Миры Однопомётные. Коллекционное издание

Миры Однопомётные
Зосима Тилль

Как многогранен и загадочен мир! Нас окружают вселенные и космос, причём как в прямом, так и в переносном смыслах. Мы легко можем опережать время, перемещаясь в часовых поясах, бежать из зимы в лето, из осени в весну… Мы с лёгкостью миксуем слова, создавая новые, многозначащие и всеобъемлющие. Но одна константа в этом параде новых и старых лексем остаётся неизменной – наречия. Вопреки, наперекор, однажды.Однажды с Аглаей и Мефом случилось Засторонье, и с тех пор они крепко связаны друг с другом Мирами Однопомётными. Однажды… Синтаксическая роль "однажды" – это обстоятельства. И, чёрт возьми, оно с ней справляется!Иллюстрации автора.

Ещё рано, потому что уже чуть – чуть поздно. Гетеросексуальная трагедия мужчины всегда начинается с осознания того, что женщина – это, всего лишь навсего, человек. С ума главное шествовать в нужном именно вам направлении. В таком случае вы всегда будете рядом со своей головой. Чуть справа, за левым плечом…

Один – Ноль

Квадрафонический радио-спектакль на коротких волнах. Часть первая, «пилотошная».

«Люби свои параллельные миры! Если встать и стоять неподвижно, то позади останется твоё прошлое, а впереди – будущее, и только в одной точке они пересекутся. Эта точка – Ты», – окружавшее пространство внезапно заполонил хорошо поставленный драматический тенор-баритон. Он звучал громко, властно и эмоционально. Кто он есть, кому нужен и зачем, никому доподлинно неизвестно, хотя сам Голос с потолка искренне считал, что он – мотивирует.

По мере того, как пространство справлялось с позитивными вибрациями от этой громогласной тирады, слух потихоньку начинал воспринимать гусельное потренькивание. Из тумана таинственности нетрезвой походкой проступал силуэт Гусляра-самодура – повествователя мирского, в душе гусара, соглядатая в скважину замочную и перлюстратора посланий личных. «Долго ли, коротко ли, и когда это было…», – затянул на былинный манер Гусляр, – «А встретились они случайно, и разошлись как-то закономерно. Но каким-то образом поняли, что они – однопомётные. Миры их были странны и не понятны ни окружающим, ни им самим. Но одно было ясно сразу – встреча их произошла отнюдь не случайно. Где-то далеко в Засторонье они уже пересекались на стопку кваса, и потому без представления узнали в друге друга. Но тут, на Земле, иные правила и законы. Их разделяло Его Величество Расстояние и им ничего не оставалось, кроме как писать друг другу письма…»

«Привет, друг мой далёкий, Мефодий!

Во-первых строках своего письма, спешу сообщить, что в трижды пятом царстве на виршатах я тоже имеюсь. Во строках вторых – обрадовать, ты распрекрасный чудик, и затея твоя писать друг другу письма пришлась мне по душе. В-третьих, строках хочу сказать, что рада найти в тебе родственную душу и надеюсь на долгое и плодотворно развратное стихотворное будущее, а уж там как пойдет. Ну, и, в-четвертых, разреши констатировать мне факт, что ты мне мил, люб и дорог. А посему разреши откланяться и пойти с чувством исполненного долга на работку.

Цем тя ф нос!!! Родственная душа твоя, Аглая Михална»

Глашка-кубаночка, девка статная да ладная, характеру боевого, творческого и не прикладного – сложила листок треугольником, скрепила подворот сургучной печатью и, на всякий случай, чмокнула свежеиспеченную депешу в фронтон. «Лети письмо с приветом, а вернись с ответом», – тихонько, чтобы никто не услышал, прошептала она и вздохнула полной грудью третьего размера. Девушкой она была честной, даже несмотря на то, что натурой не в меру романтической.

«Но в этой точке пересекается еще очень много. Твои страхи, сомнения, желания, мечты. И твои параллельные миры…», – продолжил, сполна насладившийся эффектом от своего появления, Голос с потолка. «Она ждала, и он ответил ей», – тот же час поддержал его стремительно трезвевший со вчерашнего Гусляр-самодур.

«Здравствуй, свет мой солнышко, Аглая!

