Деньги

Деньги
Зинаида Николаевна Гиппиус

«Яркий весенний день. По тротуару одной из главных, самых модных парижских улиц, шла женщина с большим синим свертком в руках. Текучая толпа теснила, обгоняла, толкала ее; она сторонилась, но шла тем же, утомленно-припадающим шагом, никуда не глядя…»

Зинаида Гиппиус

Деньги

(Очерк первый)

Яркий весенний день. По тротуару одной из главных, самых модных парижских улиц, шла женщина с большим синим свертком в руках. Текучая толпа теснила, обгоняла, толкала ее; она сторонилась, но шла тем же, утомленно-припадающим шагом, никуда не глядя.

Одета бедно – и хуже, чем бедно: так одеваются, когда уже незаметно утрачена всякая мысль об одежде, когда берут и натягивают ее механически, не видя и не думая, вычищена ли она, не разорвана ли, прямо или криво надета. Черное заношенное платье женщины, старая шляпка, кое-как надвинутая, никуда не смотрящие глаза, – все это была не просто бедность, а особая, длительная, полунищета. Попав в нее, как в воронку, человек уже перестает и бороться, забывает обо всем, кроме сегодняшнего дня, опускается до неряшества и понемногу освобождается от уважения к себе.

На углу бульвара толпа так сгустилась, что женщине пришлось остановиться. В эту минуту к тротуару подъехала легкая машина. Дама, которая сама ею управляла, выскочила и направилась ко входу в магазин, где золотилась вывеска с именем очень известной модистки.

Женщина со свертком смотрела на даму, как на других, не видя. Но вдруг, когда та, пробираясь сквозь толпу, почти с ней столкнулась, – увидела; что-то вроде изумления прошло по лицу, и, будто невольно, негромко она сказала:

– Fran?oise!

Дама обернулась, остановилась с недоумевающим и вопросительным «pardon?..». Окликнувшая ее женщина отступила, было, но так как дама продолжала в нее вглядываться и не двигалась, – залепетала:

– J'ai cru… Мне показалось… Вы так похожи… Я – мадам… Мадам Терникофски. Rue d'Auteuil, прежде, давно…

Миловидное лицо дамы выразило удивление. Несколько секунд она широкооткрытыми глазами смотрела на собеседницу. Потом вдруг улыбнулась, даже рассмеялась.

– Ах, Боже мой! Возможно ли? – затараторила чисто парижским говорком. – Comment donc! C'est Madame… m-me Tirnikoff…[1 - Как же! Это мадам… Терникофф… (фр.).] A мое имя теперь мадам Фукэ. Я замужем! Ну что? Ну, как? Тысяча извинений, что я вас не узнала. Так ведь давно! Ведь это… c'est d'avant guerre![2 - это до войны (фр.).]

Продолжала болтать, с той общей, невинной приветливостью, под которой часто скрывается не менее невинное безразличие парижанки. Но Франсуаза была по природе добродушна. Если она не узнала Нину Ивановну Черниковскую, бывшую свою «Madame», у которой целых два года, перед войной, служила горничной, – то сделала это не почему-нибудь, не нарочно. Глядя на них рядом, никто бы не поверил, что обе – почти одних лет. Веселая и уверенная Франсуаза, изящно одетая, немножко подмазанная, казалась настолько моложе своих лет, насколько Нина Ивановна старше. Франсуаза и сейчас не очень узнает свою «Madame». Смутно припоминает (так ведь давно!) молоденькую, веселую, капризную модницу; женщина с длинным усталым лицом, в обтрепанной юбке, никак на нее не походит. Эту юбку и растоптанные туфли Франсуаза тотчас же, конечно, заметила. Но сообразила: о «несчастных русских» было ведь слышно. Несмотря на собственное счастье (или «chance») в ней много еще оставалось от «bonne fille»[3 - добрая девочка (фр.).]; она почувствовала жалость, смешанную с любопытством. Осведомилась о «Monsieur»… тотчас же поправившись: «Monsieur Tirnikoff?»

