это позволит упражняющемуся лучше ощутить, что на всех уровнях духовной жизни решающий конфликт происходит именно здесь, в сфере материального и духовного богатства, почестей, гордости и смирения. Размышление «О трех мужах» поможет упражняющемуся исследовать собственные склонности, прежде чем перейти к выбору. Наконец, рассуждение о трех степенях смирения принесет упражняющемуся окончательную ясность (lumiere), явив ему, до какой степени это «смирение», это освобождение от себя самого, предмет всех его усилий, может пронизывать душу, когда она принимается искать волю Божию. Душа может освободиться от любви к богатству и почестям в достаточной мере лишь для того, чтобы заранее отвергнуть саму мысль о смертном грехе, который лишил бы ее возможности прийти к цели и погубил бы ее навеки. Тогда ею движет законный благодатный интерес. Душа может пойти и дальше и прийти к такому безразличию, о котором говорится в «Начале и основании». Тогда для нее уже несомненно: ни при каких условиях она не изберет умышленно то, что менее послужит славе Божией, тем более то, что является простительным грехом. В этом случае ею движет простой благодатный разум, строгая логика веры. Но можно пойти и еще дальше. Когда душа уже прочно утверждена в склонности идти до конца в умозаключениях своего разума, просветленного верой, человек может руководствоваться принципом выбора, который, никогда не противореча этому благодатному разуму, часто будет превосходить его, – принципом любви ко Христу. Ради нее, ясно видя, что вящая слава Божия требует приятия богатств и почестей, человек склонится к бедности и унижению вместе с Тем, Кого любит, со Христом бедным и презираемым. В это время, если упражняющийся достиг, по крайней мере, второй из этих степеней смирения, он в состоянии осуществить свой выбор, различить в себе движения благодати, с полной благодатной независимостью взвесить мотивы своего выбора и найти волю Божию, свободную от всякого влияния неупорядоченных страстей. Когда этот выбор уже совершен так, как описано у Игнатия, созерцание евангельских тайн еще продолжается. Прежде всего, созерцание Страстей и Воскресения Христа, источника безграничной щедрости и радостного упования, в котором воля крепнет, прося о божественном утверждении обретенных постижений (lumieres) и принятых решений.

Таков, как мне кажется, основной план Упражнений в своей изначальной простоте. Созерцание ради обретения любви к Богу[242 - Мне представляется более вероятным, что это «Созерцание ради обретения любви» не обязательно представляло собой в изначальном замысле Упражнений заключение четырех недель, подобно тому, как «Начало и основание» представляет собой введение к ним; оно вполне может, в соответствии с нынешним своим употреблением, представлять собой как такое заключение, так и посвящение в ту жизнь в непрестанной молитве, которая позволяет находить Бога во всем, согласно призыву Игнатия к своим монашествующим. Но в замысле книги она, как кажется, находится в той же плоскости, что и «Три способа совершения молитвы»; это подтверждается тем, что в старинных директориях, составленных непосредственными преемниками святого, указано, что это созерцание можно совершать не только в конце, но и каждый вечер, при последнем упражнении дня в течение четвертой, а по мнению некоторых (Ex. М., р. 985, cf. 933), даже второй недели.], способы совершения молитвы, различные правила служат прибавлением к этому плану Они помогают упражняющемуся лучше следовать ему, а также применяются после Упражнений, помогая сохранять и умножать их плоды. Правила различения духов, предназначенные для ежедневного применения во время Упражнений, сохранят свою ценность на всю жизнь. Напротив, «Правила верного чувства в Церкви» пригодятся, главным образом, после возобновления обычной жизни. Образы совершения молитв, различные способы молитвы и испытания совести, Созерцание ради обретения любви к Богу подходят для постоянного использования и после Упражнений, и во время их, так как помогают душе сохранить усвоенную во время Упражнений привычку к молитве, к постоянному единению с Богом, к сосредоточению и к внутренней чистоте.

О том, каким образом Игнатий и его товарищи проводили Упражнения в таком их понимании, мы осведомлены очень хорошо. Что касается полного курса Упражнений, то им было известно только индивидуальное их исполнение при индивидуальном же руководстве. Выше мы читали выдержку из письма, где, как кажется, рассматривается возможность давать такие Упражнения сразу нескольким монашествующим женщинам. Но это сопровождается некоторыми оговорками относительно плода подобного метода. К тому же это лишь единичный, мимоходом высказанный взгляд. Представляется также, что Упражнения первой недели, которые преподавались куда шире, не раз совершались сообща, в особенности в общинах, подлежащих реформе. Но полные, четырехнедельные Упражнения, как правило, давались индивидуально. Это, впрочем, с несомненностью следует из многочисленных советов, которые даются в самой книге, чтобы руководитель мог постоянно сообразовывать течение Упражнений с состоянием души упражняющегося, которое наблюдает в ходе каждодневных встреч. Можно сокращать и продлевать недели, устранять и добавлять упражнения, умножать число повторов в соответствии с полученными результатами, с обнаруженными склонностями и нуждами. Все эти вещи неосуществимы, когда Упражнения исполняются сообща. Этот обычай, способный, как ничто другое, обеспечить надлежащую плодотворность Упражнений, объясняет те трудности, которые непрестанно отмечались тогда в связи с преподаванием Упражнений. Чтобы преподать их подобным образом, требовалось очень много времени, и очень немногие люди были способны взяться за такой тонкий труд духовной подготовки и духовного руководства, предполагавший, соответственно, не только знание книги Игнатия, но и редкие дары благоразумия, проницательности и, прежде всего, духовного разумения. Сам святой, по словам Гонсалвишада Камары[243 - Memoriale, п. 226, Scr. de S. Ign. I, p. 263; Fontes Narr., I, p. 658–659; cf. Dicta et facta, n. 96, Scr. de S. Ign., p. 411. [Обо всех этих вопросах см. I. Iparraguirre, Practica de los Ejercicios de S. Ignacio de Loyola en vida de su autor, Rome-Bilbao, 1947].], подчеркивал, как немного в его окружении людей, способных, по его мнению, хорошо исполнить такое дело служения. Следовательно, не могло быть и речи о регулярном проведении Упражнений, совершаемых подобным образом. Они существовали лишь на случай особых обстоятельств: выбора жизненного положения, вступления в Общество, особо трудных искушений или испытаний. Позже мы увидим, как быстро менялись эти два аспекта преподавания Упражнений. Мы уже видели, что сразу после смерти основателя группы схоластиков Римской коллегии уже совершали Упражнения сообща, хотя, несомненно, это были только Упражнения первой недели.

