Мальчик в пелеринке

Потом снова – недетская печаль, безысходная, безвременная.

Как жалко, что нет (и не будет) у меня в руках этой тетрадки. И что ни одного стихотворения я не помню (никаких не помню стихов, даже своих).

Вот несколько оборванных строчек из очень раннего стихотворения, когда Део было, вероятно, лет 12-13.

Мы не умеем слышать. Мы не умеем видеть.
Мы видим только злые и грубые черты.
В обычности – ее мы привыкли ненавидеть, –
Есть много хрупких знаков (бесцельной) красоты.
……………… непонятны.
Трава ль застонет нежно под топчущей ногой –
Не видим мы, не слышим. И диво ль, что невнятны
Слова земных молитв, и беден мир земной?..

Я выписываю эти строки не потому, что они лучшие, а потому, что они единственные, уцелевшие в памяти.

Вот и все.

Мы вернулись в Петербург. И наступил «октябрь». Какие могли мы получать письма – из далекой, горной Шуши?

Тянулись дни нашего Петроградского (уже не Петербургского – еще не Ленинградского) пленения.

Потом – холодное, снежное бегство (словно через тайгу сибирскую) и – бездомная воля.

«Одни погибли, другие изменили…» Сколько лет пленение длилось? На сколько лет – бездомная воля?

Были вести о друзьях-девочках; странные какие-то вести, противоречивые, немножко сумасшедшие… Что ж чем страннее, – тем вернее.

И вот, наконец, краткая весть о Део, первая со дня последней встречи:

«Део убит на Кавказе, в гражданской войне, на стороне красных».