Юные путешественники

Это был краса французского флота «Жеманп».

Луи Клодион и Тони Рено стояли на юте, у фала гафеля. Когда «Жеманп» был всего в четверти мили, они потянули за конец гардели, и при криках «Да здравствует Франция!» британский флаг взвился три раза на корабле. В честь товарищей приветствовали Францию англичане, датчане, голландцы, а флаг «Жеманпа» тоже поднимался и опускался в это время.

Через час точно так же салютовали английскому флагу, развевавшемуся на гафеле трансатлантического корабля «Город Лондон», совершавшего рейсы между Ливерпулем и Нью-Йорком. По обыкновению, корабль доставлял в Кингстон телеграммы, которые благодаря этому приходили за полчаса до прибытия пакетботов.

«Город Лондон» ответил на салют «Резвого», на котором на этот раз, при криках «ура» пассажиров, подняли флаг Джон Говард и Губерт Перкинс.

К пяти часам облака на северо-востоке, над возвышенностью в глубине Коркского залива, стали увеличиваться. По сравнению с предыдущими днями вид неба в этот час дня заметно изменился.

Хотя солнце заходило на безоблачном горизонте, можно было предвидеть, что наутро оно встанет в тумане.

На носу беседовали Гарри Маркел и Джон Карпен-тер. Из предосторожности они не показывались на юте, где их могли увидеть с гористого побережья.

– Будет ветрено! – сказал боцман, указывая по направлению мыса Рок.

– Да, кажется! – отвечал Гарри Маркел.

– Ну, если подует ветер, мы времени терять не станем, капитан Пакстон. Ну да, конечно, так, капитан Пакстон! Должен же я наконец привыкнуть называть тебя так, хотя бы даже на несколько часов… Надеюсь, что завтра, даже сегодня ночью, ты снова станешь капитаном Маркелом. Кстати, надо будет придумать кораблю другое имя. Мы начнем свое плавание по Тихому океану не на «Резвом»!

Гарри Маркел, молча слушавший товарища, спросил:

– Все ли готово, чтобы сняться с якоря?

– Все, капитан Пакетов, – отвечал боцман. – Остается поднять якорь и паруса. У корабля острый нос и высокая корма, не нужно даже особенно сильного ветра, чтобы он мог быстро пуститься в путь!

– Будет просто удивительно, если сегодня вечером, после солнечного заката, мы не будем уже в пяти-шести милях на юг от Робертс-Кова.

– Не столько удивительно, сколько досадно, – отвечал Джон Карпентер. – Но вот идут два пассажира, они, верно, хотят поговорить с тобой.

– Что им еще надо? – проворчал Гарри Маркел. Магнус Лидере и Тони Рено сошли с юта и шли на бак, где стояли и разговаривали Гарри Маркел и Джон Карпентер.

Тони Рено начал первым:

– Капитан Пакстон, товарищи послали нас с Магнусом спросить вас, не предвидится ли перемены погоды?

– Да! – отвечал Гарри Маркел.

– Значит, «Резвый» может сегодня вечером сняться с якоря? – спросил Магнус.

– Вероятно. Мы только что об этом и толковали с Джоном Карпентером!

– Но, – продолжал Тони, – это будет вечером?

– Вечером, – отвечал Гарри Маркел. – Облака поднимаются медленно, и ветер подует не раньше как через два-три часа!

– Мы заметили, – говорил Тони Рено, – что облака сплошные и должны опуститься очень низко над горизонтом. Вот поэтому вы, конечно, и предполагаете, капитан Пакстон, что погода переменится?

Гарри Маркел кивнул в знак согласия, а боцман прибавил:

– Да, господа, кажется, на этот раз будет ветер, и даже ветер благоприятный, так как погонит нас на запад. Потерпите еще малость, и «Резвый» отойдет от берегов Ирландии. А теперь идите обедать. Рени Коф превзошел самого себя, чтобы угостить вас в последний раз хорошим обедом – я хочу сказать, в последний раз в виду берега!

Гарри Маркел нахмурил брови. Он понимал ужасные намеки Джона Карпентера. Но не было возможности заставить молчать этого негодяя, любившего жестокие шутки.

– Хорошо, – сказал Магнус, – пообедаем, когда нас позовут к столу!

– А если придется сняться с якоря как раз во время обеда, пожалуйста, не бойтесь прервать обед и позовите нас. Мы непременно хотим присутствовать при подъеме парусов! – попросил Тони Рено.

Условившись таким образом относительно отплытия, мальчики снова пошли на ют. Здесь они продолжали беседу, наблюдая за небом, пока один из матросов, по имени Вага, не доложил им, что обед подан.

Обязанностью Ваги было прислуживать на юте и в каютах. Это был в некотором роде корабельный слуга.

Ваге было лет тридцать пять. Природа ошиблась, наделив его симпатичным, открытым лицом. На самом деле он был не лучше своих товарищей. Под личиной услужливости в нем таилось плутовство, и он не всегда мог смотреть людям прямо в глаза. По своей молодости и неопытности пассажиры не заметили в нем ничего подозрительного.