Позволь мне зафиксировать почтение своё и всяческое к тебе расположение. Очень рад, что эпистолярная идея моя пришлась тебе любой. Надеюсь, что переписка наша будет расти и крепнуть, и сотворит плоды свои развратные. Но также вынужден кланяться, ибо работа не волк, ничто кроме волка не волк, а волк в переводе с аглицкого означает «гулять», а на неё не гулять, а через лес бежать надоть.

Чмок тя куда попаду. Твой однопомётный, Мефодий.»

Мефодий, он же Меф, он же для близких и друзей просто Фодя, был типом столичным, направленности поэтичной, внешности нетипичной и немного какой-то, прямо скажем, эклектичной.

Сложив письмо в пополам, он на секунду, как и положено настоящему поэту, в чём-то засомневался, но, так и не ощутив фибрами своей творческой души в чём, стремительно вложил листок в конверт. Проведя языком по клеевой полоске, Фодя на секундочку улыбнулся: «Сладенько… Прям как в детстве… Почти…»

«В тебе, зачастую, живут две, а то и несколько сущностей. У каждой – своё предназначение, своё призвание, своя задача. У каждой из них есть свой мир», – с третьей цифры вступил Голос с потолка. «Эти миры живут параллельно, иногда пересекаясь постоянной константой – Тобой» … «И побежали они по своим делам», – включился с разъяснениями Гусляр-самодур, – «В мир, который никак не хотел принимать их такими, какими были они на самом деле. Но они придумали свои миры, Миры однопомётные. Там им все было ясно и понятно. Преодолевая массу человеческую, их душевные тела не упускали друг дружку из вида ни на секунду».

«Добрый вечер, мой однопомётный друг!

Безумно рада нашему общению. Поймала очередного почтового филина и шлю его тебе с оказией. Оказия – тот ещё прохвост. Не доверяй ему. Денег не занимай. И спать ложи в чулане. А после ухода проверь все вещи. Особенно исподнее. Дюже любит он его тырить. Пошла я готовить скудный ужин. И думать о тебе…

Цем тя в нос. Твоя родственная душа Аглая.»

«И, ба! В их мирах появились и стали вполне осязаемы и почтовый филин, и прохвост Оказия», – окончательно протрезвев, вжился в роль Гусляр-самодур. «И через тысячи терабайтов Миры однопомётные жили, дышали, да и просто существовали» … «Просыпаясь утром», – в свойственной ему манере вторил Гусляру Голос с потолка, – «ты никогда не можешь знать, какая из твоих сущностей сегодня будет победителем. Твои параллельные миры настолько разные. Они по-разному разноцветны, в них разные запахи, вкусы, подчас эпохи, но они прекрасны только уже тем, что они твои». Гусляр и Голос, казалось, вели между собой негласное соревнование, кто кого переговорит и привлечёт к своей нескромной персоне больше внимания, а по сему встревали в стройный ряд повествования наперебой и местами к месту и уже не к месту.

«Здравствуй подруга однопомётная моя!

Как филин вернется, стребуй с него моё исподнее, если сей паршивец не отдаст тебе его самолично. Стырил подлец, а письмо твое наоборот затырил так, что прочёл я его только, когда след его уже простыл. Но этому я нисколько не печалюсь, ибо улетело оно по доверенному адресу. Теперь размышляю, что принесёт он мне взамен, ибо ему у меня дюже понравилось, особливо стаут таёжный да бурый, коего он выпил вчера в неразумном количестве. Бутылочку стаута стребуй с него также, ибо дюже он просил дать ему с собой для хозяйки его властной. Кстати, выпимши филин оказался дюже болтлив. С твоей стороны было опрометчиво допускать его в свою опочивальню, ибо смотреть на тайное он ой как любит.

Засим расшаркиваюсь, Меф, твой однопомётный»

«И не поверите – она-таки стребовала!» – захлёбывался нарочитой радостью Гусляр-самодур. «И по всей строгости спросила. А за окном шумела совсем другая жизнь. И эта жизнь даже не догадывалась про исподнее и пьяного не в меру болтливого филина».

«Добрый вечер, мой дружочек!