Духовное учение Упражнений

Из только что сказанного о цели Упражнений видно, в чем состоит основополагающая черта их духовности: это духовность действенной и самоотверженной покорности воле Божией. Но следует отметить и другие ее особенности, чтобы дать представление о духовном учении, которое содержат в себе Упражнения.

Читателя, приступающего к чтению текста Упражнений и никогда их не совершавшего, прежде всего поражает, как правило, обилие детальных предписаний и точных методов. У него создается впечатление настоящей духовной пытки, которая могла бы представлять собой мощную и достойную аскезу, но никогда бы не позволила раскрыться подлинной молитве. Напротив, тот, кто совершил Упражнения во всем их объеме при помощи опытного руководителя, обычно остается под впечатлением щедрой и благотворной свободы души, а зачастую чувствует, что впервые понял, что значит подлинная близость ко Христу[244 - См., например, в «Отчете о неделе Упражнений», состоявшихся в 1929 г. в Версале («Compte rendu de la Semaine des Exercises», Les grandes directives de la retraite fermee (Paris: Spes, 1930), свидетельства священников, собранные в двух отчетах Баболя и Герри: «Упражнения научили меня творить молитву…» (р. 220); «Упражнения послужили для меня причиной обновления и даже, скорее, полного преображения моей жизни. В них я по-настоящему открыл духовную жизнь… Я научился познавать ее иначе…» (р. 221–222).].

На самом деле Игнатий действительно, как все исполнители великих замыслов, проявляет большую заботу о детали, зная по опыту всю ее важность. Отсюда все эти многочисленные предписания, например, о том, как приступать к молитве, приемы использования света и тьмы для обретения желаемого расположения духа, требования точности в вопросе времени, посвящаемого каждому упражнению. Но если Игнатий всегда заботится о детали, он никогда не является ее рабом, никогда не проявляет к ней чрезмерного пристрастия. Подобно тому, как он понимал, что нельзя из лености следовать фантазиям и капризам, так он с почтением относился и к действию Бога в душе и к бесконечно разнообразным его формам. Даже когда человек пребывает в сухости, не следует укорачивать время, предусмотренное для упражнения. Если человек находится в состоянии сухости, это не время менять принятые решения, но скорее время оставаться твердым вопреки отвращению и трудностям. Зато руководитель наделяется полной властью удлинять, сокращать, приспосабливать и нарушать букву книги в соответствии с тем, чего требует состояние души упражняющегося, уже обретенные или еще только ожидаемые плоды, не подменяя, однако, собственным действием действие благодати и, по красноречивому выражению святого, позволяя Творцу воздействовать на Свое творение. Если предлагаются какие-то методы, то в большом разнообразии: одних только способов молитвы мы находим целых полдюжины. Это метод трех способностей души, более рассудочный; созерцание тайн жизни Христа, требующее участия воображения и чувств и предусматривающее разные варианты для тайн горестных и славных; приложение чувств, способ более созерцательного и спокойного характера; три образа совершения молитвы, первый из которых представляет собой испытание совести, смешанное с молитвой, второй позволяет упражняющемуся вольно вкушать каждое слово устной молитвы, третий представляет собой медленное и ритмичное произнесение молитвенной формулы, помогающее вникать в выражаемые чувства. Созерцание же ради обретения любви к Богу, на самом деле, представляет собой богатый и гибкий метод, позволяющий человеку постепенно обретать привычку находить и любить Бога во всех Его благодеяниях, во всех творениях. И не является ли краткой формой молитвы даже общее испытание совести, со своими пятью пунктами, плодотворными и подлежащими бесконечным вариациям? В дополнение ко всем этим методам есть практика повторов, заставляющая вновь возвращаться к тем мыслям, на которых упражняющийся уже останавливался, к тем тайнам, которые он уже созерцал, чтобы вникнуть в них еще глубже, перейти от молитвы еще весьма рассудочной к чему-то более интуитивному, глубокому и простому. Эта практика – отличительная особенность метода Упражнений и не что иное, как приложение принципа, заявленного во Втором примечании (п. 2): не обильное познание питает и удовлетворяет душу, но «внутреннее прочувствование вещи и наслаждение ее содержанием». Та же забота о глубокой проработке каждой частности объясняет относительно небольшое число представленных в Упражнениях истин и тайн и требование постоянно напоминать о них упражняющемуся. Мы заметим также, что в методах, которым учит Игнатий, он точен, даже дотошен в вопросах подготовки, введения в предмет, вступлений. Но в том, что касается само?й молитвы, он довольствуется несколькими общими, четкими штрихами, не давая никаких предписаний относительно дальнейшего хода молитвы или действий молящегося, но позволяя каждому следовать внушениям Бога. Так же поступает он и с центральным упражнением, то есть с выбором: для него предусмотрены различные времена и способы, которые могут заменять друг друга согласно действию благодати и индивидуальным обстоятельствам. Дано несколько кратких указаний. В остальном каждый следует своим путем при поддержке руководителя.

