Жюль Верн

В 1851 году Жюль Верн принимается за одноактную стихотворную комедию, название которой «Леонардо да Винчи» будет изменено на «Джоконду», а затем на «Мону Лизу» и над которой он продолжит работу в 1853 году. 27 августа 1852 года он пишет отцу: «Я очень занят своим «Леонардо да Винчи», комедией в духе Мюссе… Думаю, что для нас с Мишелем Каре[18 - Карре, Мишель – либреттист и автор комедий, один из соавторов Жюля Верна – драматурга.] это будет удачей…», а в письме от 21 июня 1855 года – матери: «Я очень многое переделал в своей «Джоконде»». 20 ноября 1855 года он сообщает ей же, что «Джоконда» пойдет на сцене под другим названием. Мы еще будем говорить об этой пьесе.

Около 1852 года он пишет в соавторстве с Шарлем Валлю[19 - Валлю, Шарль – французский драматург, либреттист, комедиограф, один из соавторов Жюля Верна. После смерти Питра Шевалье был редактором «Мюзе де фамий».] пятиактную пьесу «Башня Монлери» и с ним же около 1857 года— оперетту «Сабинянки», от которой сохранилось лишь первое действие. Мы упоминаем эту дату, поскольку она связана с выходом в свет «Госпожи Бовари».

«Замки в Калифорнии, или Катящийся камень мхом не обрастает» – комедия-пословица в соавторстве с Питром Шевалье – печатается в «Мюзе де фамий» («Семейный альманах») в 1852 году Возможно, что знакомство с Жаком Араго[20 - Араго, Жак (1790–1855) – французский путешественник и писатель, брат знаменитого астронома и физика Доминика Франсуа Араго. Ослеп на 50-м году жизни, что не помешало ему создать общество «Аргонавтов» и отправиться на поиски золота в Калифорнию. Автор четырехтомного «Путешествия вокруг света», книги, которой увлекался Жюль Верн и из которой черпал материалы для своих «Необыкновенных путешествий».], основавшим общество золотоискателей, натолкнуло Жюля Верна на сюжет этой пьесы.

В письме к матери от 1853 года он выражает радость по поводу того, что отцу понравилась его пятиактная пьеса в стихах «Сегодняшние счастливцы».

Вместе с Мишелем Карре он пишет на музыку Иньяра оперетту «Жмурки», которая будет представлена на сцене Лирического театра 18 апреля 1853 года. Другая оперетта тех же авторов и того же композитора, «Спутники Маржолены», появилась только 6 июня 1853 года.

К тому же времени, вероятно, относится и комедия «Приемный сын» Жюля Верна и Шарля Валлю. Рукопись ее обнаружена была господином Эскешем[21 - Эскеш, Робер – бельгийский литературовед, исследователь творчества Жюля Верна, автор монографии, изданной с предисловием Клода Фаррера «Путешествие в мир Жюля Верна» (1951, изд. 2-е – 1955) и ряда статей, опубликованных в «Бюллетене Жюль-верновского общества»] в Арсенальной библиотеке.

Комедия «На берегу Адура» была, видимо, написана в 1855 году, поскольку на рукописи имеется адрес: Бульвар Бонн-Нувель, 18. Комедия в стихах «Война тиранам», возможно, относится к тому же году.

В 1857 году театр Буфф-паризьен ставит «Месье Шимпанзе», оперу-буфф на музыку Иньяра. «Гостиница в Арденнах», комическая опера в одном действии, написанная в соавторстве с Мишелем Карре на музыку Иньяра, представлена была на сцене Лирического театра в июне 1860 года.

«Одиннадцать дней осады», трехактная комедия в прозе, написанная совместно с Шарлем Валлю, разыграна была театром Водевиль в 1861 году.

«Племянник из Америки, или Два Фронтиньяка» – комедия в трех действиях – представлена была в театре Клюни только в 1873 году, хотя написана в 1861.

Надо признать, что успехи драматурга были незначительными. Тем не менее не следует недооценивать этот период. Он поставил начинающего писателя лицом к лицу с нелегкой реальностью жизни, ведь ему приходилось довольно туго. «Я нуждаюсь не столько в большем благополучии, сколько просто в самом необходимом», – писал он отцу в марте 1851 года.

А между тем нужно жить. Он отдает себе отчет в том, что является тяжкой обузой для отца, который, проработав всю жизнь, добился лишь весьма скромного состояния. Он осознает, что никакого сколько-нибудь прочного положения еще не достиг, и пытается его добиться. Начинает работать в нотариальной конторе в надежде получать пятьдесят франков в месяц, но бросает, так как у него не остается времени, чтобы писать. Очень недолго работает в банке, быстро разочаровавшись. Затем готовит студентов по предметам юридического факультета.