Филин приперся в хлам. Девок привел, хамил и изображал из себя Короля мира. Портки я твои отобрала у него с боем. Постирала, высушила, прогладила и сложила. Теперь буду ждать ближайшую оказию, чтобы переправить их тебе. Ещё чай не май месяц, а у тебя – Москва! Там ветер. Переживательно мне за тебя. У Филина я отобрала сосуд какой-то с жидкостью. Еле отдал. Прости, но пришлось бить промеж глаз, дабы сбить с толку, а прежде всего с ног для лучшей отбирательности! Что в сосуде? И ещё я решила – больше в моих покоях никакому Филину не место. Токо прынцы!!! Девок филиновских я прогнала. Не твои холопки были? Если что – не серчай. Я им в дорогу пироги дала. Доберутся как-то. На этом разреши откланяться и начинать ждать весточку от тебя.

Твоя однопомётная, Глаша».

«В черно-белый мир тоже иногда приходят краски», – Голос с потолка упорно продолжал гнуть свою линию. «И Ты, только Ты можешь сделать их лучше, чище, ярче. Только Ты можешь выдумать новые цвета и оттенки, только Ты на палитре своей жизни способен перемешать их так, что миры твои заиграют новыми, живыми оттенками…». «А, тем временем, – скоротенько вставил свои «пять копеек» Гусляр-самодур, – «Очередь из прынцев так и не выстроилась, а девки на попутных телегах добрались в столицу. Потом часто ещё в колокола звонили, на жизнь жаловались. Синяк под филиновским глазом сошел и Миры однопомётные зажили своей размеренной и спокойной жизнью»…

«Доброго денька тебе, моя милая подруженька!

Тронут заботой твоей и восхищён боевыми качествами в усмирении филинов. У нас в Москвах так не умеют. Лихо же ты с ним расправилась, аж оторопь берёт. Ну и поделом ему, неча исподнее тырить, да в дом твой девок площадных водить. То, что пирогами девок филиновских снарядила – это верно, можа приучишь их, что полезное в рот тащить. Хотя твердая пища им всё-таки ещё не в привычку. Животами захворать могут. Ну да ладно, хвори им разные диковинные не впервой. По долгу службы предписаны. Сдается мне, что и тот педерастик забавный, давеча забывший, что уста ему не для разговоров даны, тоже филиновский дружок, к девкам площадным присоседившийся. Давеча бежал один такой вихляя местом срамным, да рабочим из Уланского Полку, так теперь беда с конями боевыми поголовная. Извелись животины совсем в напряжении чресельном, а кобылок-то в полку держать нельзя, дух боевой на конюшне страдает. Генерал закручинился совсем, уже на Париж подумывал пойти, дабы коней от мыслей срамных отвлечь. Я поговорю с ним и намекну между слов, где конюшьего утешителя искать. Не дело из-за такого прохиндея войны разжигать. Бутылочку ту, что у Филина отобрала, испей. Дивный напиток. В большом дефиците у нас. Если в голову что после того придёт – запиши обязательно и мне с оказией передай. Любы мне вирши твои, ой как любы.

За сим разреши откланяться, любезная подруга моя Глашенька. Зовёт труба вершить добро и мир спасать. Твой искренний друг Фодя».

«И поскакали кони, и запела труба, и опустошилась бутылочка, и Миры однопомётные снова жили своей жизнью. А за окнами шумела Москва и жила размеренной жизнью Кубань…», – Гусляр-самодур окончательно перетянул одеяло инициативы на себя. Голос с потолка с мрачным видом стоял в углу и что-то бурчал себе под нос. Как потом утверждали на правах анонимности компетентные источники, тихо матерился.

«Доброго раннего Кубанского и Московского утречка, мой дружочек задушевный!