Другая важнейшая особенность – единство сильного и здравого рассудка и твердой воли с покорностью водительству благодати, с покорностью гибкой, исполненной любви и самоотвержения. Часто подчеркивалась логическая сила внутреннего хода упражнений, строящихся подобно строгому доказательству начиная с «Начала и основания». И в некотором смысле это верно: Игнатий намерен вести своего упражняющегося по пути христианской логики до самого конца. Мы сотворены ради славы Божией, нашей единственной цели; следовательно, все должно быть подчинено ей и нужно принять все следствия такого предназначения… Но достойно внимания следующее: при наступлении решающего момента выбора последняя подготовка к нему состоит в долгом рассуждении об идеале третьей степени смирения, когда внушенная благодатью любовь ко Христу побеждает все самые возвышенные заключения благодатного разума и восполняет оставленные верой неясности относительно того, что более всего способствует славе Божией в данном, конкретном случае. Затем, различая три времени совершения выбора, Игнатий в первую очередь выделяет два случая, когда благодать, более или менее ясно и властно, обозначает волю Божию посредством света и побуждений. И лишь третье место он отводит «спокойному времени», когда рассудок, просвещенный верой, начинает взвешивать все за и против, дабы прийти к заключению о том, что наиболее способствует славе Божией. Кроме того, заключение это, каким бы продуманным оно ни казалось, нужно подвергнуть в молитве божественному утверждению. Таким образом, здесь, как и в жизни самого Игнатия, мы снова находим все те же два аспекта: с одной стороны, сильный и светлый разум, твердое благоразумие, заставляющее обдумывать и взвешивать все данные перед принятием решения – и в то же время послушная покорность побуждениям благодати, заставляющая всегда ожидать именно от нее главного света для различения воли Божией.

Третья особенность: место, отведенное Человечеству Христа и тайнам Его земной жизни, подражанию Его примеру, высшему мерилу нашего служения Богу, тождеству служения Иисусу, Вождю всех людей, и высшего служения Отцу, Творцу нашему. Материальное свое выражение это находит в созерцании тайн земной жизни Христа, которое занимает значительно большую часть Упражнений, чем все прочее. Если на первой неделе Христос упоминается меньше, то все же именно Он, распятый на кресте, занимает главное место в беседах о милосердии, которыми завершаются размышления о грехе и аде. Но начиная с размышления «О Царе небесном» мысль и сердце упражняющегося непрестанно заняты Христом, как Его рисуют нам Евангелия, Христом в Своих конкретных человеческих занятиях со всеми их осязаемыми и самыми скромными подробностями, скорее Христом евангельских рассказов и изречений, чем Христом богословских умозрений[245 - Употребление слов «размышление» и «созерцание» в Упражнениях не случайно: так, здесь никогда не говорится о размышлении о какой-либо сцене из жизни Христа. Игнатиево созерцание этих сцен, несомненно, является рассудочной молитвой, но менее умозрительного, менее отвлеченного и более непосредственного, конкретного, спокойного и эмоционального характера. Лишь игнорирование этого факта иногда приводит к тому, что в Упражнениях начинают видеть простую машину для рассуждений.]. Игнатий хочет, чтобы мы испробовали все средства, какие дало Воплощение нашей чувственной и умственной природе, – начиная с чувственной и заканчивая умственной, – чтобы подняться путем этого исполненного любви созерцания от одеяний плоти к Слову, Которое облекло Себя в эти одеяния. Здесь, как и в своей собственной мистической жизни, если Игнатий проповедует строгое, безжалостное отречение от всякого себялюбия и мирского чувства, то вовсе не стремится отвратить нас от нашей целостной человеческой жизни, включающей как чувства, так и разум.

Достоин внимания также и упор, который делается на подражании Христу: Иисус в Своем Человечестве почти не появляется в Упражнениях как Глава, Которой мы служим членами, воспринимая от Нее оживляющую нас жизнь. Больше подчеркивается Его роль искупительной причины (cause meritoire) нашего освящения. Но прежде всего Он представлен здесь как пример для подражания, образец всякой святости, всякого совершенного служения Отцу, и любовь к Нему, которая должна возрастать в нас от всякого созерцания, будет, прежде всего, выражаться в самоотверженной верности, с которой мы будем следовать по Его стопам и подражать всякому Его примеру и всякому Его делу.

Наконец, ясно подчеркивается Его роль Посредника: в больших беседах, помогающих нам обрести пред лицом Божиим основные плоды Упражнений, мы взываем сначала к Марии, Посреднице при единственном Посреднике, потом ко Христу-Человеку, единственному Пути, способному привести нас к Троице, затем к Отцу, всевышнему Господу и Творцу всего. В «Начале и основании» была ясно обозначена наша единственная цель, слава Божия. Все прочее поможет нам ощутить, что именно служа Христу мы служим Богу, что только в Нем и через Него мы можем прославить нашего Творца.