Нина Ивановна торопливо сказала, что он умер, вот уж пять лет. Черниковский, довольно известный ученый, работал, перед войной, два года в Пастеровском институте, заканчивал свои исследования. (Тогда-то Франсуаза у них и служила.) Очутившись после войны в том же Париже, но эмигрантом, этот человек, почти старик, должен был прибегнуть к тяжелому физическому труду и, конечно, не выдержал.

Франсуаза, которой эти подробности были и ненужны, рассыпалась в условных выражениях сочувствия: «Ah! ce pauvre Mr. Tirnikoff…»[4 - О! Бедный г-н Терникофф… (фр.).].

– Я вас, может быть, задерживаю, – Фран… мадам Фукэ, – пробормотала Нина Ивановна. – Вы спешили…

Но нет, Франсуаза не спешит. Она только хотела зайти к Шардо, примерить шляпку. Но Шардо подождет. Вот, если мадам Тирнеф торопится, Франсуаза с удовольствием доставит ее на место. Муж, Гастон, недавно подарил ей эту машину. Уже две недели, как Франсуаза имеет «перми». Совсем нетрудно управлять… Это далеко?

Нина Ивановна сказала адрес. Действительно, далеко. Вряд ли она, с больными ногами, добрела бы туда и через час. А надо было сдать работу: она шила мужские рубашки на большой магазин. Ее предупредили, что дальнейших заказов, вероятно, не будет: сокращение; несла сегодня последние полдюжины.

С неловкой робостью, но обрадованная, влезла Нина Ивановна в элегантную каретку этой милой мадам Фукэ. Уселась на каштановом сафьяне, подобрав порыжевшие складки своего платья. Было странно, немножко стыдно, немножко приятно; впрочем, Нина Ивановна давно уж все чувствовала «немножко», и не очень ясно; а думала, большею частью, короткими мыслями о самом близком.

Несмотря на свежесть своего «перми», Франсуаза лицом в грязь не ударила. Ехала смело, лавировала, дублировала; а притом еще без устали болтала, – рассказывала о себе, во всех подробностях. Они – dans le commerce[5 - в торговле (фр.).]. Гастон, когда женился, был маленьким employе (приказчиком) в рыбной лавке. Но оба много работали, потом «la chance»… и вот, сейчас у них три лучших гастрономических магазина в Париже. Детей нет, сначала Франсуаза жалела об этом, но теперь думает, что так лучше: больше порядка в доме. Купили небольшой отель в Neuilly; с ними живут, в отдельном этаже, и beaux-parents[6 - родители мужа (фр.).]: Гастон выписал стариков из своей «pays»[7 - местности (фр.).]. За всем домом следит, конечно, она, Франсуаза. При всяком состоянии порядок нужен. Теперешние их средства много позволяют, и как же не пользоваться, пока молоды! но безрассудными транжирами ни она, ни Гастон никогда не были. Гастон ведет большие дела; а для дома тоже необходима твердая рука (la main ferme) – это уж забота жены. Зато Гастон не упускает случая ее побаловать!

Так она болтала-рассказывала, с обстоятельностью и видимым удовольствием; и лишь когда они были уже недалеко от нужной улицы, – приостановилась; взглянула на слушательницу, которая показалась ей особенно жалкой, и вспомнила, что ее-то она совсем еще не расспросила. – Куда она едет – домой? И что это за пакет у нее?

Нина Ивановна тотчас, с торопливой готовностью, объяснила мадам Фукэ, что живет не здесь, на другом конце Парижа; а здесь ей нужно сдать заказ; прибавила монотонным, привычным к жалобам голосом, что больше, верно, не дадут.

– Значит, вы на большие магазины работаете? Платят неважно, разумеется. Зато не требовательны, можно быстро работать. А вы хорошо работаете?

– Да как вам сказать?.. Именно к быстроте-то у меня навыка нет, – проговорила Нина Ивановна, как бы извиняясь.