Ваге удалось провести даже мистера Горация Паттерсона, человека хотя и немолодого, но такого же неопытного, как и его спутники.

Вага подкупил наивного эконома Антильской школы своей аккуратностью и притворным рвением. Гарри Маркел сделал удачный выбор, назначив Вагу корабельным слугой. Если бы ему пришлось играть эту роль всю дорогу, мистер Гораций Паттерсон ни в чем не заподозрил бы этого негодяя. Но роль его должна была кончиться, как мы знаем, через несколько часов.

Итак, наставник был очень доволен корабельным слугой. Он показал ему, где находятся все принадлежности его туалета, его платье. Он надеялся, что Вага прекрасно сумеет ухаживать за ним в случае, если он заболеет морской болезнью, что он, впрочем, считал маловероятным ввиду своего счастливого переезда из Бристоля до Кингстона. Он уже говорил о награде, которую намеревался дать ему из назначенных на путешествие сумм, за усердие, с которым тот исполняет его приказания.

В тот же день, разговаривая с Вагой, мистер Паттерсон, интересовавшийся всем, что происходило на «Резвом», а также его экипажем, заговорил о Гарри Маркеле. Он находил командира несколько холодным, сдержанным, необщительным человеком.

– Вы верно подметили, мистер Паттерсон, – отвечал Вага. – Но все это очень важные для моряка качества. Капитан Пакстон думает только о своем деле. Он знает, какая ответственность лежит на нем, и только и думает об исполнении своих обязанностей. Судить о нем вы сможете, когда увидите его за делом, например в бурю. Это один из лучших мореходов нашего коммерческого флота. Да он и военным кораблем сумел бы командовать не хуже, чем его милость первый лорд адмиралтейства…

– Он заслужил хорошую репутацию, Вага, – отвечал мистер Паттерсон. – О капитане отзываются с большой похвалой. Когда щедрая мисс Китлен Сеймур предоставила «Резвый» к нашим услугам, нам хорошо аттестовали капитана Пакстона, этого Deus, не скажу ех machina[7 - Бог из машины (латин.).], но этого Deus machinae[8 - Бог машины (латин.).] корабля, способного дать отпор разъяренному морю!

Мистеру Паттерсону казалось, что слуга отлично понимал его, даже когда у него невольно вырывалось латинское изречение, и это крайне радовало его. Он расточал неистощимые похвалы Ваге, а его молодые спутники не имели оснований сомневаться в справедливости оценки.

Обед прошел так же весело, как завтрак, и был вкусно приготовлен и умело сервирован. На этот раз посыпались новые похвалы по адресу Рени Кофа. Витиеватые фразы мистера Горация Паттерсона пестрели словами «Poties» и «Cibus»[9 - «Напиток» и «пища» (латин.).].

Несмотря на замечания уважаемого эконома, сгоравшего от нетерпения, Тони Рено несколько раз вскакивал из-за стола и бегал посмотреть, что происходит на палубе, в первый раз – чтобы убедиться, что ветер будет попутный; во второй – чтобы узнать, утих ли он или дует сильнее; в третий – чтобы видеть, нет ли приготовлений к подъему парусов; в четвертый – чтобы напомнить капитану Пакстону его обещание позвать мальчиков, когда надо будет вертеть шпиль.

Каждый раз Тони Рено возвращался к не менее его сгоравшим от нетерпения товарищам с благоприятным ответом. «Резвый» непременно отплывет, но не раньше половины восьмого вечера, когда кончится прилив, а отливом его отнесет в открытое море.

Таким образом, пассажиры могли обедать не спеша, что очень радовало мистера Паттерсона. Он заботился о своем желудке не менее, чем о своих административных и личных делах. Он любил есть не торопясь, небольшими кусочками, глотать маленькими глотками, старательно разжевывая пищу, прежде чем ввести ее в пищевод.

Он часто говорил воспитанникам Антильской школы:

– Первая работа приходится на долю рта, который снабжен зубами для жевания, тогда как желудок лишен этой возможности. Рот должен измельчать, желудок – переваривать пищу, чтобы животный организм преуспел!

Глубокая истина заключалась в словах мистера Паттерсона; оставалось только пожалеть, что ни Гораций, ни Вергилий, ни какой-либо другой поэт Древпего Рима не выразили этой мысли в стихах.

Так прошел последний день стоянки «Резвого».

За десертом Роджер Гинсдал обратился к товарищам и произнес тост за здоровье капитана Пакстона, выразив сожаление, что капитан не председательствует за столом. Нильс Арбо пожелал, чтобы в течение всего путешествия они всегда чувствовали такой прекрасный аппетит, как в этот день.

– А почему бы нам не чувствовать аппетита? – возразил наставник, несколько оживившийся после рюмки портвейна. – Морской воздух будет всегда возбуждать его!

– Ого! – сказал Тони Рено, насмешливо поглядывая на него. – Но с морской-то болезнью придется считаться!