Обратный эффект

– Тебя, Максик, тебя! – многообещающе подтвердила Варвара. – И в том смысле, что ты должен будешь разбить этой заучке сердце. И как можно быстрее. А она после этого не захочет тебя лицезреть каждый день и уйдет из школы. Ну, или в худшем случае в другой класс переведется, что тоже неплохо.

– А чего сразу я то?! – возмутился Макс.– Вон, пускай Блеснов разбивает или Сашка Пылев.

– Макс, ты придурок! – воскликнула Варвара. – Неужели до сих пор не заметил, что она на тебя пялится?

– Кто? Королькова, что ли?

– Нет! Анджелина Джоли, идиот!

Макс стоял и хлопал глазами, пытаясь осознать себя в обновленной реальности, места для сочной пиццы в которой оставалось все меньше и меньше.

– Ну что, перезагрузился, звезда ты наша? – Иванкова уставилась на него в упор и сверлила глазами.

– Варь, нет, не буду я этого делать. Не хочу я ей ничего разбивать. Не нравится мне все это. Да и Королькова эта ваша мне тоже не нравится. Ни кожи, ни рожи. На фиг она мне сдалась!

– Да брось, Максик! Неужели для общего дела не постараешься? Ты ж, вроде как, свободен сейчас. С Жанкой из «А» класса завязал, я слышала. Ну и поработай на общественном поприще немного. Не убудет от тебя.

Однако Ермолаев сдаваться не собирался и упрямо замотал головой. Тогда Варвара прищурила глаза и, внимательно поглядев Максу в лицо, лукаво процедила:

– Что, думаешь, орешек не по зубам? Не справишься? Пожалуй, такая зубрила может оказаться неприступной крепостью. А осрамиться ты боишься, верно, Макс?!

– Да ничего я не боюсь!

– Боишься-боишься! – напирала Иванкова.

– Если откажешься, значит, признаешь, что слабо! – добавила масла в огонь Шумилина.

– Слабо! Слабо! Слабо! – дружно заскандировали девчонки-близняшки Ира и Катя Кашины.

– Кончай ломаться, брат! Тебе это сделать – раз плюнуть! – подхватил Пылев.

Ермолаев зло оглядел всю компанию, усердно наседающую на него. У него было жуткое желание наплевать на всех, развернуться и выйти из класса. Но… Но глупое самолюбие взяло верх, и Макс неожиданно для себя самого брякнул:

– Ладно! – а потом недовольно пробурчал себе под нос: – Достали уже…

– Ура! – победоносно заверещали девчонки.

– Ну, вот и молодец! – хлопнул его по плечу Пылев.

А когда через несколько минут все потянулись из класса, решив, что интеллектуальной работы на сегодня достаточно, к Максиму подошел Кротов и тихо и как-то неуверенно произнес:

– Нехорошо все это…

– Чего нехорошо? – не понял Макс, мысли которого вновь вернулись к сочному куску пиццы, а от инцидента остался лишь неприятный осадок.

– Да с Корольковой… с Ольгой.

Макс бросил на него беглый взгляд и лишь равнодушно пожал плечами…

Снег на голову

Ольга

Максим Ермолаев… Максим… Макс… Сидя за своей последней партой крайнего ряда, я украдкой поглядывала на него. Веселый, яркий, острый на язык. Учился он неважно, что, кажется, его более чем устраивало, часто опаздывал на уроки (и не только на первые), любил поспорить и даже попререкаться с учителями, хотя определенных границ приличия никогда не переходил и не опускался до открытой грубости и наглости. Учителя относились к нему и его порой дерзким выходкам вполне терпимо. И почему так происходило, мне очень скоро разъяснил Виталик Брянцев, очень любящий вводить меня в курс всех дел, независимо от того, интересно мне это или нет. Но в данном случае мне было очень интересно, и я с жадностью впитывала каждое произнесенное им слово о Максе, о его артистических способностях и танцевальных талантах. И с каждым его словом ореол, нарисованный мной вокруг Макса, сиял все ярче и ярче, а сердце билось все сильнее и сильнее. И уже через пару недель нашего совместного сосуществования с Максом в одном классном пространстве, я поняла, что безумно влюбилась. Влюбилась так, что стоило мне услышать его голос, увидеть его силуэт вдалеке длинного школьного коридора, или же просто его рюкзак, небрежно брошенный на парту и сообщающий о том, что хозяин где-то совсем рядом, как сердце заходилось так, что я слышала его стук даже в горле, дыхание перехватывало, а ноги, казалось, стоят не на твердой поверхности, а на палубе попавшего в шторм корабля. А Макс… совершенно не замечал меня. Недели за три я поймала на себе всего два его взгляда. Один, в первый день его появления, когда Блеснов, видимо, разъяснял ему, кто я такая. Взгляд этот был быстрый, но все же хоть чуточку заинтересованный. А второй через пару дней – лишь мельком, случайный, проскользнувший, будто по пустому месту! А ощущение было такое, словно по моему сердцу полоснули ножом. Я никогда не думала, что любить – это так больно, но не любить я уже не могла… Однако за пару недель до конца четверти Макс все же удостоил меня еще несколькими своими взглядами, причем в них читался интерес. Это было странно. И я даже решила, что у меня не все в порядке со зрением, и мне это просто кажется. Ведь так приятно выдавать желаемое за действительное и видеть то, чего хочешь, а не то, что есть на самом деле.

