Переплетения

– День добрый, Иренеуш Навроцкий с той стороны.

– День добрый, пан комиссар, – ответил Шацкий, не без облегчения отложив визитку в сторону.

Навроцкий был полицейским из КСП[42 - КСП — контрольная служба полиции.], вероятно, самым большим оригиналом из всех столичных «мусоров». Шацкий ценил его, но не любил. Они дважды работали вместе, и каждый раз попытка вытянуть из Навроцкого информацию, что он сделал и что собирается делать, сама по себе напоминала следствие. Навроцкий ходил своими тропками, и ни одна из них не проходила рядом с прокуратурой. Мало кому это мешало так, как Шацкому, желавшему полностью контролировать все этапы расследования. Однако оба их следствия закончились успешно, и прокурору пришлось признать, что благодаря материалу, собранному полицейским, ему удалось написать исключительно сильный обвинительный акт.

– Вы помните тело, которое откопали в детском саду?

Шацкий подтвердил. Громкое было дело. Тогда ремонтировали площадку для игр в детском садике на Кручей, желая заменить античные качели на обезьянник, площадку для игр и так далее. Раскопали территорию площадки и нашли труп. Старый, все думали, возможно, еще военный, времен Восстания. Но вскоре выяснилось, что это ученица восьмого класса из соседней с садиком школы, исчезнувшая в 1993 году. Нашли всех соучеников по классу, учителей, была куча работы. Конечно, все шло псу под хвост, мало кто мог вспомнить, чем занимался в ночь с такого-то на такое-то десять лет назад. Оставались акты расследования по делу об ее розыске, но такие дела ведутся совершенно иначе, некоторые вопросы просто не задают. В конце концов он прекратил следствие, так как не удалось найти адреса нескольких знакомых девушки. Полиция продолжала их искать, но не очень настойчиво. Он знал, что Навроцкий постоянно что-то разыскивает в связи с этим делом, но перестал его спрашивать. Он знал, что если тот что-нибудь найдет, все равно ему придется просить о возобновлении следствия.

– Так вот, нам позвонил по 997 один пан, не назвавший себя, – монотонно бубнил Навроцкий голосом, наводившим на мысль об университетском преподавателе, – и рассказал очень любопытную историю.

– Да ну? – Шацкий не верил анонимным историям.

– Рассказал, что девушку, а звали ее Сильвия Боничка, изнасиловали трое коллег из параллельного класса, в том числе один второгодник. Вы помните, как это было. Поздно вечером она вышла от подруги на Познаньской и не вернулась домой. Дорога к дому проходила мимо школы. А перед школой всегда вертятся разные типы, в любое время дня и ночи, вы знаете. Сейчас, может, и нет, но когда-то так было.

Шацкий задумался. Действительно, учеников из параллельных и других классов не допрашивали, положились лишь на акты расследования, из которых ничего не следовало. Патологоанатом не был в состоянии утверждать, что девушку изнасиловали, поэтому все время велось дело об убийстве, а не об изнасиловании. Насколько он помнил, у Бонички не было контактов с мальчиками из других классов. Тогда бы это проверили.

– А ваш анонимно звонивший пан сообщил какие-нибудь фамилии? – Шацкий не пытался скрыть насмешки.

– Нет. Но добавил еще кое-какие сведения. Очень интересные и, по моему скромному мнению, нуждающиеся в проверке, – монотонно продолжал Навроцкий. – Он сказал, что ее убили не насильники. Что после случившегося она пришла к отцу, а тот убил ее и закопал на детской площадке. Дескать, не мог вынести стыда. Не хотел, чтобы люди узнали.

Теодор Шацкий почувствовал, как у него холодеет кожа на спине и плечах.

– Пан прокурор, вы помните, кем был отец Бонички? – спросил Навроцкий.

– Дворником в школе, – ответил прокурор.

– Верно. Не могли бы вы разыскать это дело в вашем шкафу?

– Конечно. Прошу только прислать мне телефонограмму нашего разговора. Попробуйте найти всех учащихся из параллельных и предыдущих классов и, соответственно, их прижать, а я потом допрошу отца.

– Я и сам могу его допросить, пан прокурор, – предложил Навроцкий.

Шацкий заколебался. Накопилось много дел, которые он вел, еще куча бумажной работы, но ему не хотелось уступать Навроцкому.

– Посмотрим, – он попытался оттянуть решение. – Сначала проверим теорию об изнасиловании. И еще одно, пан комиссар, – он понизил голос, хотя с той стороны не доносилось и шороха. – У меня такое впечатление, что вы не все мне сказали.

Тишина.

– Вы же легко и быстро вычисляете всех звонящих по 997. Вам наверняка известно, кто звонил.

– А вы можете мне пообещать, что это не повлияет на ваше решение?

– Обещаю.

– Ну, так мы нашли этого человека. Оказалось, он из Лодзи, я даже съездил туда, чтобы с ним поговорить. – Навроцкий замолк, и Шацкий собирался продолжить: «Ну и…» – но удержался.

– Оказалось, что это очень милый старичок. Ясновидец. Он прочитал где-то в газете об этом деле, и ему явилось во сне, как все происходило. Он посомневался, но, в конце концов, все же нам позвонил. Я знаю, что вы подумали, но признайтесь, что все одно к одному.

Шацкий неохотно поддакнул. Он верил своей интуиции, а звонящим анонимно в полицию старичкам-ясновидцам – нет. Впрочем, в данном случае видения пенсионера перекрывались с одной теорией прокурора. Ему всегда казалось, что ту девушку неслучайно закопали на территории садика рядом со школой, в которой работал ее отец. Только у него никогда не было и намека на крючок, за который можно бы было потянуть. Кроме того, он боялся, что его теория окажется правдой.