Наследие Божественной Орхидеи

Почему он так злился на бабушку? Думая о ней, он ощущал собственную наивность, отчего ему становилось не по себе. Как будто он всю жизнь наблюдал за фокусницей, а потом узнал, насколько просты ее трюки. Он думал о бабушке как о колдунье, bruja[12 - Ведьма (исп.).] с домом, гудящим от магии. Кладовые, заполненные нескончаемыми запасами кофе, риса и сахара. Земля, которая всегда была зеленой и плодородной. Не ее вина, что он это рационализировал: «у нее, должно быть, постоянные поставщики, которые приходят, пока я бегаю за фермерскими мальчишками» или «просто в долине с названием Четыре Чертовы Реки земля должна быть плодородной».

Наследие Орхидеи было тайной и наполовину ложью. Со временем правда и горечь разбавили сладкие воспоминания. Орхидея не была bruja и не была могущественной. Он не хотел бы быть похожим на нее. Он злился на себя за то, что слишком поздно понял, что ее истории – всего лишь сказки. Что она не колдунья с магией, спрятанной, как серебряная монета и пойманная ловкими пальцами за ухом дурака. Она была просто старой одинокой женщиной, пережившей много утрат. И все же, независимо от того, кем она была и не могла бы быть, она являлась столпом в его сознании. Орхидея Монтойя не могла умереть. Ни сейчас, ни когда-либо. Это его вдруг взволновало.

– Я не чувствую себя обманутой, – наконец сказала Маримар.

– Твое счастье, – тихо проговорил он и прибавил громкость.

Дорога впереди была свободна, и он нажал на газ, как будто мог бы взлететь, если бы достаточно разогнался.

5. Цветок на берегу реки

В тот день, когда мать Орхидеи выходила замуж в первый раз, девочка помогала ей нарядиться. Орхидея приклеила речной жемчуг к диадеме и всю ночь шила вуаль. Ее будущий отчим обещал подарить Изабелле Монтойе весь мир, но Орхидее все равно хотелось, чтобы ее вклад был как можно лучше. В тот знаменательный день мать и дочь сидели в маленькой комнате с туалетным столиком. Тогда они в последний раз остались ненадолго наедине.

– Ты выглядишь как королева, – сказала Орхидея, любуясь своей работой в зеркале.

– Подойди ко мне.

Изабелла потянулась к дочери. Теперь это была молодая девушка в розовом платье и блестящих белых туфлях с пряжками. Ее ноги и руки были сильными от плавания, от ходьбы, от рыбалки. Длинные прекрасные локоны растрепались от влажности и речной воды; красивая смуглая кожа казалась мягкой, как бархат. Изящные черты лица привлекали излишнее внимание. Некоторые местные жители называли ее La Flor de la Orilla, Прибрежный Цветок.

Изабелла ненавидела это прозвище, потому что оно звучало дешево.

Орхидее оно не нравилось, потому что она знала, что она не цветок, нежный, красивый и ждущий, чтобы его сорвали. Для чего? Торчать в стакане с водой, пока не засохнешь? Чтобы понюхали? Она была чем-то большим. Она хотела глубоко укорениться в земле, чтобы ни человек, ни силы природы, если только не сами небеса, не могли вырвать ее оттуда.

– Теперь у нас все будет по-другому, – пообещала Изабелла. – Лучше.

Прежде чем Орхидея успела ответить, дверь открылась и в комнату легким шагом вошла Роберта Монтойя, держа в руках шляпную коробку и коробочку поменьше – для колец. Поздоровавшись с внучкой коротким кивком, она повернулась к Изабелле.

– Я надевала это в день своей свадьбы, а моя мама в день своей, – объяснила Роберта, поднимая крышку шляпной коробки. – Бог дает тебе второй шанс, и я тоже.

Изабелла была ошеломлена. Не из-за роскошной кружевной вуали, высовывавшейся из коробки. А потому, что прошло так много лет с тех пор, как она слышала голос своей матери, что она уже забыла его звучание.

Роберта сняла с дочери жемчужную диадему, и Орхидея подхватила ее, чтобы она не упала на пол.

– Чего ты там стоишь, девочка? – резко сказала Роберта и показала Орхидее коробочку поменьше, которую держала у груди. – Займись делом. Отнеси эти запонки сеньору Буэнасуэрте.

Орхидея посмотрела на мать, ожидая, что Изабелла вмешается. Но ее мать смотрела на свое отражение за прозрачными белыми кружевами – словно в тот момент, когда ее муж откинет их, она станет новой женщиной.

Свадьба была скромной, но элегантной. Орхидее пришлось уступить свое место бабушке. С балкона церкви она наблюдала, как Изабелла получила свой второй шанс на счастье. Никто из них – ни клан Буэнасуэрте, ни священник и уж точно не семейство Монтойя – не заметил ее там, наверху, когда она в волнении вытаскивала жемчужины из слоя клея на диадеме. И никто из них не знал, что, если бы не Орхидея, Прибрежный Цветок, не было бы свадьбы, второго шанса.

Вторую половину дня Орхидея обычно проводила на рыбалке и однажды в это время привлекла внимание мужчины, который теперь стал ее отчимом. Он был застройщиком и инженером. Такие мужчины врываются в маленькие грязные кварталы и провинциальные города. Они закладывают бетон, фундаменты для домов, дороги и тротуары. Они оставляют след. И детей после себя. В Эквадоре, государстве, которое все еще трансформируется, все еще превращается в то, чем оно хотело стать, инженер-застройщик был таким же обычным явлением, как коты, шныряющие по дворам. Это была респектабельная и надежная работа, а заказы делало правительство.