Не дает мне покоя сложная ситуация в генеральских конюшнях. Намедни ты известил меня о сложном положении с лошадьми. Вот подумываю просить конюха дядю Кузьму подсобить вам там. Он мужик опытный, бывалый, в войнах с бабами дворовыми закаленный, практически не пьющий. Так, токо для сугреву да в праздники. В туесок я ему твое исподнее покладу. На самое донышко. Сложу аккуратно и в пергамент заверну. Будешь разбирать туесок от меня смотри – сверху пироги с мясом и рыбой. Кушай их первыми, чтобы не испортились. За ними будут с брусникой и малиной. Эти ещё полежать могут. Хотела молока передать, но боюсь скиснет, как наша повариха Зинаида, которую супружник ейный бросил за-ради артистки заезжей. Колесит теперь с ней по свету. В Ставропольской губернии их видали крайний раз. Говорят, запил он там шибко. Ну что же, гастроли штука сложная, не каждый выдержать смогёт. А про твои произведения скажу – мудрости в них хоть отбавляй. Но ты отбавлять-то не смей! Всегда чту их с превеликой радостью и хочу читать ещё и ещё. Надеюсь, ты не перестанешь баловать меня этим? Уж больно я охоча становлюсь до этих твоих жизнеизложений. Иногда даже боюсь захворать часом! А то, вишь чё пишут-то в «Губернских известиях» – хворь кака-то шастает по Руси-матушке иностранная. Совсем от этих заграниц жития не стало. И что же не живется-то им там у себя мирно да чинно, как и подобает нормальным людям. Ну вот – с пирогов начала, политикой закончила. Пошла за сургучом…

P.S. Вот же-ш Степан, садовник наш, зараза! Весь сургуч на фигурки извел! Но они забавные. Шлю тебе одну из них.

Кланяюсь тебе Фоденька и жду весточку от тебя. Твоя однопомётная»

«Пиши крупными мазками, – исподлобья, грозно зыркнув на Гусляра, пошёл в последний бой Голос с потолка. – «Экспериментируй. Иди своим путем. Прокладывай свою дорогу. И люби свои параллельные миры! Не бойся создавать их. Ведь ты не одинок, у каждого есть свой однопомётный» … «И поехал конюх Кузьма в Москву-матушку, – затараторил заметивший зарницы во взгляде Голоса, Гусляр-самодур. «А Зинаида нашла себе нового мужа. Остепенился-таки Оказия – предложение ей сделал. Губерния Кубанская ещё долго обсуждала их сватовство да свадьбу. Бывший муж Зинаиды вконец поддался пьянству, артистка его бросила за-ради садовника Степана, который к тому времени стал известным скульптором. Пироги были съедены. А однопомётные… Но, впрочем, это всё уже совсем иные истории Миров однопомётных».

«Ты не один. Помимо Застороний, ты в людях, с кем свела судьба!» – воздух вновь задрожал позитивными вибрациями Голоса с потолка. Впрочем, на сей раз они несли скорее торжественно-назидательный, чем мотивационно-побудительный заряд, – «Ты – не один!», – вешая длинное многоточие произнёс Голос, и Эхо, выдержав подобающую моменту театральную паузу, понесло по городам и весям: «Один… Один… Один… Один…» «Ноль! Один – Ноль!», – не терпящим возражением тоном жирной точкой подытожил с потолка Голос.

Всё ещё будет

Вторая междусобойная часть радио-спектакля на коротких волнах. Хоть и на три голоса, но, зато, с чудесами и элементами деконспирологии.

«Соображать вдвоём – совсем не то, что соображать на троих. Поэтому, на этот раз к честной компании в качестве эксперимента и в порядке исключения решил прибиться и я – зверушка доселе вам неведомая, чести которой за себя бояться впору, Инь любящая в Янь не тот помещать и вообще, пассажир двуумный, и, прямо-таки скажем, престранный», – Автор-жгун перелистнул страницу косой линейки ученической тетради и начал с чистого листа, – «И, ролью, отведенной мне самоуправно, повествовательно, но кратко, позволю напомнить о действующих лицах. Гусляр-самодур – повествователь мирской», – представил Гусляра Автор, – «В душе всё ещё гусар, соглядатай в скважину замочную, сейчас немного осип и выглядит замороченным, видимо сказался самопал, которым он в холодное время года, разложившись на перевёрнутых гуслях, начал активно злоупотреблять».