А ведь все могло бы так легко устроиться, возвратись он в Нант. Отцу, который не может понять, почему сын дошел до того, что стал репетитором, и который тщетно старается убедить его обратиться к карьере юриста, он отвечает в марте 1851 года:

«Дорогой папа, ты пишешь, чтобы я подумал прежде, чем ответить тебе, но размышление имеет свои истоки в ледяных горах неуверенности и уныния. А страна моего бытия далека от севера, она ближе к жарким зонам, где царствуют страсти. Я готов на то, чтобы рубежами ее были труд, скука, печаль, слава и т. п. Но беда в том, что орошается она одной лишь надеждой, так что я все уже обдумал.

Репетиторством я занялся лишь для того, чтобы на сумму этого заработка уменьшить родительское даяние. Мне тяжко, что я не могу достаточно заработать на жизнь, да и вам нелегко меня поддерживать… Что же до адвокатуры, то вспомни свои собственные слова: нельзя гнаться за двумя зайцами сразу! Работа, которую я мог бы получить у г-на Поля Шампионьера, отнимает у меня семь-восемь часов в день. А работа в конторе заставит меня приходить в половине восьмого утра и уходить не раньше девяти вечера. Что же мне останется на себя самого?

Вы ошиблись насчет побуждения, заставившего меня действовать таким образом. Литература – прежде всего, ибо лишь на этом поприще я смогу добиться успеха, все мои мысли сосредоточены на этом!.. Буду ли я одновременно заниматься юриспруденцией, не знаю, но, если трудиться на обоих поприщах, одно убьет другое, да и адвокат из меня вряд ли выйдет.

Уехать из Парижа на два года – значит растерять знакомства и связи, уничтожить результаты всего начатого. Значит, дать неприятелю возможность заделать брешь, восстановить укрепления, вновь прорыть траншеи. В парижской конторе не работают восемь часов в день. Раз уж ты конторский служащий, так уж им и останешься и ничем другим не будешь».

И вот он цепляется за эту страну, «орошенную только надеждой», но если «рубежи ее – труд», то, по-видимому, отнюдь не печаль, ибо тон его писем по-прежнему бодрый.

Среда, в которой он живет, «жаркая зона», ему бесконечно мила.

В конце концов, разве он не является другом великого Дюма и Дюма-сына, который лишь на четыре года старше его, но уже автор романов, имеющих успех, и вот-вот станет прославленным драматургом? Разве он не посещает салон г-жи де Баррер, а с 1850 года и салон пианиста Талекси, где встречается с Дюпоном[22 - Дюпон, Пьер (1821–1870), Надо, Гюстав (1820–1893) – популярные французские поэты-шансонье; многие их песни стали народными.], Надо, Гуно, Бойером, Верне, Вероном? Впрочем, ему и не придется заточать себя в нотариальную контору, чтобы заработать пятьдесят франков в месяц! Поскольку Исторический театр себя не оправдал, Эдуар Севест возрождает Национальную оперу под названием Лирический театр 21 сентября 1851 года. Чтобы подготовить открытие театра, ему понадобится помощник. Дюма представляет ему молодого писателя, пьесы которого начали ставиться и который находится в стесненном положении.

Благодаря хорошему мнению, составившемуся в салоне Талекси о музыкальных склонностях Жюля Верна, он без труда сделался секретарем Севеста, который вскоре оценил и его серьезность, и художественный вкус. Наконец-то он достиг определенного положения! Скромного, но относительно прочного, которое могло бы обеспечивать ему сто франков в месяц. Фактически ему пришлось выполнять свои функции бесплатно. Вот как он объясняется по этому поводу в письме к отцу от 2 декабря 1852 года:

«Дорогой папа, уверяю тебя, что стремлюсь лишь к одной вещи в мире, – служить моей музе и начать это как можно скорее, ибо у меня нет денег, чтобы нанимать ей кормилицу. Что бы ты об этом ни думал и как бы горько на это ни жаловался, уверяю тебя, что дело обстоит именно так. Но тороплюсь сейчас перейти к вопросу о секретарстве и жалованье. Какой еще болван болтает, что я получаю жалованье…

Организация писателей-драматургов, к которой я принадлежу, не допускает, чтобы директор театра ставил у себя свои пьесы или пьесы своих служащих. Следовательно, если моя опера принята к постановке в моем театре, значит, я там работаю без вознаграждения, а раз так, жалованье мне не полагается.

Да, дорогой папа, – услуга за услугу Я нужен директору, он нужен мне. Я отдаю ему часть моего времени, он принимает мою пьесу. Верно, что другие умудряются ставить свои пьесы и без этого. И конечно же, если бы мне пришлось соглашаться на это в возрасте сорока лет, так уж лучше полезть в петлю!»

Известно, что вешаться ему не пришлось, но что ему перевалило далеко за сорок, когда театр компенсировал принесенные им жертвы, поставив «Вокруг света» и «Михаила Строгова». Пока же ему приходится существовать более чем скромно. Поэтому посылки, которые шлет ему Софи, принимаются с радостью! Насколько это в ее силах, она следит и за тем, чтобы белье у него было в хорошем состоянии. Эта материнская забота является темой письма от 14 октября 1852 года, тон которого вскрывает неунывающий характер двадцатичетырехлетнего молодого человека:

«Дорогая мама, я пойду к госпоже Делаборд, обещаю тебе и сдержу обещание. У меня нет никаких причин не явиться к ней с визитом.