…До каникул оставалось чуть больше недели. Я пришла рано. Первым уроком по расписанию была алгебра, и мы должны были сегодня писать полугодовую контрольную. Я уткнулась в книгу и пролистывала пройденный материал. Народ потихоньку прибывал и занимал свои места. В атмосфере чувствовались волнение и напряженность. До начала урока оставалось минут десять, учительницы еще не было, и класс негромко гудел, обсуждая возможные задания и возможность списать. Макс пока не появился. Хотя опоздать на контрольную вполне в его амплуа. Я случайно сбила рукой карандаш со стола и нагнулась, чтобы поднять его, как вдруг совсем рядом раздался грохот, и я ощутила, как вздрогнула столешница, о которую я опиралась рукой. Я резко поднялась и увидела на моей парте знакомый рюкзак. Настолько знакомый, что трудно было поверить своим глазам. Рюкзак Макса лежал совсем рядом, в пятнадцати сантиметрах от моего локтя. А возле него… стоял… сам Макс… Я почувствовала, что не могу даже сглотнуть, все мышцы напрочь отказывались слушать меня. Я вытаращилась на парня и никак не могла отвести от него глаз, хотя понимала, что вот так откровенно пялиться – это полное безумие.

– Можно я тут сяду?

Я видела, что Макс что-то говорит мне, но суть вопроса дошла не сразу.

Ощущение реальности, казалось, покинуло меня полностью, впрочем, как и самообладание. На моем лице, видимо, отчетливо читались растерянность и непонимание того, что происходит, потому что уже в следующее мгновение Макс повторил свой вопрос, кажется, стараясь на этот раз говорить более четко.

– Я спрашиваю, сесть здесь можно?

Но на этот раз я ответила, утвердительно кивнув головой. Однако получилось это у меня немного резко и быстро, словно теперь я боялась промедлить с ответом. Хотя, так оно и было…

Макс опустился на соседний стул. Рядом. Совсем рядом со мной. Сердце барабанило, но тело мое начинало подчиняться законам благоразумия. Я вновь уткнулась в учебник и сделала вид, что читаю и вскоре даже действительно начала читать. А сердце понемногу стало успокаиваться. Я не слишком-то привыкла, чтобы судьба преподносила мне что-то на блюдечке с голубой каемочкой. И ко всем даже благоприятным на первый взгляд ее поворотам относилась с осторожностью. Этому меня научила жизнь в детдоме, да и предыдущий опыт двухгодичного проживания с отчимом под одной крышей тоже сыграл свою роль. Я привыкла не расслабляться и ожидать всего, порой самого неожиданного и непредсказуемого и, конечно же, плохого.

А Макс тем временем разложил на парте все необходимое к уроку. И…

– Говорят, ты в алгебре шаришь. Поможешь контрольную решить? А-то у меня нелады с этим предметом.

Вот оно – то самое, неожиданное. До умопомрачения приятно, что Максим обратился за помощью ко мне. Сердце сбилось в своем почти успокоившемся стуке. Но…

«Почему?»

Макс внимательно и отчего-то долго читал всего лишь одно слово, написанное на листочке.

– Чего «почему»?

«Почему я должна помогать тебе?»

– Ну-у… – протянул Максим.

А я стала ругать себя за то, что просто не согласилась ему помочь. Ну вот, действительно, почему? Зачем?! Куда меня кривая понесла?! Сейчас он встанет, заберет свои вещи и пересядет куда-нибудь. От меня. Подальше…

Но Макс не ушел.

– … скажем, из обычного человеколюбия, – при этих словах он посмотрел мне прямо в глаза, и на его губах появилась ухмылка, слегка нагловатая, как мне показалось.

Не люблю такие самодовольные ухмылки. Они не влекут за собой ничего хорошего. Хотя какая-то часть меня неотвратимо таяла при виде его искривленных губ. А на листочке рука сама собой выводила:

«Не мотивирует».

Посмотрела на его лицо. Губы искривились еще больше. Только на этот раз раздраженно и брезгливо. Он не ожидал. Я, пожалуй, тоже. Не ожидала. От себя… Но только он почему-то все равно не ушел. По-прежнему сидел рядом, но в мою сторону больше не оборачивался. И я ощущала исходящие от него напряжение и злость. Мог бы и пересесть. Зачем он остался? Этот вопрос не давал мне покоя все следующие сорок пять минут урока. А также мучало неуемное желание помочь, потому что видела, что он едва справляется. Но что-то удерживало меня от этого. Наверное, упрямство и гордость. Я не хочу, чтобы ко мне за парту садились только ради того, чтобы я делала их работу. Тем более не хочу, чтобы только из-за этого садился ко мне Макс. Это очень обидно. Хотя… он… все еще был здесь… Неужели настолько верил в человеколюбие? Или в то, что я дура?.. Хотя, человеколюбие во мне, и правда, порой больше, чем хотелось бы. И то, что я дура – это неоспоримый факт. Макс, пожалуй, правильно рассчитал.

Я сделала его последнее задание, и листочек сунула перед концом урока на его сторону парты. Возможно, с этим заданием на четверку он все же натянет…