Вдоль полосы домов у реки, где жила Орхидея, развивать было нечего. По крайней мере, так решил Вильгельм Буэнасуэрте после их беглого осмотра. Пройдя по безымянной дороге до берега, он спрятал свой золотой кулон под рубашку, закатал брюки до щиколоток, чтобы не запачкаться, и засунул руки в карманы.

Когда он доставал носовой платок, чтобы вытереть пот с крутого лба, у него выпал бумажник, а в этот момент мимо него проходила Орхидея Монтойя со своей корзинкой, полной рыбы, которую собиралась поджарить дома на ужин. Она подняла бумажник и окликнула Вильгельма. Хотя ее одежда была чистой – за исключением следов от брызг речной воды, – хотя она принимала душ каждый день, он отступил от нее на шаг, испугавшись девчонки ростом ему по пояс.

Она протянула бумажник.

– Вы уронили.

Вильгельм Буэнасуэрте родился в семье матери-немки и отца-эквадорца. Точнее, его отец был наполовину испанцем, наполовину местным жителем, плодом смешения рас. Но он считал себя эквадорцем до мозга костей. Его глаза были не совсем карими и не совсем зелеными. Нос не то чтобы с горбинкой, но и не то чтобы прямой. Волосы и не светлые и не темные. Кожа не белая, но белее, чем у большинства. Он гордился всеми составляющими его «я». И получив образование в Германии, он вернулся на землю своего отца, свою родину, чтобы сделать ее лучше, сделать ее больше.

– Спасибо, девочка, – ответил он. Достал банкноту в пять сукре и вложил ей в руку.

К этому времени Орхидея уже ненавидела мужчин, совавших ей в кулак деньги.

Так сделал ее отец – мужчина, который был ее отцом.

Так поступали мужчины, покупавшие у нее рыбу. Как-то один мужчина попытался дать ей десять сукре, чтобы она пошла с ним к нему домой. Ей было всего десять, и она, бросив пригоршню грязи ему в глаза, бежала всю дорогу домой и потом забаррикадировала дверь изнутри.

Она не думала, что этот человек был таким же, но кто она такая, чтобы судить?

В этот момент ее мать бежала вниз по пыльной улице, выкрикивая имя дочери. Фарфорово-белые щеки Изабеллы Монтойи раскраснелись, а черные волосы выбились из аккуратного пучка, в который она всегда их стягивала.

Хорошенько рассмотрев элегантного мужчину, стоявшего перед ней, Изабелла успокоилась.

– Надеюсь, моя дочь не побеспокоила вас, сеньор.

Вильгельм Буэнасуэрте был так ошеломлен, что не мог вымолвить и слова в ответ. Что-то в его груди сжалось. На мгновение он задумался, не сердечный ли у него приступ. Конечно, он был слишком молод, но ведь его отец умер от приступа. Нет, это что-то другое. Женщина перед ним, одетая как офисный работник, была так нежно красива, что он почувствовал непонятное желание сделать все возможное, чтобы защитить ее.

Обручального кольца она не носила, но у нее был ребенок лет двенадцати. Ошибка молодости. Его отец всегда говорил ему, что женщин легко сбить с пути истинного, и им нужны хорошие мужчины, чтобы держать их на пути семьи и Бога. Вильгельм Буэнасуэрте считал себя хорошим человеком.

– Никакого беспокойства, сеньора… – Он протянул руку и сделал паузу, чтобы дать ей возможность назвать себя.

– Сеньорита Изабелла Монтойя, – представилась она, сообщая, что свободна.

Он еще раз осмотрел грунтовую дорогу. Широкая река Гуаяс таила в себе тихое обещание. Внезапно Вильгельм увидел шоссе, которое когда-нибудь здесь пройдет. Променад протянется до самого холма Санта-Ана. Но прежде нужно убрать эти лачуги и громоздкие рыбацкие лодки. Возможно, он поторопился отвергнуть этот участок. Вильгельм Буэнасуэрте нашел причину остаться.

* * *

Орхидея не потратила деньги, которые дал ей Вильгельм Буэнасуэрте. В день своей смерти она вернет их.

6. Первая смерть Божественной Орхидеи

Маримар поняла, что они почти дома, когда, облизнув губы, почувствовала привкус соли. Они провели ночь в Лоуренсе, штат Канзас, в дешевом отеле в центре города в районе колледжа. Они оба были слишком взвинчены, чтобы спать, и допоздна выпивали в баре, освещенном неоновыми огнями, под аккомпанемент кантри-метал – группы, играющей вразлад каверы на известные песни. Бар закрывался в полночь, поэтому она курила сигареты Рея и давала деньги воющему уличному музыканту, пока Рею гадала по ладони студентка-старшекурсница, вся в татуировках и с пирсингом. Они проснулись до рассвета, приняли душ и снова отправились в путь.

– Что тебе сказала гадалка? – спросила Маримар.

– Сказала, что однажды я спасу чью-то жизнь, – сказал Рей.

– Загадочно.

– И что я отправлюсь в путешествие и встречу красивого незнакомца. – Последнюю фразу он произнес с явным кокетством.

– Забавно. Может быть, у него есть брат, и мы устроим двойное свидание.

– Может быть, близнец окажется порочным, и мы сможем разыграть сюжет одной из любимых маминых мыльных опер.

– А там у всех порочные близнецы?