Следствием того места, которое отводится здесь Человечеству Христа, явленного нам в Евангелиях, является в высшей степени конкретный характер всей книги Упражнений. Даже за пределами созерцания сцен жизни Иисуса здесь присутствует минимальное количество отвлеченных понятий: грех представлен конкретными грехами Адама и ангелов или моими личными грехами; две хоругви облекают отвлеченное наставление в конкретную, ощутимую форму; а три мужа, размышляющих о заработанных ими деньгах, наводят на размышление не о воле как абстрактном понятии, но о конкретном волевом акте. Также и добродетели представлены не отвлеченным смирением и бедностью, но конкретными Христовыми делами смирения и бедности, описанными в Евангелиях. Вот почему такое большое значение придается тому, что Игнатий называет представлением места, и ежевечернему приложению чувств к тайнам, созерцаемым в течение дня. Очень осторожно относясь ко всякому увлечению воображаемыми видениями, Игнатий, как кажется, куда меньше св. Иоанна Креста боялся того, что обращение к воображению в молитве может стать источником иллюзий. Быть может, он рассчитывал на то, что деятельная и апостольская жизнь предотвратит всякую возможность спутать вольную игру воображения с видениями и словами сверхъестественного порядка. Несомненным представляется то, что в таком конкретном подходе заключается одна из важных причин исключительной эффективности Упражнений как средства, помогающего людям воплотить в жизнь то, во что они до сих пор верили более отвлеченной и менее личной верой.

Заметим, наконец, что это созерцание тайн, всецело призванное внушить нам любовь ко Христу, заставить нас поддаться обаянию Его божественной притягательности и тем склонить нас подражать Ему всей своей жизнью, между тем сосредоточено, включая даже созерцание Царя небесного, на частном аспекте этих тайн: на бедности и унижении Спасителя. Вторая неделя, которая начинается с приношения себя Христу, чтобы следовать за Ним в Его лишениях и бесчестии (п. 98), завершается советом «во всем этом не искать и не желать ничего иного, как большей чести и славы Господа, Бога нашего. И пусть каждый поймет, что он преуспеет в духовных вещах постольку, поскольку освободится от любви к самому себе, от своей воли и от своих выгод» (п. 189). Этот акцент Упражнений на самоотречении как основном условии нахождения и приятия воли Божией и подлинного следования Христу хорошо согласуется с местом самоотречения, тех же форм его в подготовке учеников Игнатия, и, несомненно, является следствием того же глубокого убеждения: именно таково должно быть наше основное положение, наша решающая позиция на поле битвы задуши, чтобы покорить вершины святости.

Следовало бы выделить и множество других особенностей, таких как: – место, одновременно скромное и важное, которое отводится посредничеству Марии в деле Упражнений; – значение, которое придается здесь молчанию, одиночеству, прочим психологическим факторам, способным содействовать благодати; – случайности, которые считаются нормальными во время Упражнений (значительные внутренние движения, заметные, порой даже резкие, чередования утешения и оставленности); – смелые приемы, такие как внутреннее исследование, которое предлагается для определения верной меры покаяния и прочих вещей (п. 89, 213), и прежде всего, – важнейшая роль руководителя, наставника, та искренность, с какой упражняющийся должен открывать ему движения духов, полная покорность, с какой он должен подчиняться руководителю во всем, что касается исполнения Упражнений, оставаясь всецело независимым от него в решениях и заключениях. Руководитель должен во всем следовать своему упражняющемуся, день за днем, час за часом назначать ему упражнения, прививать ему осторожность в отношении подводных рифов и иллюзий и в то же время воздерживаться от всякого вмешательства, «пребывая в равновесии, как стрелка весов, предоставить Творцу с творением и творению с Творцом и Господом своим непосредственно общаться и действовать» (п. 15, 17).

Надо было бы остановиться еще на умолчаниях и пропусках, содержащихся в Упражнениях. Ничего, по меньшей мере прямо, не говорится об освящающей благодати, о жизни Троицы в нас (не считая одной строчки в созерцании ad атогет), о нашем усыновлении и нашем претворении в единое Тело Христово. Ничего или почти ничего не говорится о возвышенном созерцании, об излиянных дарах, так хорошо известных созерцателю из Манресы и Рима, и т. д. Ничего не говорится о тех вещах, о которых в других местах Игнатий будет говорить так пылко, например, о роли естественных даров в служении Богу наряду с дарами благодати, хотя этот вопрос, кажется, сам собой встает перед размышляющим об избрании жизненного положения. Откуда эти умолчания, как и другие, о которых тоже можно было бы упомянуть? Первое объяснение содержится в самбм способе написания Упражнений: они писались как ряд отдельных заметок, разрозненных замечаний, набросков, которые годами хранились, применялись, обдумывались и были связаны в единое целое посредством мощной внутренней логики, но без малейшей заботы о композиции. Ни разу автор не задавался вопросом, не опустил ли он что-нибудь такое, что могло бы сделать из этих заметок трактат, всеобъемлющее изложение вопросов духовной жизни. Вся его забота состояла в том, чтобы собрать советы и материалы, подсказанные ему постижениями (lumieres) и опытом, с конкретной целью, которую он перед собою ставит: помочь душам искать, находить и принимать волю Божию. Вторая причина, объясняющая многие из этих умолчаний, заключается в том, что вся жизнь Игнатия (и я подразумеваю здесь и его мистическую жизнь, и аскезу) была устремлена скорее к действию, чем к умозрению. Те аспекты духовной жизни, которые заставляют нас созерцать ее сущность, ее красоту и величие, мало привлекают его в сравнении с теми, которые, напротив, показывают нам, чего хочет или ждет от нас Бог, которые побуждают нас отвечать на эти ожидания. В Упражнениях, как и везде, он не задерживается на самоочевидном, на том, что естественным образом следует из выполнения решающих пунктов, на которых он настаивает непрестанно: будем служить Богу с любовью, самоотречением, великодушием и верностью; Он пребудет в нас; Его благодать, Его жизнь будут возрастать в нас, и у нас будет вся вечность, чтобы созерцать Его чудеса в видении Троицы; во время же нашего нынешнего странствия главным является возвышенное служение, способствующее вящей славе Божией. Здесь, как и в других местах, заботы об отвлеченных рассуждениях, даже в самом лучшем смысле этого слова, остаются чужды Игнатию: мы тщетно будем искать здесь страницы, где упражняющегося призывали бы остановиться на созерцании некой истины, искомой ради нее самой. Все нацелено на то, чтобы поощрять и направлять действие, внутренне и внешнее, вдохновлять человека на чувства и решения. Даже в созерцании ради обретения любви к Богу великие учения о божественном величии, божественном содействии и образоподобии Бога упоминаются только с целью вящего возбуждения этой любви, которую «следует вкладывать более в дела, нежели в слова» и чье приношение Sume etsuscipe («Возьми, Господи, и прими») представляет собой выражение безраздельного дарования самого себя, всего, чем человек является и чем обладает.

