Босяк

– Тося, вы милы мне очень. Разве вы не чувствуете, как я волнуюсь?

– Вы знали, что я вас тоже люблю? – наивно сказала она. – Я люблю… Но я, кажется, не знала. Давно люблю! Навсегда!

И она вдруг приподняла голову, взглянула мне прямо в глаза, насилуя себя, но желая быть непременно «смелой» и «честной», и опять ища оправдания в этом благородном слове «навсегда».

– Вы такой не похожий на всех, – продолжала она, торопясь. – Вы такой свободный, и все понимаете, я верю вам, вы такой…

Ей хотелось и хвалить меня и оправдывать себя. Я молча опять поцеловал ее, уже в губы, и она на секунду забыла все надоедливые мысли.

Но вблизи где-то раздались голоса барышень, и я сказал:

– Тося, я живу у полковника, но вы знаете, где моя мастерская? В пустой даче, за садом. Можете прийти туда завтра вечером? Скажите, что идете к брату. Ведь он живет рядом.

– Не могу… – сказала она тихо.

– Отчего? Мне надо с вами поговорить.

– Я знаю… Но не могу.

– Пустяки. Ведь вы часто вечером бываете у брата.

– Нет, право… Нет, Боже мой… Не могу я…

– Я думал, Тося, что вы стоите выше предрассудков, – сказал я с нарочной обидой в голосе. – И неужели вы не верите мне? Даю вам слово, я не «соблазнитель»… Как вам не стыдно…

Она вспыхнула, неровно и красиво (вообще она вдруг необыкновенно похорошела), обняла меня – неумелым, бесконечно милым и опять, как она думала, «смелым» жестом и сказала:

– Нет, нет… Это я так… Простите меня… Сама не знаю отчего. Конечно, я приду. Ведь вы же меня любите, – и я знаю вас.

Опять ничего не возразил. Так и должно быть. Да и некогда было возражать. Голоса в лесу приблизились. Взглянув на розовое лицо Тоси, странное, как у только что проснувшегося человека, я рассудил, что будет лучше не показывать ее такою «юным душам» и зорким тетушкам, и быстро увлек девочку в другую сторону, в чащу.

– Побудьте здесь одна, радость моя. Обойдите кругом, тогда вернитесь. А я уйду.

И я ушел, и скоро присоединился к мисс Люти, Агнес и барышням. Мне показалось, что карие глаза генеральшиной Зои взглянули на меня подозрительно и угрюмо. Какой странный подросток! Я принялся говорить с ней о каких-то пустяках, она молчала, потом вдруг, ни с того ни с сего, засмеялась.

– Вы ужасно смешной, барон! Ужасно смешной. Говорите со мною, как с незнакомой маленькой девочкой. А я о вас давно знаю.

Мне стало досадно.

– О чем знаете?

– Вас знаю. Мне брат о вас писал.

– Какой брат?

– Мой, студент. Вы думаете, у одной нашей Антонины Ивановны брат-студент? Только мой московский. И мы с ним такие приятели, такие приятели…

Я взглянул на девочку пристальнее.

– Мой брат – не Вавин, – продолжала Зоя, – Вавин – такая грубая банальность! Арсений меня удовлетворяет. Когда он приезжает – мы не расстаемся. Теперь он за границей. Мы все время переписываемся.

– А ваши родители знают об этом?

– Почему же мои родители будут против дружбы с братом? Надеюсь, он имеет право мне писать, что хочет.

Я понял, что вопрос мой вышел глуп.

Но еще раз пристальнее взглянул на эту крупную, обещающую быть такой красивой, девочку. Короткое платье к ней уже не шло. Карие глаза ее, под тяжеловатыми веками, смотрели умно и своевольно. Я не люблю ее глаз. И вообще Зоя мне не нравится; я чувствую к ней какое-то неприятное любопытство.

– Что же вам писал брат обо мне? Откуда он меня знает?

– Не скажу теперь. Уж Агнеса прислушивается. А я не хочу. Тут все-таки тайна. Агнеса в вас влюблена, вы знаете?

Она засмеялась.

– Ну что ж. И я в нее влюблен.

– Неужели? Смотрите, не говорите ей этого! Никогда никому не говорите, что влюблены! Так лучше.

– Почему лучше? Это ваш брат находит? Почему я не должен говорить?

– Знаете что? Скоро наш бал. Пригласите меня на котильон. Вот я вам расскажу! Или вы уж пригласили кого-нибудь?

