Наследие Божественной Орхидеи

Роберта Аделина Монтойя Урбано стояла рядом со своей дочерью. Взяв ручку ребенка, она раздвинула пальчики новорожденной с такими нежными ноготками, что они были почти незаметны. Она изучала цвет кожи, линии на ладони, как будто это определяло будущее малышки.

– Мама, – сказала Изабелла.

Роберта закрыла глаза. Она вытащила из сумочки мятый белый конверт и положила его на прикроватный столик. Добрая католичка, она должна была с чистой совестью сказать своему мужу, что не разговаривала с Изабеллой. Но он не говорил, давать или не давать ей денег.

Изабелла крепче прижала к себе ребенка и смотрела, как уходит мать.

Хорошенькая молоденькая медсестра обошла ее кровать. Она проверила, удобно ли Изабелле, и спросила:

– Как ты ее назовешь?

В семье Монтойя первого ребенка по традиции называли в честь отца, где бы тот ни находился. Но она не могла себе представить, что будет произносить его имя всю оставшуюся жизнь. Они провели вместе одну ночь, а потом он ушел. Перед отъездом он оставил ей две вещи, и только одну из них – в подарок. Орхидею, растущую только в Эквадоре. Корабль, на котором он служил, экспортировал их в Европу, но он украл одну для нее. Прекрасный цветок, не похожий ни на что, что она видела прежде, – белый, темно-сливовый и мягкий. Он все еще был с ней, но приобрел бежевый оттенок, зажатый между страницами книги, которую она не могла заставить себя дочитать. Второй была ее дочь, невесомая, хрупкая, как тот цветок, которому не нужна твердая почва, чтобы расти.

Орхидея.

* * *

Деньги в смятом белом конверте были растянуты настолько, насколько это было возможно. Потом Изабелла нашла работу в кабинете врача на другом конце города и проводила долгие часы в крошечном доме на промышленном участке земли у берега. Хотя она жила в двух шагах от дома своего детства, семейство Монтойя не хотело иметь ничего общего с незамужней матерью и несчастной девочкой. Незаконнорожденной дочери не суждено было унаследовать землю, титулы, фамилию своего отца или даже любовь, которая ничего бы не стоила членам клана Монтойя, умей они испытывать это чувство.

Когда Орхидея подросла, она быстро поняла, что, если она чего-то хочет, ей придется узнать все то, чему научить ее некому. В пять лет она проходила пешком четверть мили до пирса. Старый рыбак – обтянутый темной кожей скелет – научил ее ловить рыбу на ужин и вычищать розовые кишки. Она отдавала обрезки кошкам, которые ленивыми тенями бродили за углом ее дома.

Длинная пыльная дорога, вдоль которой стояли цементные дома с железными крышами, называлась Ла-Атарасана в честь старых колониальных верфей. Корабли давно ушли, Изабелла поселилась на пустынной береговой линии, и вскоре ее примеру последовали другие. Орхидея была известна в округе как странная смуглая девочка с нечесаными черными кудрями. Только кошки ходили с ней повсюду.

Когда мать, наконец, записала ее в школу, она научилась читать и писать. А еще бороться с девочками из хороших семей, которые смеялись над ее именем, ее кожей, вообще над ней. Переносить побои линейкой от учителей, после которой ее руки и ладони болели, а позже ремнем от матери за позор – дочь, которая дерется, как уличная девка.

Она научилась зашивать свою единственную форму, когда расходились швы, и штопать дырки на носках. Узнала, куда бить мальчишек, которые пытались засунуть руку ей под юбку или ущипнуть ее, словно спелые персики, груди. Как бить по-настоящему сильно. Научилась щипаться и кусаться, потому что это был единственный способ избежать ограбления по дороге домой из школы. Когда бить не получалось, она использовала свой рыболовный нож. Орхидея подносила его к промежности мальчишки и говорила: «Я могу выпотрошить рыбу за две секунды. Как думаешь, что я могу с тобой сделать?» Ее сердце бешено колотилось, и ее называли злобной, грубой, жестокой. Но защитить ее, кроме нее же, было некому.

Она узнала, что никто никогда ее не захочет по не зависящим от нее причинам и что молитвы облупленным статуям Virgen Mar?a и el ni?ito Jes?s[9 - Девы Марии и младенца Иисуса (исп.).] остаются без ответа. Она научилась выживать и выжила благодаря тому, что училась.

Когда ей исполнилось тринадцать, она стала настоящей красавицей, с блестящими черными кудрями, кожей цвета темного меда, но все еще казалась странной, и с ней по-прежнему ходили кошки, а в ее ежедневных прогулках к берегу реки к ней стали присоединяться и петухи.

Возможно, самым важным, что узнала Орхидея за время своей жизни в Гуаякиле, был ее отец. Она встретилась с ним однажды, но не заполучила его имени.