Я не вижу необходимости останавливаться здесь на обсуждении нападок, посыпавшихся на книгу Упражнений с момента ее возникновения и продолжающихся до наших дней. Ранние нападки[246 - Мы найдем в MHSI, Chron., Ill, p. 503 ss. порицание о. Педроче О.Р. и в Epist. Nadal, IV, p. 820–873, ответ Надаля; в Ex. М., р. 649–684, cf. 573–576 ряд ранних апологий, относящихся к одним и тем же нападкам 1553 г. К последней из опубликованных здесь апологий (р. 684 п.) нам придется вернуться позже, так как она затрагивает споры об Упражнениях внутри Общества в конце XVI в.] касались, прежде всего, отдельных моментов и не затрагивали вопросы относительно книги в целом и ее метода. Современная критика более принципиальна, но проистекает либо из непонимания того, что в действительности представляют собой Упражнения, либо из однобоких взглядов, признающих только один тип духовности и с осуждением или пренебрежением относящихся ко всему, к нему не сводимому, или же не допускающих, что один всеобъемлющий метод, одна совокупность идей и упражнений может, оставаясь по сути неизменной, одновременно помогать начинающим делать свои первые шаги, а более преуспевшим – находить волю Божию об их еще более высоких восхождениях. Мы уже дали предварительный ответ на эти критические отзывы, объяснив, что на самом деле представляют собой Упражнения по мысли св. Игнатия. Более полный ответ на них будет дан тогда, когда мы будем исследовать место Упражнений в духовности Общества в целом.

Конституции Общества Иисуса: что это такое?

Для изучения письменных духовных наставлений св. Игнатия Конституции не менее важны, чем Упражнения, находясь, впрочем, совершенно в том же русле, что позволит нам обсудить их более кратко. Конституции, в сущности, не являются ни теоретическим рассуждением на тему монашеской жизни, ни тем более сухим сводом законодательных текстов. Но постоянное упоминание – даже вне глав, посвященных внутренней жизни, – благодатных принципов, которые должны направлять подготовку, учебу, апостольство, управление Обществом, делает эту книгу настоящим документом духовного учения[247 - Фундаментальным трудом, содержащим исследование «Конституций», является их критическое издание о. А. Кодиной в MHSI, Const. S.I., I, Monumenta praevia; II, Textus hispanus; III, Textus latinus, Rome, 1934–1938 (=MHSI, Const., I, II, III), с обширными введениями и обильными примечаниями; здесь можно найти, I, p. CXXIX ss., библиографию предшествующих изданий, среди которых заслуживает особого внимания испано-латинское издание о. Дела Торре (de la Torre, Madrid, 1892). Среди недавних коллективных трудов о «Конституциях» главным является P. de Chastonay, Die Satzungen de Jesuitenordens, Einsiedeln, 1938, (trad, franchise: Les Constitutions de l'Ordre de Jesuites. Leur genese, leurcontenu, leur esprit, Paris, 1941) с двумя главами о. Дюдона (Dudon, S. Ignace… p. 18–19, p. 383–455).].

Конституции в собственном смысле слова в десяти частях предстают нам предваренные двумя другими документами: «Уложениями Института» и «Общим экзаменом», который должны пройти те, кто желает вступить в Общество. Текст Конституций, как и текст Экзамена, сопровождается «Разъяснениями», или дополнительными замечаниями, поясняющими их предписания или уточняющими их подробности.

«Уложения» представляют собой краткое сочинение на нескольких страницах, подготовленное Игнатием и его товарищами в 1539 г., когда они решили основать орден и попросить Павла III о его утверждении: здесь указываются основные черты задуманной организации, уточняются ее цель и дух. Это они, одобренные Папой 27 сентября 1540 г., послужили настоящим учредительным уставом Общества, «правилом» новой семьи монашествующих, торжественно освященным Церковью. Вторая редакция этих «Уложений», с изменениями, подсказанными опытом, в особенности в том, что касается коллегий, была одобрена Юлием III 21 июля 1550 г. и представляет собой ныне понтификальный закон, утверждающий Институт Общества[248 - Первая редакция Уложений в булле Regimini, п. 3–8; вторая в булле Exposcit, п. 3–6, в MHSI, Const, I, р. 26–30 et 357–381; обе в моих Documenta christianae perfectionis… Rome, 1931, п. 355–363.].