Ах, мои рубашки порождают у тебя какие-то страшные видения! Ты советуешь мне купить один перед, но, дорогая мамочка, мои рубашки и на спине все в дырах. На это ты можешь ответить, что госпожа баронесса этого не заметит. Я не настолько фатоват, чтобы тебе возражать! Но у меня тоже бессонные ночи из-за этой нехватки мадаполама. Сейчас мне вовсе не видится все в черном свете, но зато я все и всех вижу в рубашках, а мне говорили, что в таком легком туалете приятно видеть только хорошеньких женщин. Наконец, я решил, дабы положить предел своим страданиям, заказать себе в Париже одну рубашку по моей мерке и послать ее тебе в качестве образца.

Лучшего и не придумать!

Одним словом, мне нужны рубашки и даже носовые платки! Сама посуди, мамочка, какие меня донимают заботы, я не могу обрести утешение даже в том, чтобы высморкаться в подол рубашки!

Печально! Печально! – как говорится у Шекспира.

Четыре дня тому назад я возобновил подписку для папы. Перерыва в получении газеты не будет.

Ах, как бы мне хотелось, чтобы вы приехали в Париж покупать мебель для гостиной! Насколько все было бы красивее, изящнее, художественнее! Вам было бы просто выгодно предпринять такое путешествие. Я теперь перевидал много мебели самого лучшего вкуса и способен дать вам отличный совет.

В субботу мы будем свидетелями возвращения в славный город Париж его императорского величества Наполеона III. Меня все это ужасно забавляет. Посмотрим, что в конце концов получится.

Наступают холода – момент, когда порядочные люди начинают у себя топить, а бедняки обходятся без этого! Словом, я надел шерстяные чулки и стараюсь, как могу, сохранить тепло. Думаю, что вы скоро переберетесь в город. Деревья понемногу лысеют. Дядя и тетя Шатобур больше, чем вы, смогут пользоваться последними погожими днями. Бр-р-р! У меня делается озноб.

До свиданья, дорогая мама, целую всех – папу, девочек, все семейство. Называю ваших барышень девочками именно потому, что они на это, наверное, обижаются.

Твой любящий сын Жюль Верн».

Пошивка дюжины рубашек требовала времени, и Софи решила, что будет благим делом послать сперва носовые платки, в которых он нуждался. В ответ она получила благодарственное письмо, которое ее, очевидно, позабавило:

«Милостивая государыня!

Я узнал из уст Вашего сынка, что Вы вознамерились послать ему носовые платки. Я испросил его позволения лично поблагодарить Вас, на что он согласился со свойственной его натуре любезностью.

Я тесно связан с ним нерасторжимыми узами и в течение всей жизни с ним не расстанусь, одним словом, я – его нос. Поскольку посылка этих платков меня лично больше всего касается, он разрешил мне написать Вам по этому поводу.

Вам, сударыня, пришла в голову чудесная мысль. Сейчас мы вступаем в сезон насморка и соплей, и представляется весьма утешительной возможность собирать эти плоды зимних непогод.

Воспользуюсь этим случаем, сударыня, чтобы сказать Вам несколько прочувствованных слов о вашем уважаемом сынке. Это весьма славный парень, коим я очень горжусь. Он давно бросил привычку расширять меня, засовывая пальцы в мои глубины. Напротив, он проявляет заботу о моих ноздрях. Он часто рассматривает меня в зеркало и, видимо, одобряет, ибо на устах его появляется свойственная ему очаровательная улыбка.

Впрочем, жаловаться мне вообще не приходится. Может быть, я несколько удлинен, но по форме напоминаю носы на античных камеях, и сынок Ваш при каждом удобном случае выставляет меня напоказ. Некоторым юным дамам я пришелся по вкусу и, пожалуй, готов буду впасть в фатовство.

Я бы и не жаловался на судьбу, сударыня, если бы с некоторых пор уважаемый сынок Ваш не стал закручивать усы кверху. Он слишком усердно холит и ласкает их, так что я порядком ревную. Но всего на свете иметь нельзя….

Остаюсь, сударыня, обладателем новых носовых платков.

Уважающий Вас и довольно-таки вытянутый нос Вашего сына.

Полностью – в расширенном виде – Набуко

    Жюль Верн».

Небольшие невзгоды не убивают оптимизма в веселом молодом человеке, сознательно избравшем бедность. К тому же он, по-видимому, не слишком тревожится насчет своей доли, во всяком случае в данный момент, и не без юмора основывает кружок «Обеды одиннадцати холостяков», объединяющий молодых литераторов, музыкантов, художников. Впрочем, эти одиннадцать холостяков отнюдь не были женоненавистниками, ибо четыре года спустя все они были уже женаты.

Имеются основания считать, что у организатора этого веселого кружка были веские причины избрать участь холостяка. Для него мысль о браке неотделима была от взлелеянной мечты о союзе с Каролиной – он был все еще полон ярости от того, что ему пришлось отказаться от этой любви.