Когда она впервые встретилась со своим отцом, ей было семь лет. Все принимали ее молчание за глупость, но ум Орхидеи был таким же острым, как ножик в ее кармане. Во лжи людей она видела правду. Видела грех в их деяниях. И в лице незнакомца увидела свое лицо. Ее отец, колумбийский рыбак, ставший моряком, до этого был в их городе всего раз. Высокий мужчина с черной кожей и улыбкой, от какой у женщин кружилась голова. Он пришел к старому дому Изабеллы Монтойи, но пробегавший мимо мальчишка сказал, что она там больше не живет, и за несколько монеток показал моряку нужный дом.

Он был рад узнать, что женщина справляется сама и что она не замужем. Изабеллу он не застал, но за столом сидела Орхидея, пила cafе con leche[10 - Кофе с молоком (исп.).] и читала учебник.

Они узнали друг друга без слов. Иногда кровь узнаёт кровь. Дело было в красивых родинках, которые образовывали идеальный треугольник над их левыми скулами, в том, как они оба наклонили голову в сторону, когда увидели чужака перед собой. В изгибе полных губ, рождавшем ямочку, которая могла бы завоевать сердца во всех часовых поясах и полушариях.

Он заговорил. Не назвал своего имени. Не спросил, как ее зовут. Он вытащил из внутреннего кармана жилета просоленный кошелек с монетами, взял маленькую руку Орхидеи в свою. Положил мешочек ей на ладонь и сказал:

– Не ищи меня.

Он вернулся в доки, и именно тогда Орхидея поняла, что она точно такая же, как ее отец, не привязанная, не принадлежащая ничему и никому, как корабль, затерянный в морях.

4. Паломничество к Четырем Рекам

Они были в дороге уже тринадцать часов. Маримар потянулась выключить радио – Рей шлепнул ее по руке.

– Мы слушали эту песню сто раз, – воскликнула она, допивая свою газировку.

– Пятьдесят. Не преувеличивай.

– У тебя вся музыка, как у альфа-самца на вечеринке.

Рей рассмеялся, держа одну руку на руле, а другую положив на открытое окно. Автострада I-70 была пуста на всем протяжении Индианаполиса. Если не принимать во внимание остановки за порциями фастфуда, они двигались с отличной скоростью.

– «Here I Go Again»[11 - Песня британской рок-группы Whitesnake.] – это классика, – возразил Рей. – Когда придет твоя очередь сесть за руль, ты сможешь выбирать музыку.

– Но ты не дашь мне вести машину.

Его светло-карие глаза озорно сузились.

– Вот именно.

– Отлично. Но когда мы доберемся до дома, диджеем буду я.

Рей изобразил на лице отвращение. Потом он потянулся к ящику с сигаретами и достал одну из желтой пачки.

– Мы действительно должны там быть?

– Ответ, конечно, «да», – ответила Маримар. Она была без обуви, и ее пятки упирались в приборную панель. Пальцы ног с накрашенными красным лаком ногтями подрагивали в прохладном воздухе Среднего Запада. – Она наша бабушка.

– Орхидея осталась одна. И уже старая. Она хочет внимания, а это единственный способ его получить.

Он зажег сигарету одной рукой и бросил металлическую зажигалку, еще одну памятную вещь, оставшуюся от давно умершего отца, в бардачок под радио.

– Сколько ей лет? – спросила Маримар. – Наверное, где-то между шестьюдесятью и восьмьюдесятью.

– Знаешь, однажды я решил поискать в ее вещах, чтобы узнать, что она скрывает. Почему она такая загадочная. У нее в ящике был гребаный питон.

– Он сбежал из зоопарка поблизости.

– И случайно оказался у нее в комоде? Ладно. – Рей скривился в притворном согласии. – Он ужалил меня.

– Питоны не ядовиты. К тому же, я думаю, все искали в бабушкиных вещах, но не наткнулись ни на змею, ни на что-нибудь супердорогое, что раскрывало бы ее тайну. Может быть, скоро мы все узнаем.

– Долина стоит больших денег. Думаешь, она разделит ее между оставшимися детьми? О, я попрошу патефон. А ты, может быть, получишь фарфоровый чайный сервиз, из которого ты украла чашку, – наконец у тебя будет полный комплект.

Маримар закатила глаза и перевела взгляд на равнины и шоссе, тянувшиеся впереди – они были словно декорации из фильма, к которым, однако, казалось, им никогда не удастся приблизиться. Что-то внутри нее сжалось от мысли поделить бабушкины вещи, как пирог. Наверняка это будет непросто.

– Тебе не грустно? – спросила она.

Песня заиграла с начала. Рей, казалось, вместе с сигаретным дымом выдохнул разочарование.

– Было бы грустно, если бы она иногда хотя бы брала трубку. Большинство бабушек осыпают своих внуков подарками и похвалами.

– Так вот что тебе нужно – подарки и похлопывания по спине?