«Шло время. Земного полгода и чуть-чуть Застороннего», – встрепенувшись от упоминания собственного имени и сподобившись перевернуть гусли струнами вверх, затренькал Гусляр, – «Ведь кто его знает, какое времяисчисление в Засторонье и, в отличие от времяпрепровождения, есть ли оно вообще. Но чем бы оно там ни было, движется оно совсем иначе, нежели здесь. Да и что это за субстанция такая – время…»

«С утра Он ощущал наступление чего-то важно неотвратимого и неотвратимо важного, и работа шла не пойми, как странно», – между тем продолжал Автор-жгун. Голос с потолка явно запаздывал и Жгуну было необходимо тянуть паузу. «Люди вокруг него обретались словно бы в замедленной съемке. И птицы… Посмотрев в окно, он успел заметить, что они вылетают из лужи, расположившейся аккурат посреди парковочной площадки, и летят строго вверх. „Совсем замотался!“ – подумал Он, резко отвернулся от окна и пошел прочь, думая о том, что этот мостовзрыв в его жизни ничем хорошим не окончится. В автомате закончился кофе, шеф вызывал к себе на очередную „оргию“, и кошкозаскребательность в его „внутри“ росла в геометрической прогрессии».

«…И в тот момент, когда казалось, что миры их однопомётные друг для друга уже потеряны и никогда не пересекутся в этой геометрии, произошло нечто как всегда невероятное», – передразнивая его, продолжил успевший за краткое время авторской вставки опохмелиться, Гусляр-самодур. «То ли Его Бесконечество Космос, заметая Млечный путь, навалил слишком много интергалактического мусора, то ли Её Спиральность Андромеда, пытаясь не „спалиться“, слишком развеяла свою „туманность“, но некоторые параллели вступили в клинч, и миры однопомётные почти чпокнули друг друга по кантику. В этой „точке Гхэ“ они – Он и Она – могли, если не физически, то метафизически уж точно, друг друга ощущать; а мир вокруг этого даже не заметил, в миру готовились встречать очередной Новый год».

«Она проснулась от того, что, заблагодя выключенный на ночь телефон, разрывался в вибрато», – пауза затягивалась, как резина в долгий ящик, и Автору ничего другого не оставалось, как педалировать повествование. – «Половина четвертого! Какого черта! Кто там, находясь в цепких лапах Бахуса, „просто“ ошибся номером?!?». До утра Ей так и не заснулось. Взбодриться ни сигареты, ни кофе не помогали. «Скоро Новый год. Хотя, чем он новый? Календарь да – новый. А вот год, год-то – старый». В последнее время все Её года были похожи один на другой. Эдакий непрекращающийся Год Сурка.

«Мы все так ждем Завтра», – пытаясь скрыть одышку в голосе разразился тирадой, подоспевший в последний момент Голос с потолка. По прошествии времени он звучал также громко, властно и эмоционально, хотя кто он есть, кому нужен и зачем, доподлинно так никому известно не стало; в интонировании его появились нотки изнасекомленности и забуратиненности.

«Мы засыпаем с мыслью: «Вот, завтра встану и начну новую жизнь!» Только «завтра» мы начинаем бегать по утрам, только «завтра» мы бросаем вредные привычки, только «завтра» мы просим прощения, только «завтра» мы садимся на диеты, только «завтра» мы идем менять имидж, только «завтра» мы выбрасываем весь хлам из души и из дому, и только с «завтра» мы даем себе зарок «Быть счастливыми!», – Голос на секунду «пустил петуха» и оглянулся по сторонам в поисках хоть какой-нибудь жидкости. «А ведь «завтра» не бывает без «сегодня», – разглядев довольно улыбающуюся физиономию Гусляра-самодура и поняв всю тщетность своих надежд продолжил он, – «Невозможно проснуться, принять душ, выпить чашку ароматного кофе и сказать самому себе: «Ну вот! Наконец-то, наступило оно – завтра!»

Все персонажи были в сборе, и Автор-жгун, казалось бы, успокоился. «Вечером ноги сами собой завели Его на предновогоднюю распродажу» – уже не мандражируя, продолжил он, – где, взяв несколько бутылок портера, Он пошел по направлению к кассе. «…Мефодий, где же ты, однопомётный мой?» – послышалось ему. Даже не послышалось, а очень даже явно прозвучало где-то в районе «третьего глаза». Он вздрогнул и резко обернулся, едва не сбив краснолицую даму неопределяемого возраста, но никого, кроме неё, продавцов и кассирши, заприметившей Его еще при входе в магазин и тщетно пытавшейся навести марафет по этому поводу, дабы Ему понравиться, не заметил. «Неужели кассирша?» – пронеслось в голове у Него. Нет, Фодю знал только один человек. Но Её, как быть около не могло, так и не было.»