«Общий экзамен» с его восьмью главами ставит перед кандидатами различных категорий ряд вопросов, позволяющих узнать, пригодны ли они для исполнения задач Общества и для монашеской жизни вообще, нет ли каких-либо канонических препятствий, мешающих их вступлению в орден. Но кроме того в главе IV он представляет кандидату общий обзор жизни, которую ему придется вести в Обществе, испытаний, которые ему придется пройти, прежде чем он будет принят, и духа, которым ему нужно будет проникнуться, чтобы всецело исполнить свое призвание. Эта глава очень важна для познания игнатианской духовности.

Сам этот экзамен представляет собой одну из оригинальных особенностей законодательной деятельности основателя: он отражает заботу о двух вещах, которая постоянно дает о себе знать в его письмах и высказываниях. Прежде всего, это стремление не допускать неизвестно кого, не давать затопить себя потоку более или менее пригодных кандидатов, прельщенных успехами Общества. В Конституциях он трижды будет возвращаться к необходимости не открывать двери толпе. Рибаденейра же замечает: «Хотя в начале он с легкостью принимал людей в Общество, позже он ужесточил порядки и сказал, что, если что и внушает ему желание пожить подольше, то это возможность еще более усложнить допуск в Общество»[249 - Ribadeneira, De ratione S. Ign. in gubern., с 1. en entire, MHSI, Scr. de S. Ign., I, p. 444 ss.; cf. Memoriale, n. 157–158; ibid., p. 231–232; Pontes Narr., I, p. 624–625.].

Кроме того, Игнатий, решительно требующий от своих подопечных полного самоотречения, заставляющий их принимать такие жесткие средства освящения, как свободное обличение их изъянов, суровые порицания за малейшие нарушения, хотел, чтобы с самого начала по этому поводу между ним и его сыновьями не было никаких недоразумений. Вот почему в главе IV «Экзамена» мы находим перечень всех тех дел смирения и самоотвержения, которые, как мы видели, он так широко применял при подготовке своих последователей, а в завершении его – программу героического самоотречения, которая войдет в «Суммарий Конституций»[250 - Этот «Суммарий Конституций, которые касаются духовного поведения наших и всеми должны соблюдаться» представляет собой, как известно, серию отрывков из Конституций, собранных в форме правил: выбор этих отрывков восходит ко временам Игнатия, но издан был «Суммарий» впервые в 1560 г. под названием Quaedam ex constitutionibus excerpta quae ab omnibus observari debent; современное название текста, с небольшими, незначительными изменениями, было закреплено Меркурианом.] в качестве правил 11 и 12 и которую нужно привести здесь в первоначальной редакции. Здесь мы, в сущности, глубже всего можем заглянуть в мысль Игнатия, чтобы увидеть, чего он ждет от своих монашествующих.

«Равным образом, – говорит он в заключение, – нужно, подчеркивая это и придавая этому особый вес перед лицом Нашего Творца и Господа, настоятельно обратить внимание экзаменуемых на то, в сколь высокой степени помогает и способствует духовной жизни полное, а не частичное отвращение к тому, что любит и чего держится мир, – и как важно, напротив, всеми силами принимать и желать то, что любил и чего держался Господь наш Христос. Как люди мира сего, которые следуют миру, любят и усердно ищут почестей, славы и признания своего громкого имени на земле, как учит их мир, – так идущие путем духа и поистине следующие Христу, Господу нашему, любят и горячо желают прямо противоположного, а именно: облачаться в то же самое одеяние и платье, что и Господь наш, ради должной любви к Нему и благоговения перед Ним. Так что, если в этом не будет никакого оскорбления Его Божественному Величеству и если ближнему это не вменится во грех, то пусть они желают сносить ругательства, ложные обвинения, оскорбления, считаться безумными и расцениваться как таковые (не подавая к этому, однако же, ни малейшего повода), из желания походить на нашего Творца и Господа, Иисуса Христа, и в какой-то мере подражать Ему, облачаясь в Его одеяние и платье, поскольку Он носил их ради нашего вящего духовного преуспеяния, подавая нам пример, дабы мы во всем, что нам по силам, посредством Его Божественной благодати желали подражать и следовать Ему, ибо Он – путь, ведущий людей в жизнь.

Посему следует спрашивать кандидата, есть ли у него эти желания, столь спасительные и плодотворные для совершенства его души. Если по нашей человеческой слабости и на собственную беду он не испытывает таких желаний, столь пылких в Господе нашем, то нужно спросить его, есть ли у него какое-либо желание испытывать их. Если он ответит утвердительно, что желает испытывать столь святые желания, то для большего успеха в достижении этого его следует спросить, решился ли он и готов ли принять и терпеливо переносить с помощью Божией благодати таковые ругательства, насмешки и оскорбления, связанные с платьем Господа нашего Христа, а также любые иные, всякий раз, когда ему их причинят, – будь то от кого-либо из дома Общества (где он намерен повиноваться, смиряться и обрести жизнь вечную) или вне дома, от кого угодно в этой жизни, – не воздавая никому злом за зло, но напротив: добром за зло. Чтобы успешнее достичь такой степени столь драгоценного совершенства в духовной жизни, его главным и самым важным занятием должно быть следующее: искать в Господе нашем большего самоотречения и постоянного умерщвления плоти во всех возможных делах. А наш долг – помогать ему в этом соответственно той мере благодати, которую уделит нам Господь наш, к Его вящей хвале и славе»[251 - Ехатеп Generate, IV, п. 44–46, MHSI, Const, II, р. 85–89.].