Между тем подъехали. Захватив свои рубашки и вылезая, Нина Ивановна принялась, было, за благодарности этой доброй, милой м-м Фукэ, но та вдруг ее оборвала:

– Знаете что, мадам Тикнеф? Я, пожалуй, подожду вас с машиной и отвезу домой. Мне труда не составит, а что ж пешком будете тащиться. Только поторапливайтесь, конечно!

Нина Ивановна, не ожидавшая этого, забормотала усиленные благодарности и действительно заторопилась. Прошло, однако, минут десять прежде, чем она снова подковыляла к автомобилю, уже без свертка.

– Рассчитались с вами? – спросила Франсуаза, когда машина двинулась.

– Да, отдали (Нина Ивановна назвала бедную цифру расчета). А больше, говорят, ничего не будет до окончания сезона. Не будет и не будет.

Ехали некоторое время молча. Потом Нина Ивановна завела:

– Не знаю теперь, куда и толкнуться еще. До окончания сезона, говорят. А кончится – совсем ничего не дадут. Не знаю, что и будет.

Франсуаза ничего не ответила. Отдала как будто все внимание рулю.

– Если бы вы, мадам, услышали о какой-нибудь работе, – начала опять Нина Ивановна, – и могли бы меня направить… Или дать рекомендацию… Я бы так, так была вам благодарна! – прибавила она привычно просящим, нудным голосом.

Франсуаза опять не ответила. Выехали на длинную avenue. Обернувшись к спутнице, Франсуаза деловито проговорила:

– Видите ли, мадам Тирнеф. Я не знаю, как вы работаете. Но если брали заказы, то простое белье, очевидно, шьете. Я бы, пожалуй, дала вам, до окончания сезона, работу у меня.

– Ah, Madame! – всхлипнула Нина Ивановна. – Как вы бесконечно добры!

Франсуаза продолжала, так же деловито:

– Простая швея в доме всегда нужна. Не для меня, у меня свои фурниссеры, и для белья, и для платьев, но мало ли… У меня и была, недавно пришлось отказать. Если б вы, помимо белья, знали немного кройку, в доме, при большом персонале, и это бы пригодилось. Условия обычные: в половине девятого, приходя, вы получаете первый завтрак. A midi[8 - В полдень (фр.).] – второй. Работаете до 6, когда можете уходить. 30 франков в день, если знаете кройку, 20, если нет.

– Я немного знаю кройку, да, немного знаю… – лепетала Нина Ивановна. – Я очень, очень благодарна, мадам.

– Вы будете работать в маленькой комнате, около моей гардеробной. Только вам нужно будет поправиться… какой-нибудь костюм, или une petite robe…[9 - платьице (фр.).] Ну, мы это устроим.

Оне подъехали, наконец, к громадному, новому, кирпичному дому, почти на окраине. Здесь, на седьмом этаже, Нина Ивановна и занимала комнату. До пятого можно было иногда пользоваться лифтом.

– Вам-таки довольно далеко будет ходить в Neuilly, – добродушно усмехнулась Франсуаза. – Но если выйти раньше… Потом можно взять метро, или автобус У-Х. Вот моя карточка с адресом. Когда же мы начинаем? Сегодня пятница. С будущей недели? Lundi?[10 - Понедельник? (фр.).]

– Да, да, lundi, – говорила Нина Ивановна, схватив протянутую ей из окна руку Франсуазы обеими руками, крепко пожимая ее и кланяясь. – Не могу выразить вам моей благодарности. Vous ?tes gеnеreuse…[11 - Вы так добры (фр.).]

Франсуаза чувствовала искренность в этих расточаемых благодарностях, в несколько униженных поклонах, и тоже была довольна.

– Я очень рада сделать что-нибудь для вас, ma ch?re dame. Les russes sont si malheureux, русские так несчастны! До свиданья, до понедельника!

Изящный автомобиль отъехал.

(Очерк второй)

За круглым столом, в эмигрантской квартире, сидело, в обычный день, несколько человек. На этот раз их было немного; а иногда случалось до пятнадцати.