– Нет, я как раз думал о хозяйке…

– Ну и отлично! А теперь прощайте! Вон идет моя мечтательная Антонина Ивановна! Вы знаете, я с ней не схожусь в убеждениях…

Увидев издали Тосю – я, слава Богу, забыл все выходки Зои и всю Зою целиком; приятное, знакомое, острое волнение охватило меня. Я вспомнил робкое, горячее тело, которое прижималось ко мне. Около уха у Тоси родинка. Трогательная и волнующая, как ее робость, ее гувернантство. Нет, смелые и свободные женщины мне противны. Женщина свободно должна только принимать, – все, что мы ей даем. Без суда, без мысли, без голоса. Нас влечет только к таким, как Тося, милым, робким и жадным.

VII

Тося была у меня. Она так на меня действует со своими нежными, испуганными губами, со своей жадной невинностью И даже со своей «любовью» ко мне, о которой считает долгом твердить, что я невольно пожалел, что я не «соблазнитель». Какая глупость, в самом деле, нет, какая глупость! Отрекаться от величайшей радости жизни, самой пронизывающей, ясной и острой, ради… да я даже не знаю, ради чего. Ради идиотских заблуждений других людей, которым до ваших радостей нет никакого дела. Они заняты отречением от своих или их оправданием. Черт знает, что такое! Но я верен своим взглядам; вот если бы женщина их принимала – другое дело; тогда и не было бы «соблазна»; а именно «соблазн» всякий мне противен; соблазнил, убедил, научил… Нет, каждый за себя, тогда и радость полна.

Конечно, я мог бы жениться на Тосе; «соблазна», с общей точки зрения, тогда не было бы, и уж, конечно, не проклятия старой баронессы испугали бы меня. Но мои взгляды на жизнь не позволяют мне относиться и к браку с непоследовательностью. Наконец, это средство, лживое и глупое, годится лишь на один раз. Когда искренняя моя радость, волнение и свет будут лежать не в этой, а следующей Тосе – как я на ней женюсь? Да и противна ложь, придется что-то обещать, говорить о «любви», которой нет и не может быть нигде… Ложь без самообмана – недопустима совершенно.

А Тося, кажется, убеждена, что я на ней женюсь. Она считает, что я без «предрассудков» и потому именно и женюсь на гувернантке. Ей и трудно думать иначе. Мое искреннее влечение к ней она чувствует, и что «соблазнить» ее я не хочу – верит. Мечтаний о курсах она не оставила. Да еще бы! Она утопилась бы от отчаяния и самопрезрения, если бы узнала правду, то есть что ей главным образом, или даже единственным, нужны мои поцелуи, моя близость, ее собственное волнение и желание, что нужна жизнь и просто себе ее естественные, мгновенные, ясные и справедливые радости. Нет, радостей (даже законных!) она все-таки стыдится. Их нужно оправдать влечением к развитию духа, любовью к науке, знанию, к «высшим» интересам… И не разберешь, что это: самолюбие странное или так, еще тупоумие наследственности? Меня интересует все, что дает веселье. Я недурной художник, я люблю музыку, я увлекался химией, я не исключительно женолюб; но мне дико, что люди до сих пор одну радость считают высшей, другую низшей, ищут оправданий, мучаются… И еще женщинам это внушили! Все одинаково наше, и каждый прав, кто умеет что-нибудь взять.

VIII

Вавин на меня дуется. Вот еще будет возня! С его «честными» убеждениями он решительно способен натворить кучу нелепостей. А Тося сияет, думая, что выходит за меня замуж, – пожалуй, выболтает ему лишнее. Надо будет ее предупредить. Уезжать, однако, не имеет смысла. Девочка мне очень нравится, надо этим дорожить. Посмотрим, не придумаем ли чего-нибудь.

En attendant[2 - Пока (фр.).] – я веселюсь напропалую. Пикники, вечера в собрании, офицеры затащили меня на охоту… Очень люблю офицеров. Самые незамысловатые люди, особенно провинциальные. Я бываю в офицерских кружках и в Петербурге, среди «золотой молодежи»; люблю их и там, но здесь они лучше. Там у многих скоро является надрыв, пресыщение, глупая тоска, расстройство здоровья – и, наконец, туповатое успокоение; да и честолюбия там как-то больше, виднее оно. Здешние проще, умереннее, а потому и жизнерадостнее. Нормальный темп жизни не следует ускорять, он вполне хорош и так.

Однако муж кокетливой капитанши, Костров, напился и стал приставать ко мне с какой-то философией, видимо, гордясь этим. Нет уж, пожалуй, веселая капитанша лучше.

IX

Сегодня студент Вавин днем опять меня одолел. Начал спрашивать, что я думаю о браке. Я было испугался, но он прибавил, что его это занимает потому, что он влюблен в «чудную» девушку в Одессе, которая теперь уехала на медицинские курсы, а когда оба кончат, она курсы, он университет, – они соединятся для общей работы.