Этот текст, такой краткий и сильный, написанный таким неровным языком, несет на себе, в мельчайших своих деталях, отпечаток личности Игнатия. Именно этот текст принимают кандидаты Общества по долгом и вдумчивом размышлении перед решительным шагом. Он дает нам верный ключ к тому поведению, какое, как мы видели, демонстрировал основатель по отношению к лучшим из своих сыновей. И только он позволяет нам проникнуть в глубокий смысл дальнейшего текста Конституций: везде будет предполагаться, что подобное требование уже взвешено серьезно и мужественно пред лицом Божиим и, ответив на него утвердительно, человек заранее принял все следствия подобного ответа. Несомненно, как во времена Игнатия, так и потом не один человек, стремящийся к иезуитской жизни, просмотрел эту невыносимо суровую страницу бегло, не вдумываясь во все ее слова. Следовательно, не нужно удивляться, если духовность, чью основу представляет собой эта страница, остается для такого человека закрытой книгой, не поддающейся пониманию. Вот чем объясняется строгость, с какой основатель безжалостно отправлял назад людей, в остальном набожных и исполненных хороших качеств, которые, возможно, станут потом, в другом месте, прекрасными монашествующими и сохранят искреннюю привязанность к Обществу, как тот Сапата, о чьем исключении рассказывает Гонсалвиш да Камара, но которые не поняли этого основополагающего условия, необходимого, чтобы устоять в Обществе и принести в нем плоды[252 - Франсиско Сапата уже был сурово наказан Игнатием за недостаток послушания и покорности в суждениях в распрях с Исабель Росер (см. документы этого дела в MHSI, Scr. de S. Ign., I, p. 629–645); приняв наложенное на него покаяние, он остался в Обществе; но вскоре после этого, рассказывает нам Гонсалвиш, он посмеялся над публичным актом смирения, совершенным Надалем; едва узнав об этом, Игнатий немедленно изгнал его из дома, Metoriale, п. 51, Scr. de S. Ign., I, p. 178; Pontes Narr, I, p. 559.]. Конституции как таковые делятся на десять частей, посвященных соответственно: 1) приему кандидатов в новициат; 2) исключению тех, кто, будучи принят, на поверку оказывается непригодным для Общества; 3) телесному и душевному преуспеянию оставшихся; 4) их обучению наукам и другим средствам помощи ближнему; 5) окончательному приему в Общество; 6) тому, что лично касается тех, кто был таким образом в него принят (послушанию, бедности и т. д.); 7) их распределению на апостольской ниве; 8) тому, что должно поддерживать их связь друг с другом и с главой; 9) главе Общества и правлению Обществом; 10) сохранению Общества в хорошем состоянии и его росту.

О работе над составлением этих Конституций мы осведомлены намного лучше, чем о составлении Упражнений, особенно теперь, когда новое критическое издание явило нам подготовительные документы и последовательные этапы развития оригинального испанского текста[253 - Об этой истории текста Конституций см., прежде всего, обширные Prolegomena о. А. Кодины в соответствующих томах издания MHSI и дополняющую их статью о. П. Летурии (P. Peturia, De “Constitutionibus collegiorum” P. Ioannis A. de Polanco ac de earum influxu in Constitutiones S.I., AHSI, 7 (1938), p. 1–30.].

Точку отсчета образуют здесь протоколы собеседования 1539 г., завершившегося составлением «Уложений» 1540 г., одобренных Павлом III. В этих «Уложениях» ясно предусматривалось, что будущий генерал, при помощи других членов нового Общества, составит Конституции, которые позволят ему более уверенно и эффективно придерживаться поставленной цели. Начиная с 1541 г. некоторые пункты уже определяются Игнатием и отцами, находящимися в Риме, в частности, особый документ, регулирующий способ основания коллегий, документ, который будет пересмотрен и расширен в 1544 г. Мало-помалу к ним прибавляются замечания относительно частностей: мы уже видели, как святой размышлял в 1544 г. о бедности, которую следует предписать церквам Общества. Тем не менее работа продвигается медленно и неравномерно вплоть до того дня, когда в марте 1547 года[254 - Различные документы, предшествующие 1547 г., находятся в MHSI, Const. I, p. 1 ss.; Dubiorum series Поланко, p. 268–355; его же Industriae в Poland Compl, II, р. 725–814; Constitutiones collegiorum в Monumentapaedagogica S.I., (Madrid, 1901), p. 78–84.] Игнатий зовет к себе в качестве секретаря и помощника в составлении Конституций Поланко, который, в прошлом scriptor apostolicus, был всецело пригоден для этого занятия. Поланко, со времени своего прибытия, ознакомившись с уже сделанным, начал представлять на рассмотрение своему настоятелю Dubiorum series, сохранившиеся до сих пор. Здесь, черпая порой вдохновение в старинных монастырских уставах, он мало-помалу собирал материалы для обсуждения, вопросы, требующие решения, и записывал ответы Игнатия. Несколько позже, перед 1549 г., он делает в своих Industriae первую попытку группировки собранных материалов в 12 частях, затем, как кажется, составляет первый набросок «Конституций для коллегий». И вот наконец, перед окончанием 1550 г., мы уже имеем в виде тетрадок постепенно составленный и проверенный полный текст Конституций, содержащий деление на десять частей, не изменившееся с того времени (текст а критического издания). Первая редакция (текст а) «Общего экзамена» появилась в 1546 или 1547 г. Тогда основатель призвал к себе некоторое количество отцов и дал им на рассмотрение в 1550–1551 г. полный и проверенный экземпляр Конституций и «Общего экзамена» (текст А): именно этот текст, исправленный на основе их наблюдений, будет распространяться в различных провинциях ордена, прежде всего Надалем, а также Рибаденейрой между 1552 и 1555 г. Между тем Игнатий не переставал пересматривать и совершенствовать свой текст, и так возникло то, что называется испанским автографом Конституций, не потому, что текст этот был написан рукой святого, но потому, что эта рукопись – последняя, которую он пересматривал и правил (текст В). Латинский перевод, которому было предназначено стать официальным текстом, был сделан с испанского оригинала Поланко в самом конце жизни Игнатия, а завершен, вероятно, лишь после его смерти: именно этот текст будет напечатан в 1558–1559 гг., после того как будет утвержден одновременно с испанским текстом первой Генеральной конгрегацией (10 сентября 1558 г., декреты 78–79)[255 - «Автограф» был фототипически воспроизведен в 1908 г. в Риме; испанские тексты а, А, В и D (1546–47, 1550, 1556 и 1594) «Экзамена», А, В и D (1550, 1556 и 1594) Конституций воспроизведены в MHSI, Const., II в виде параллельных колонок; только текст а Конституций издан отдельно как слишком отдаленный от окончательного. Латинский текст с последующими исправлениями cm. b MHSI, Const., III.]. Здесь сам собой встает вопрос: каков в точности вклад Игнатия и Поланко в тот текст, о возникновении которого мы только что говорили? Что касается содержания, идей, то тут нет ничего, по меньшей мере официально, не утвержденного Игнатием. Действительно, он с пристальным вниманием по нескольку раз пересматривал и правил каждый из сменявших друг друга текстов. С другой стороны, Dubiorum series Поланко доказывают, что последний собрал немало материалов, предложил немало вопросов для обсуждения. Но отсюда же следует, что именно основатель указывал, какие ответы на них давать, чем руководствоваться при выборе материалов. По свидетельству самого святого, переданному Надалем, «в том, что касается содержания, в Конституциях нет ничего принадлежащего Поланко, кроме некоторых вещей, связанных с коллегиями и университетами, и даже это соответствует его [Игнатия] собственной мысли»[256 - Приводится в MHSI, Const., II, p. CLXIV.]. Учитывая тесноту сотрудничества Поланко с настоятелем в 1547–1550 гг., его почтение к Игнатию, его желание во всем проникаться воззрениями Игнатия в ходе их долгих бесед, установить что-либо с большей точностью не представляется возможным. Что несомненно, так это всецело игнатианское вдохновение, стоящее за Конституциями в целом, и, следовательно, тот факт, что Конституции доподлинно являются личным трудом основателя. В том, что касается формы и порядка, вклад секретаря более значителен: достаточно сравнить стиль Конституций в целом, в общем ясный и гладкий, и фрагменты, несомненно составленные Игнатием, такие, как только что приведенный отрывок «Экзамена», чтобы понять, что по Конституциям прошлась другая рука, рука профессионального писаря. Набросок плана, который представляют собой Industriae Поланко, также побуждает приписать ему важный вклад в ясное и удобное расположение глав и частей Конституций.

Среди последних можно отметить как наиболее богатые духовными наставлениями[257 - Об этих наставлениях см., прежде всего, III часть книги Chastonay, Die Satzungen… p. 169–275.] (наряду с уже отмеченной главой 4 «Общего экзамена») первую главу III части, о духовной подготовке принятых в Общество послушников; главу 4 IV части, о поддержании рвения у учащихся; всю VI часть, о монашеских обязанностях и о помощи членам Общества; 1-ю главу VIII части, о единстве духа и сердец; главы 1 и 2 части IX, в которых набросан портрет генерала Общества и которые можно сравнить с отрывком (IV, с. 10, п. 4–5), где описаны необходимые качества ректора коллегии; наконец, всю X часть, о средствах сохранения и развития Общества ради служения Богу.

Эти духовные наставления естественным образом соответствуют по духу тем, которые мы уже выделили среди практических указаний Игнатия, а также в Упражнениях. Здесь, как и там, мы видим непрестанные упоминания единственной цели – «служения Богу» или «славы Божией», – к которой следует стремиться, и стремиться все больше и больше. Во всей книге, как мне кажется, невозможно найти ни одного сколько-нибудь важного или тонкого вопроса, который бы обсуждался без явного упоминания этого высшего мерила, долженствующего все вдохновлять и направлять.

Наряду с этим «теоцентризмом» устремлений по ним красной нитью проходит также мысль о внутреннем руководстве, осуществляемом благодатью. Она находит свое выражение в таких оборотах, как in Domino («во Господе»), «как будет сочтено во Господе», «как внушит помазание Святого Духа»… Пролог, помещенный в начало окончательной редакции 1556 г., начинается не чем иным, как упоминанием принципа, согласно которому «высшая мудрость и благость Бога, нашего Творца и Господа, будет сохранять, направлять и устремлять вперед это малое Общество Иисуса в его святом служении, так же, как она соблаговолила положить ему начало», а «с нашей стороны, более, чем всякая внешняя конституция, будет этому способствовать внутренний закон милосердия и любви, который Дух Святой записал и запечатлел в сердцах»[258 - MHSI, Const, II, р. 260.].